Всей землей володеть — страница 10 из 97

Отряд оружных воинов Всеволод заметил ещё за рекой, с заборола. Резво летели по степи низкорослые мохноногие кони. Передний всадник был в русской дощатой броне[114] и в шишаке, затылок его закрывала кольчужная бармица[115]. Облачение его спутников — полукруглые шлемы — аварские[116] и мисюрки[117], калантыри[118], юшманы[119], узорчатые колчаны и тугие луки за спинами — выдавало в них степняков-торков.

Вот передний круто остановился у рва, задрал вверх голову и, сложив руки лодочкой, звонко прокричал:

— Други! Дружина переславска! Княже Всеволод! Се я, Хомуня, сакмагон[120]! Отворите! Вести везу важные!

— Что содеем, княже? — спросил Всеволода тучный боярин Никифор.

Старому боярину опостылело степное пограничье, так хотелось махнуть куда-нибудь подальше, в свои вотчины, но что поделать, если покойный князь Ярослав, полагаясь на его опыт, поручил ему заботу о любимом своём сыне.

— Откроем. Послушаем, какие вести несёт нам Хомуня. Может, в самом деле что важное скажет.

— На забороле ратников выставь поболе. И пред вратами такожде[121], — стал советовать Никифор. — Не дай бог, что створить измыслят. Сам ко вратам не ходи, сожидай Хомуню в тереме. Не верую я вон тем. — Он указал унизанной перстнями дланью на степняков, сбившихся в кучу, словно им не хватало места, около Хомуни.

Всеволод согласно кивнул.

— Вели отворять, — коротко приказал он стоящему за спиной воеводе Ивану и поспешил вниз.

...В горнице, украшенной золотыми подсвечниками, оправленными в серебро турьими рогами и майоликовыми[122] щитами, царило напряжённое ожидание. Хомуня, светло-русый, с пшеничного цвета усами, молодой, с тёмным от пыли и загара лицом, на котором ярко и лихорадочно блестели белки глаз, сидя напротив князя, говорил отрывисто, тяжело дыша:

— Племя несметное идёт... Издалече... За Волгой, за Яиком жили ране... Имя им — кипчаки... Живут дико... Сырое мясо едят... Кони, как ветер... На Дону... печенежьи вежи... грабили... разоряли... Торков притеснили... ко Днепру... Торчин сказал... Наш, соузный... Кунтувдиевой орды... Примчал... Вот.

Всеволод в тревоге вскочил со стольца[123]. Хмуро провёл рукой по широким усам воевода Иван. Чуть заметно улыбнулся, предвкушая яростную сабельную сшибку, молодой, порывистый боярин Ратибор — лихой рубака и удалец. Никифор аж потемнел, стал мрачнее тучи.

И разом все заговорили, забросали сакмагона вопросами.

— Какова сила их?

— Оружны чем?

— Где ныне? Верны ли вести?

Хомуня, стараясь держаться спокойно, переведя дух, отвечал теперь скоро и точно.

— Сила несметная. Рать неисчислимая. Перешли Орель[124], Ворсклу. Лтаву[125] обошли стороною. Сейчас за Хоролом[126]. Идут к устью Сулы, к Воиню[127]. Другая орда ушла за Днепр, к киевским волостям. Переднюю орду ведёт хан Болуш. Оружье, как и у всех степняков, сабли, стрелы, луки. Все комонные[128]. На лицо схожи с торчинами. Хотя у иных, бают, и власы светлые, яко солома, и очи голубые. Переяславской дружине одной с ими не совладать.

Выслушав грозные известия, Всеволод вдруг как-то обмяк, ссутулился и устало опустился обратно на столец. «Не совладать», — звенели в ушах сказанные Хомуней слова. Душу князя охватило отчаяние, он со слабой надеждой оглядел собравшихся бояр и тихо спросил:

— Как думаете, что нам делать? Как поступим?

Заговорил воевода Иван.

— Я мыслю тако, княже. Перво-наперво гонцов шли ко братьям — в Киев, в Чернигов. А сам не стряпая[129] наряжай сторожи, собирай дружину — и встречь ворогу, к Вопию. И мужиков с поля оторви и оборужи. Дело святое.

Бояре одобрительно затрясли бородами.

Воевода Иван продолжил:

— Коли узрим — прут на нас степняки — примем бой, иного не дано. Коли они поворотят — не помчим за ими. Знаю их повадки — заманят в засаду да перестреляют.

— Кто ещё сказать хочет? — Всеволод обвёл взглядом примолкших советников. — Ты, Хомуня, что думаешь?

Хомуня, прокашлявшись, прохрипел:

Прав Иван Жирославич. Здесь, в Переяславле, сожидать ворога нечего. Ибо покуда мы тут будем сидеть, сёла, нивы наши огню предадут! Выступать надоть[130].

На том и порешим. — Всеволод хлопнул ладонями по подлокотникам стольца. — Грамоты князьям Изяславу и Святославу тотчас же, с печатями вислыми, с гонцами пошлю. А ты, воевода, — обратился он к Ивану. — Дружину готовь. Ты, Хомуня, и ты, Ратибор, нарядите сторожу. Пошлите людей в степь, за Сулу, за Хорол. Ну, с Богом.

Проводив взглядом уходящих бояр, Всеволод приказал принести перо, чернила и пергамент.

Быстрые, неровные строки побежали по тонкому листу.

Глава 7ВО ВРАЖЬЕМ СТАНЕ


Над Хоролом рассеивался утренний туман. Жёлтый слепящий глаза диск солнца пробивался через густую пелену, яркие копья-лучи прорезали своими остриями непрочную белесую дымку. Ясно стал виден левый берег реки — низкий, обрамлённый нестройной цепочкой крутых холмов, что высились у самого окоёма.

Вдоль холмов неторопливо разъезжали вереницы степных всадников — вражеская сторожа. На равнине, перед холмами раскинулся лагерь кипчаков — всюду сверкали на солнце наконечники копий, доносились громкие гортанные крики. Посреди лагеря стояли огромные шатры на столбах, возле них виднелись тьмочисленные обозы, телеги, сюда же согнаны были стада овец, кони, двугорбые великаны-верблюды.

Ближе, у песчаного берега, с диким свистом проносились конные разъезды. Толпы степняков собирались у кизячных костров, пили кумыс, жевали сырое или слегка поджаренное мясо.

— Велика сила поганых, — раздумчиво вымолвил воевода Иван.

Всеволод, в волнении кусая сухие, пыльные губы, молча кивнул.

— Княже! Гонец! Белым платом машет! — крикнул, останавливая коня, Хомуня.

Всеволод порывисто обернулся. У излуки через реку плыл, ухватив коня за повод, молодой воин. В шуйце он держал сулицу[131], на которую был наколот светлый клочок материи.

— В вежу! — коротко бросил Всеволод и, круто поворотив ретивого белоснежного скакуна, понёсся к своему шатру. Спешившись, передал поводья челядинцу, крикнул рослым гридням: — Гонца пропустить!

Следом за князем в шатёр-вежу проследовали Иван, Ратибор, Никифор и Хомуня. Сев на кошмы, они примолкли в томительном, тягостном ожидании.

«Половцы» — это слово уже срывалось с уст переяславских дружинников. Так, с чьей-то лёгкой руки, назвали они этот неведомый ранее степной народ[132].

«Воистину, — подумал Всеволод, — метко сказано. Живут дико, в поле, хлеб не растят, умершим знатным воинам ставят на курганах каменные бабы — этакие страшные, уродливые, огромные». О них рассказали любознательному князю торопящиеся в Переяславль встречные купцы, которые под защитой крепостных стен мыслили сохранить свои товары.

Войлочный полог шатра колыхнулся, и внутрь не вошёл, а прямо-таки ввалился кипчак в мокрой одежде.

Увидев облачённого в кольчатую бронь князя, он поклонился ему в пояс.

— Садись! — сказал по-печенежски Всеволод.

Степняк, оскалив в улыбке крупные жёлтые зубы, тотчас уселся на кошмы, скрестив под собой ноги.

— Здравствуй, каназ! — молвил он так же по-печенежски. — Моё имя — Искал. Я — солтан[133], глава орды. Хан Болуш, главный в нашем племени, послал меня к тебе. Он сказал: «Хочу жить с Русью в мире». Зовёт тебя на пир. Ждёт, когда солнце...

Он указал перстом вверх.

— В полдень, — догадался Всеволод.

— Да. — Искал кивнул, неприятно, сдавленно рассмеявшись.

Вообще, во всех движениях и в поведении ханского посла проглядывали плохо скрываемые злоба, жестокость и пренебрежение.

— Ты, воевода! Ты, боярин! Ты, храбрый воин! — указал он на Ивана, Никифора и Хомуню. — Вы тоже приглашены. Я сказал!

Он неожиданно резко вскочил. Гридень у порога схватился за саблю и со скрежетом вырвал её из ножен.

— Ой, нехорошо, каназ! — снова рассмеялся Искал, обращаясь к Всеволоду (гридня он словно бы и не замечал). — Взять меня хочешь? Выкуп хочешь? Искал богатый, да?!

— Никто тебя не задержит. Иди. Передай хану, мы подумаем над его словами. — Всеволод знаком приказал гридню вложить саблю обратно в ножны.

Искал, недовольно щуря свои узкие, как щелки, огненные глаза, молча вышел из шатра. Вскоре до ушей Всеволода донеслись конский топот и плеск воды.

— Что будем делать? — спросил князь, хмуро озирая притихших соратников.

— Может, заманить хотят, убить... — начал было неуверенно Никифор, но осёкся и пожал плечами.

— Сила у их великая, княже. Нам с ими не сладить, — раздумчиво, оглаживая десницей бороду, изрёк Иван. — Ехать надоть, княже. Думаю, убить тя али полонить не посмеют. Болуш, видать, тож мира ищет. Иначе б не звал. А вот сему зверю хищному... — Он указал в сторону полога. — Не приведи Господь в лапы угодить. Да токмо не он, похоже, у их верховодит.

Всеволод долго молчал, собираясь с мыслями. Сердце бешено колотилось, всё тело била нервная дрожь, думалось: а вдруг перебьют их там, в половецком стане. Вылетят ханские нукеры с саблями и... поминай, как звали. А если не поехать... Тогда уж точно розмирье. Можно погубить бесславно и себя, и всю свою рать. Да ещё смеяться будут, упрекать, назовут трусом. Нет, если он хочет стать воистину великим, то должен... должен превозмочь страх, дрожь, должен ехать творить мир.