— Вот место недавнего боя, — сказал Арсений Григорьевич. — Давно подводники сторожили тут конвой немцев. Он шел из Петсамо с важным грузом — вез никель. Не довез…
В тот вечер, а вернее уже ночь, мы еще не знали ничего определенного о предстоящем наступлении, кроме того, что оно не за горами. А командующий, глядя на карту, вероятно, в который раз снова и снова отметил для себя скорые дороги североморцев: потому что наступление уже готовилось.
Наверное, он уже представлял себе, где сосредоточатся катера с морскими пехотинцами, куда пойдут отряды разведчиков под командованием Виктора Леонова и Ивана Барченко (их давно уже знал весь флот), чтобы проложить пути десантам, в каких наиболее уязвимых для противника местах наши подлодки будут подстерегать его транспорты. Адмирал видел далеко, и ему, возможно, отмеченные сейчас кружочками на карте, предстали в дыму и пламени, но уже освобожденными нами Петсамо, Линахамари, Киркенес, и первые два он мысленно назвал старыми русскими именами — Печенга и Девкина Заводь.
Мы стояли, пораженные обстановкой командного пункта, чувствуя и себя в самом центре флотской жизни, хотя были всего-навсего гостями командующего. И, видимо, вспомнив об этом, адмирал ненастойчиво и очень мягко предложил нам вернуться в кабинет.
— Не все радостно, — сказал он, снова приглашая нас за стол. — Война быстро идет к завершению, а люди и корабли продолжают погибать. Совсем недавний случай, несколько дней тому назад…
Он умолк, посмотрел на нас внимательно, точно еще раз проверяя себя — а надо ли? И продолжал:
— Только не для печати пока. В Карском море погибло несколько кораблей, почти в один день — тральщик, гидрографическое судно. А какие там были люди — герои! Я их знал. Торпеда разорвалась в кормовой части тральщика. Корпус разбит. Все приборы вышли из строя. Но не растерялся командир. Выровнял крен. Людей переправил на катер и понтон. Крикнул еще им: «Шинель мою возьмите, Пригодится». И остался на верную гибель с тремя офицерами и артиллерийским расчетом. И еще стрелял по немецкой подводной лодке, но тральщик был обречен. Тут вообще история такая, что прямо готовый сюжет для повести о подвиге. После того как немецкая лодка потопила тральщик и гидрографическое судно, немцы высадили десант на полярную станцию — им надо было узнать пути наших конвоев. Взяли в плен одного из полярников, а он сумел при допросе выведать кое-какие подробности о них самих и, главное — район действия немецких подводных лодок и, представляете себе, убежал!..
— Геннадий Бахарев?! — вырвалось у меня. Это именно он мог так сделать. Мой знакомый и к тому же друг моего близкого приятеля.
Комфлот удивленно посмотрел на меня. Я рассказал ему о Володе, друге Геннадия.
— Знаю, знаю вашего Володю, — сказал адмирал. — Сообщаю вам, как его другу: мы ему тут вчера для семьи комнату выхлопотали…
Опять вошел кто-то из операторов. Адмирал вышел, затем возвратился. И снова ушел. Мы заметили, что он чем-то обеспокоен. Потом его не было долго. Но вернувшись снова, он как бы отбросил все утомление, волнение и, точно вспомнив о главном, ради чего пригласил поэтов, сказал:
— Теперь за стихи?
И, обращаясь больше к Саше Ойслендеру, напомнил:
— Как у вас там: «Я люблю этот город туманов…»
Выходило, что Саше и начинать. Потом Борис познакомил адмирала с небольшой главкой из новой книги, а я, кажется, невпопад заговорил в стихах о майской любви, хотя, возможно, все спасла последняя строфа:
На корабле готовность «раз».
Стою, о прошлом вспоминая,
В холодный наш военный час
Другого — северного — мая.
— Ну, а теперь я вам почитаю, — сказал комфлот.
Мы изумились: адмирал пишет стихи? Он прошел в соседнюю комнату, вернулся с небольшой книжечкой и, не заглядывая в нее, продекламировал:
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».
На какую-то минуту для меня исчезли стены кабинета и эта военная ночь, и вспомнилось, как с такой же книжечкой стихов Есенина пришел я служить на флот и как со мною была она все годы, и как те же стихи, что прочитал сейчас командующий, и я часто твержу наизусть.
На прощание я спросил о Бахареве.
— Будет он здесь, ваш Геннадий. Сообщу. И ваш Володя тоже скоро будет. Ведь он…
И адмирал назвал подводную лодку, где служил Володя.
— Итак, за хорошие новости!
Мы уходили. Мы были уверены, что в ту, как назвал ее комфлот, спокойную ночь он еще долга не ложился, выслушивал донесения, беседовал с командирами, принимал важные решения. И мы думали: а какая же бывает у него беспокойная ночь, если эту он назвал спокойной?
Николай СтрутинскийПОХИЩЕНИЕ
В библиотечке «Красной звезды» № 8 за 1975 год были напечатаны воспоминания Николая Владимировича Струтинского «По следу врага». В них рассказывалось об участии автора вместе с прославленным разведчиком Героем Советского Союза Николаем Ивановичем Кузнецовым в покушении на фашистского палача Пауля Даргеля. В этом выпуске писатель рассказывает еще об одной дерзкой операции советских разведчиков — похищении генерала фон Ильгена.
