— Ну, отведали розог! Вставайте! — велел воевода. — Ступайте топерича, просите прощенья. Живо!
Ухватив обоих отроков за шиворот, Иван потащил их в бабинец и втолкнул в просторную светлицу.
Вышеслава и Ода сидели уже в чистых платьицах, строгие и надменные.
— Простите нас, — чуть не шёпотом, сглатывая слёзы, выдавил из себя Владимир.
— А ну, громче! — прикрикнул на него Иван.
— Может, яко нон, епитимью[170] наложишь? — злобно скривившись, с издёвкой спросил Святополк.
— Ах, ты ещё и зубоскалишь тут! — Иван треснул его ладонью по затылку. — Сызнова розог захотел?!
Вышеслава, не выдержав, прыснула со смеху.
— Не будем мы боле, — угрюмо буркнул Святополк.
— То-то же! Ну а вы, девицы-красавицы, как, простите удальцов наших?
Вышеслава уже каталась, визжа от смеха, по широкой тахте, глядя на насупленные, виноватые лица двоюродных братьев.
Ода, более спокойная, с бледным опухшим от слёз лицом, поднялась и с трудом выговорила по-русски:
— Мы простчаем.
— Ну, тогда ступайте, молодцы, прощены вы. Девы красные зла на вас не держат. А отцам и матерям вашим. — Иван лукаво подмигнул. — О том не скажем. Но чтоб в другой-от раз тако не смели!
Он погрозил отрокам здоровенным кулаком...
— Умный человек — воевода. Умный и справедливый, — говорил Владимир Святополку, когда они шли по широкому гульбищу.
Святополк вдруг снова злобно скривился:
— Тоже мне, справедливого сыскал! Вот мой дядька Перенит...
Владимир почувствовал, как в нём закипает гнев.
— Не ведаю, каков Перенит, а мой дядька — человек верный и справедливый! — с гордостью промолвил он, повысив голос.
Святополк смолчал, досадливо махнув рукой.
Глава 14КОСТРЫ В НОЧИ
Посреди стана ярко горел, отбрасывая в ночное небо искры, громадный костёр. Вокруг него у шатров, пряча зябнущие руки в широкие рукава войлочных халатов, тесной группой сидели половцы. В отдалении неосёдланные кони с хрупаньем жевали пожухлую осеннюю траву.
Худой высокий старик в круглой бараньей шапке, со сморщенным жёлтым лицом и свисающей, как мочало, тонкой козлиной бородкой, покачиваясь из стороны в сторону, словно в такт какой-то ему одному понятной мелодии, говорил, медленно, взвешивая каждое слово:
— Болуш взял с каназом Всеволодом мир... Скрепил своей кровью дружбу. Он не хочет воевать... Наши кони устали... Нам нужен отдых... Сколько дорог мы прошли!.. Сколько переплыли бурных рек... Итиль, Яик, Дон — греки называют его Танаис...
Речь почтенного старца прервал сидящий с ним рядом Искал. Не выдержав, он вскочил на ноги и в исступлении прокричал:
— Какие жалкие слова я слышу! Ты, Осулук, стал как баба! Тьфу! — Он злобно сплюнул и грязно выругался. — Тебе коров доить! Посмотри, наши кони жрут одну сухую траву, они голодны! Каждую зиму — джут[171], кони гибнут! