- А вы их накормили? - неожиданно спросила она.
- Кого?
- Солдат.
- Когда?
- Ну тогда же, тогда, - занервничала Лиза. - Когда они перевозили картины. Помните, Ира сказала, что отец даст грузовик и перевезут бесплатно, надо только накормить солдат?
Синие глаза напротив затуманились, словно поблекли, выцвели.
- Меня бы кто тогда накормил...
Фраза была произнесена в пространство.
Художник взглянул на Лизу, и что-то такое было в ее лице, что он заторопился, заоправдывался, руки его забегали, задрожали.
- Для меня в тот год это было проблемой, и я испугался: не знал, сколько будет солдат, чем их кормить, а спросить стеснялся...
- Простите...
Лиза уже жалела, что задала бестактный вопрос.
- Я продал "Розы". - Лицо его сморщилось от внутренней боли. - Не копию, "Розы"!
- Почему? - ахнула Лиза.
- Потому что в ту ночь стал делать вдруг подмалевок - искал другое цветовое решение, - и получилась другая картина.
Руки его, выразительные руки художника, жили своей собственной жизнью, как два живых существа. Сейчас они взметнулись ввысь и упали. И замерли, повисли плетьми.
- Почему ж вы не сделали копию? - робко спросила Лиза. - Не понимаю...
- Да где вам понять! - вспыхнул Лёня, схватил Лизу за руку, потянул вниз, усадил на тахту, сел рядом. - Извините... - Неожиданно он положил голову ей на колени, и она коснулась кончиками пальцев его светлых волос. Извините, - повторил он. - Я и сам не знаю, как это вышло. Но я помнил, что солдат надо кормить. А вдруг их там целый взвод?
Он вскочил, подбежал к одному из мольбертов.
- Видите, видите? Я потом старался восстановить мои "Розы", но не смог.
Лиза подошла к мольберту. Тех роз она уже не помнила, а эти были прекрасны. Так она и сказала.
- Что бы вы понимали! - грубо оборвал ее Лёня. - Те были неповторимы...
Словно кто-то сжал ему горло: голос потускнел, стал каким-то безжизненным. Лиза положила руку ему на плечо, но он ее сбросил.
- Оставьте, - раздраженно сказал Лёня. - Все меня почему-то жалеют! А солдатиков оказалось всего-то двое, я бы и без тех тридцати сребреников справился: занял бы у Васьки.
Он был так несчастлив сейчас, несчастлив и взвинчен, что Лиза не посмела спросить, кто такой Васька. Да и не все ли равно? Небось такой же нищий художник.
А Лёня уже смеялся.
- Ну, мы тогда погуляли! Я ж накупил всего на целую роту! Они вначале сопротивлялись: "Браток, ведь мы за рулем", - а я в ответ: "Я сам поведу грузовик, пейте!"
- Вы водите машину? - не поверила Лиза и, как выяснилось, совершенно правильно.
- Откуда? - расхохотался Лёня. - У меня ее отродясь не бывало! Но к концу пьянки все это уже не имело значения. Я им говорю: "Оставайтесь, ребята, здесь, у меня". А они: "Нет, кореш, нас ждут!"
- И что?
- И уехали. Кажется, пронесло, обошлось без жертв.
Он снова сел на тахту, сжал ладонями голову.
- Но "Розы"... Висят там, в фойе... Лучшая моя работа - в фойе захудалого клуба! Я часто туда хожу. Стою и смотрю, сокрушаюсь. Пытаюсь понять, в чем их тайна, почему я не смог сделать копию?
- А давайте их выкупим, - озарило Лизу. - Можно продать кольцо.
Она сняла с пальца колечко, подаренное мамой в честь поступления в МГУ.
- Оно золотое, с рубином!
- Вижу, - хмыкнул Лёня.
Он взял кольцо, снова надел Лизе на палец, осуждающе покачал головой.
- Тоже - придумали... Вы меня за кого принимаете?
- За художника, который сделал глупость, - улыбнулась Лиза и, подумав, добавила: - А теперь страдает.
- Да я бы давно мои "Розы" выкупил, - вздохнул Лёня, - но они провели их по какой-то хитрой статье, и теперь картина почему-то не продается. - Он в недоумении пожал плечами. - Знаете, Лиза, я в этой бухгалтерии ничего совершенно не понимаю. Все у них проходит по безналичному расчету, от денег шарахаются как черт от ладана.
- Ну тогда украдем, - развеселилась Лиза. - Как стул у Ильфа.
- А вы, я вижу, авантюристка, - засмеялся Лёня. - Выпьем по этому поводу! Да снимите вы наконец пальто, или вам еще холодно? Мне, например, давно жарко.
Лиза сняла пальто, повесила на деревянную, с рогами, вешалку. Лёня задумчиво следил за ее движениями.
- Ах да, вечно я про нее забываю, - сказал он про вешалку, взял свое пальто с тахты и пристроил рядом.
- Вы знаете... - начала Лиза, но он остановил ее, щелкнув пальцами.
- Вот двое: он и она, - бормотал он, отойдя на середину комнаты, глядя прищурившись на Лизу. - Лизонька, подождете? Посидите немножко? Я - мигом, в карандаше...
В руках у него оказалась большая папка. Он сел на стул против тахты, положил папку себе на колени, вытащил из нее лист ватмана, а из кармана толстый, как бревно, карандаш.
- Сейчас, сейчас, - повторял Лёня. - Я сейчас...
Быстрыми легкими движениями он наносил на ватман штрихи и линии, что-то приговаривая, чему-то удивляясь, совершенно, казалось, забыв про Лизу. Впрочем, когда она шевельнулась, на нее прикрикнул:
- Сидите, как сидели, не двигайтесь: вы мне еще нужны.
Еще... Сорвал с лекций, приволок в холодный подвал, усадил на тахту и занялся своим делом. Вполне можно было бы возмутиться, встать и уйти. Но не хочется. И бесцеремонность его почему-то не раздражает. Ну ясно же почему. Хорошо смотреть, как человек создает что-то, на твоих глазах создает, в твоем присутствии, да еще, как видно, про тебя и себя.
"И эта ее рука, трепет ресниц, и дрожание пальцев..." Фраза ускользала, пряталась, упорно ей не давалась. Надо подумать... И Лиза тоже взялась за работу. Нет, она не встала и не схватила портфель, не вытащила из него ни ручки, ни листа бумаги. Она сидела неподвижно и тихо, но в голове ее складывались все новые варианты, переплетаясь один с другим, отталкиваясь друг от друга, снова сближаясь...
- Эй, Лиза, вы там не уснули?
Незаметно для себя она закрыла глаза.
- Вовсе нет.
- Значит, устали?
- Да нет!
Она почти нашла тот единственный, нужный глагол, а он мешает!
- Я скоро закончу, - ничего, конечно, не понял Лёня. - Еще немного, чуть-чуть. Ничего?
- Ничего.
Лёня взглянул на Лизу чуть виновато.
- Нет, - решил он, - все-таки вы устали. Потом доделаю. Я уже знаю как.
- Можно взглянуть?
Лиза встала, не сомневаясь в ответе, но Лёня быстро сунул лист в папку.
- Не надо, - сухо сказал он. - Я никому, никогда, ни за что, пока не закончу...
- Хорошо, хорошо...
- Давайте лучше пить чай. - Он заглянул ей в глаза. - У меня хороший, цейлонский. И даже печенье есть!
Лёня сказал о печенье с такой смешной гордостью, что Лиза не могла не улыбнуться. И он улыбнулся в ответ - доброй открытой улыбкой.
- Как раз вчера купил чайник. Новый, электрический! - продолжал он хвастаться. - Как знал, что вас встречу! Вскипает мгновенно.
Лёня скрылся за дверью, послышался шум воды. Вернулся, включил чайник, расставил на широком подоконнике чашки с блюдцами - стола в мастерской не было, широким жестом лихо, издалека, швырнул на подоконник связку баранок.
- А где печенье? - с любопытством спросила Лиза.
- Представляете, его уже съели, - с дет-ским недоумением ответил Лёня. - Но вот - баранки. - Он постучал бубликом по подоконнику. Жестковаты, - озабоченно доложил он, - но если опустить в чай...
Они взглянули друг на друга, и оба расхохотались.
- Ох, Лёня... А где у вас тут моют руки?
- Да-да, конечно. - Лёня покраснел как девушка. - И руки, и все такое... Пойдемте, я покажу.
В маленькой прихожей было две двери. Лёня ткнул в них пальцем - "а вот выключатель" - и ушел.
Ничего себе подвальчик - с туалетом и умывальником! Каких только диковин нет в Москве... А как бы он иначе, кстати, работал?
* * *
Чай и вправду оказался необычайно вкусным.
- Ездили на этюды и насушили трав, - объяснил Лёня. - Этот с чабрецом. А сушки почему не едите?
- Они несъедобные, - не стала скрывать от хозяина горькой правды Лиза.
- Ничего подобного! - энергично возразил он. - Вы их просто мало держали в чашке.
- Вот когда мне будет сто лет...
- Этого никогда не случится! Сто лет может быть только картине. Или абхазскому долгожителю. Теперь скажите, о чем вы думали, когда я делал набросок? В какой-то момент вы так глубоко задумались и так изменилось ваше лицо...
Лиза взглянула на этого чудного парня и поставила на подоконник чашку. Странный какой... Про печенье напрочь забыл, сушки произведены небось до новой эры, а то, о чем другие ни за что бы не догадались, приметил. Хотя чему удивляться: художник.
- Вам интересно на самом деле? - спросила она.
- А почему вы спрашиваете? - Он ушел от ответа.
- Где-то я читала, а может, кто-то мне говорил, что творческие натуры слушают и слышат только себя.
Лёня смотрел на Лизу созерцательно и бездумно.
- Эй, - окликнула она его.
- А? - очнулся от грез Лёня.
- Повторите-ка, что я сказала.
Он старательно повторил - как школьник, который механически, не вникая в смысл, повторяет последнюю фразу учителя. Потом тоже поставил на подоконник чашку, взял Лизу за руку и усадил на тахту.
- В какой-то степени это правда, - нехотя признал он, однако тут же встал на защиту корпоративной чести. - Но вообще все люди эгоисты, не только творческие. Чем бы они там ни прикрывались, как бы ни приукрашивали себя. Делают, как им нужно, а уж потом подыскивают себе оправдание.
- Но это же страшно, - пригорюнилась Лиза.
- Ничего особенно страшного, - махнул рукой Лёня. - Просто, общаясь с людьми, нужно иметь в виду... Так о чем вы думали?
"А что? Вот возьму и скажу! А то придумает бог весть что". И Лиза рассказала своему случайному собеседнику про Джебрана, а он - неожиданно и легко - вдруг взял да и выдал то самое, единственно годное к переводу слово, за которым столько дней и ночей - даже во сне - безуспешно гонялась Лиза, которое от нее ускользало, упорно не давалось в руки, потешаясь над ней, посмеиваясь, дразня, и она это слово, неуловимое, зыбкое как пески, уже почти ненавидела.