Прошло не так уж много времени после покушения на Даргеля, как мы начали го топиться к новой операции. Она была проведена столь динамично и эффективно, что не будь я сам участником случившегося, наверное, в глубине души усомнился бы в правдоподобности истории похищения генерала фон Ильгена.
Это была яркая страница из жизни советских разведчиков в годы Великой Отечественной войны, и, видимо, не случайно она послужила в свое время основой для создания фильма «Подвиг разведчика». О похищении генерала фон Ильгена писалось уже не единожды, и пусть простят меня читатели, если я повторюсь в главном. Вместе с тем как очевидец я постараюсь вспомнить и некоторые малоизвестные детали этой операции, рассказать о тех чувствах, которые испытал сам.
Прежде чем перейти к собственно воспоминаниям, необходимо коротко напомнить читателям некоторые сведения о фон Ильгене. То была зловещая фигура даже среди гитлеровцев: командующий «Остентруппен», т. е. «восточными войсками», главная задача которых заключалась в карательных акциях на оккупированной Украине. 8 ноября 1943 года генерал фон Ильген хвастливо заявил на одном из служебных совещаний, что он решительно покончит с партизанами и, наконец, будет иметь возможность побеседовать с партизанским командиром.
Этого палача партизаны приговорили к смертной казни, но, учитывая его желание встретиться с командованием отряда, решили доставить в лес живым.
Операция была поручена Николаю Ивановичу Кузнецову и мне. К ней мы подключили также партизан-подпольщиков Яна Каминского и Мечислава Стефаньского. Подготовительную часть операции должны были провести наши славные разведчицы Лидия Лисовская и Майя Микота, которые в особняке фон Ильгена уже давно «акклиматизировались» и считались своими…
И вот мы в Ровно.
— …Пора. — сказал Кузнецов, взглянув на часы, и откинулся на спинку сиденья.
Делал он это всегда так, что даже мне, знавшему Николая Ивановича не первый год, начинало казаться, будто рядом сидит не боевой мой товарищ, а всамделишный офицер гитлеровского вермахта.
Вот так, важно восседая в перекрашенном на всякий случай «адлере», мы стремительно мчимся по центральной улице Ровно, не обращая внимания на военные патрули и жандармов. Вот и Млынарская улица, на которой белеет особняк фон Ильгена.
Мы останавливаемся. Дверь особняка открыта. В доме ни одной живой души. Занавеска на окне сигнализирует, что операцию проводить нельзя.
— Вперед! — командует Кузнецов. Мы направляемся к ресторану, где была назначена встреча с Лисовской на тот случай, если она даст сигнал «отбоя».
Быстро включаю передачу, и «адлер», разбрызгивая грязь, уносит нас дальше. Останавливаемся возле ресторана.
— В чем же дело? — тихо спрашиваю Кузнецова.
— Сейчас узнаем, — говорит он и направляется к ресторану.
Мы трое остаемся в машине, курим, изображая праздно болтающих вояк. Вскоре замечаем, что к Кузнецову подошла Лидия Лисовская.
Я вижу: ребята нервничают. Уже третий день подряд мы подъезжаем к особняку, а генерал почему-то не является домой. Чревоугодник и гурман, фон Ильген не приходит на обед! Тут что-то не так… Может, у генерала возникло подозрение и он хочет убедиться, что за ним идет охота, а затем устроить нам засаду? Может быть, мы уже в прорези десятка прицелов? Но вокруг вроде все спокойно. Хотя кто знает, какую хитрость затеял враг!
Наконец появляется Николай Иванович. Он по-прежнему строг, но я уже вижу — в глазах живой блеск. Значит, опасности нет.
— Операция откладывается до четырех часов, — сообщает нам Николай Иванович. И весело добавляет: — Откладывается, но не отменяется. Что будем делать до четырех?
— Может, вернемся ко мне? — предложил Стефаньский.
— По городу покатаемся, — высказался Ян Каминский.
— А может, за город? — вслух подумал я.
— Правильно, Коля, — согласился Кузнецов, — погуляем по лесу.
Загнав «адлер» в кусты, мы часа два гуляли в осеннем лесу, наблюдали за птицами. Николай Иванович отпускал остроумные шутки по поводу офицерских мундиров рейхскомиссариата, надетых Каминским и Стефаньским. К моей форме солдата он уже давно пригляделся. Не остались в долгу и мы. Кузнецов в этот день старательно навесил на мундир все «свои» награды: железный крест первого класса, ленточку от железного креста второго класса, медаль «За зимний поход на Восток» и золотой отличительный знак за тяжелое ранение.
— Щедро фюрер одаривал вас за подвиги, господин обер-лейтенант, — смеялись мы…
Все это было разрядкой перед опасной операцией.
В назначенный час я остановил серый «адлер» у особняка на Млынарской. Прогулка в лес сняла напряжение, появилась уверенность в успехе. Часовой у дома (он был из полицаев) вытянулся. Кузнецов что-то сказал ему по-немецки и, не слушая ответа, прошел в дом. За ним проследовали Каминский и Стефаньский. Навстречу Кузнецову вышел денщик Мясников. Увидев направленный на него пистолет, он безропотно дал себя обыскать. Выйдя из дома, Кузнецов шепнул мне, что будем снимать часового. Мы подошли к нему и потребовали зайти в особняк. Он, видимо, сразу п