е дружного завтрака они шумно и долго собираются под моим чутким руководством – как бы кому чего не забыть! – с прощальными поцелуями уходят. Я, проводив их, обычно заваливалась спать дальше, но сегодня особый день. Мне впервые за свои неполные тридцать предстоит идти в храм. Меня Тома проинструктировала насчет одежды: юбка, платок… Собираясь, я волновалась. Может, потому что все внове.
Не могу описать чувства, которые испытала в храме. К своему стыду могу сказать, что я человек религиозно не грамотный: не знаю ни одной молитвы, религиозных обрядов и праздников. Я – жертва атеистической политики, царившей в стране все мое детство, отрочество и юность. Воспитана в духе марксизма-ленинизма.
В храме, как мы и предполагали, народу было немного. Служитель, молодой парень, увидев нас, почему-то спросил, не к Матроне ли мы идем. Получив утвердительный ответ, он нас направил к ее мощам. Там стояла небольшая очередь, к которой мы присоединились, предварительно купив свечки. Стоя у Матроны, я мысленно произнесла монолог о помощи. Меня в этот момент переполняла уверенность, что все будет хорошо, исчезло вдруг беспокойство по поводу предстоящего увольнения…
Наступил понедельник. И я приехала в отдел кадров. Инспектор отдела, женщина предпенсионного возраста, которая в свое время меня оформляла на работу, показала мне письмо о сокращении моей должности и заявила:
– Очень сожалею, но придется подписать. – И она протянула мне бумагу с описанием условий, согласно которым я могу быть уволена.
Я вздохнула:
– Неужели не найдется никакой работы для меня, Зинаида Петровна?
Ее имя-отчество я запомнила специально: еще Карнеги утверждал: «На любом языке имя человека – самый сладостный и важный для него звук».
Ей, конечно, приятно было услышать свое имя от такой незначительной особы, как я, но, тем не менее, она пожимала плечами, показывая, что помочь ничем мне не может. И в это время вошла другая женщина, как потом выяснилось, начальник отдела кадров Она только что вернулась с экстренного совещания у руководства, где было принято решение открыть вакансии швейцаров. И она мне предложила:
– Не хотите ли поработать швейцаром в общежитии?
И я, ошеломленная такой неожиданностью, ответила:
– Конечно, хочу. А что это такое и где надо работать?
И начальница мне в подробностях объяснила, что швейцар – это официальное название должности, а по сути – это вахтер в общежитии.
И кто сказал, что чудес на свете не бывает? Просто счастливое стечение обстоятельств, что-то там у них в общежитии случилось и срочно потребовались швейцары. Да, жизнь состоит из таких вот случайностей. Конечно, жизнь преподносит счастливые случайности, равно как и несчастливые. Но мне везло, у меня в жизни счастливых было больше.
«…Мама, мама, это я дежурю, я дежурный по апрелю»…
…Неприступен и важен,
Стоит он на страже
Боевым кораблем.
Ничего он не знает
И меня пропускает
Лишь в погоне за длинным рублем.
Общежитие, в котором я работала, было своего рода уникальным обиталищем для народа. В моем представлении (есть ведь собственный жизненный опыт!) общежитие – временное пристанище для студентов, где все условия жизни общие. И когда меня направили в общежитие на работу швейцаром (слово-то какое буржуйское!), я была немного в шоке.
И вот я, воображая себя в роли швейцара (стою за громадной стеклянной дверью и важно открываю ее всем), приезжаю в общежитие. Это был с виду обыкновенный, ничем не отличающийся от многих, девятиэтажный панельный дом с одним входом. Проходя через обшарпанные железные двери, я попала в большой вестибюль – очень неуютный, темный, грязный; стены, давно забывшие руки маляров, были местами без краски, оголенные из-за обвалившейся штукатурки. И вообще, создавалось впечатление, что дом нежилой, бесхозный и запущенный, как здания во время войны, покинутые эвакуированными жильцами. Но, тем не менее, это было в преддверии нового миллениума – накануне нового века, и дом этот жил полной жизнью.
Как выяснилось позже, этот дом с коридорной системой типа гостиницы построили в свое время для спортсменов всемирной Олимпиады 1980 года. Затем он по наследству достался лимитчикам, приезжавшим тогда из разных концов нашей необъятной страны в Москву в поисках правды жизни. Эта правда значила одно – лишь бы зацепиться в Белокаменной, для начала – даже в такой общаге, а в дальнейшем осмотреться, освоиться и сделать карьеру. Кое-кто стремился выгодно устроить личную жизнь с москвичами ради прописки и жилья.
И все мечтали испытать судьбу, как в лотерее, и непременно выиграть. (Полюбить – так королеву, проиграть – так миллион). И многим, похоже, удавалось претворить мечты в жизнь, потому что, когда я попала в общежитие, дому уже стукнуло двадцать лет и из лимитчиков старожилами остались считанные люди.
В самом начале заселения дома приезжими, как и полагалось в общежитиях, конечно, у входной двери наладили своего рода контрольно-пропускной пункт, почему-то называемый вахтой. Обычно на такую работу нанимались пенсионеры – в основном это были исполнительные, любопытные, вездесущие и очень бдительные одинокие бабульки, которых, как правило, дома никто не ждал. Для них настоящей жизнью становилась работа, где они были полностью востребованы и реализовывались как полноценные представители общества. Народ через этих бабулек проходил, как через сито. По правилам общежития посторонних полагалось пускать до определенного времени, предварительно записав все данные удостоверяющего личность документа. Эти бабульки знали все про всех – кто к кому ходит, зачем и даже чем люди занимаются во время посещений. Со временем жители общежития взрослели, молодежных тусовок (извините за сленг) становилось все меньше и меньше, жильцы обзаводились семьями, рожали детей и необходимость в строгом контроле посетителей и порядка в общежитии отпадала, и эти вахты за ненадобностью просто-напросто исчезали. Сейчас вход в общежитие был свободным.
Здесь жил разношерстный народ. Помимо старожилов, большая часть населения были беженцами из Баку, оставившими родной город после заварушек 90-х годов прошлого столетия. Еще тут селились командировочные – в основном мужчины из ближних периферийных городов и поселков. Из-за инфляции и безработицы на местах они приезжали в столицу, дабы заработать хоть какие-то деньги, по московским меркам небольшие, а вот на периферии этого хватало, чтобы поднять семью и вырастить детей.
Но за последнее время общежитие заполонили наркоманы. Они устроили тут наркоманский притон. Кроме того, командировочные – вдали от семьи, от детей, и то ли от тоски, то ли от скуки, (после рабочего дня делать нечего), то ли от безысходности, нередко устраивали затяжные пьянки-гулянки с дебошами и прочими выкрутасами. Последствия не заставили себя долго ждать, и во время очередной пьяной тусовки был убит человек. Администрация общежития срочно приняла меры и моментально восстановила вахты. И первооткрывателем этой вахты была я.
Помню свое первое дежурство. Меня посадили в маленькую, узкую, длинную комнатушку со стеклянной лицевой стеной, чтобы я могла беспрепятственно лицезреть всех входящих и выходящих. В этой маленькой комнатушке с одним окном стояли стол, стул и кровать, плюс кусочек цивилизации, то бишь телефон. И весь интерьер. Убийственно скромно. И если бы в тот момент мне сказали, что я в этой комнатушке проживу целую настоящую жизнь, полную счастливыми и несчастливыми, очень значимыми для моей судьбы событиями, я бы не поверила ни за что!
До церберских бабулек мне было далеко, как до пика Тянь-Шаня. Чтобы достичь уровня профессионализма тех совковских бабулек на вахте, мне пришлось бы пройти не одну разведшколу и не один десяток лет трудиться по специальности. И то я очень сомневаюсь в своих успехах, потому что по психотипу я – полная противоположность этим развед-бабулькам. Я, вообще, человек, стремящийся во всем к лояльности, к автономии личности (как нас учат умные люди, «каждая личность должна быть автономна»), и превыше всех ценностей ставлю человеческую свободу. И я отлично понимала, что занимаю чужое место, и остро чувствовала боль безысходности. Но что делать! Как говорят мои любимые французы: «Се ля ви!» – такова жизнь. Какие психические метаморфозы происходили в моей бренной душе, было известно мне одной. Но в этом была жизненно важная необходимость.
Весь первый день я, не знающая вообще никого, как посторонний наблюдатель сидела, только смотрела и пыталась понять, кто же истинный житель общежития, а кто – посторонний. Хотя требовалось, соответственно должности, стоять у дверей, как идиот, и спрашивать у каждого, проживает ли он здесь или нет. К вечеру после ухода коменданта общежития потихонечку стала собираться в холле напротив вахты очень разнообразная молодежь. Ничего страшного, как мне казалось, пока не происходило. Народ толпился сам по себе, а я, вся в напряжении и ожидании чего-то ужасного, одиноко сидела и беспомощно смотрела вокруг. Обстановку разряжали только звонки мужа, который беспокоился за меня и частыми звонками подбадривал, обещая, что подъедет ко мне, как только освободится на работе. Он в тот день был единственной группой поддержки для меня.
Как и обещал, муж подъехал после работы и сходу определил, что эта собравшаяся толпа – наркоманы.
А они жили своей жизнью. И нас в упор не видели. Толпа состояла из множества кучек, некоторые отделялись и выходили на улицу, затем возвращались, некоторые поднимались по лестнице и вскоре спускались. Никто особенно не шумел, все разговаривали вполголоса, стоял такой общий гул. Жильцы, не имеющие к ним отношения, проходили мимо довольно равнодушно. Я свою миссию в этой ситуации представляла весьма туманно. Чтобы разогнать эту толпу, требовалась целая дивизия вооруженных солдат. Что может сделать с такой толпой вахтер в лице одной-единственной женщины, даже с группой поддержки в лице родного мужа?!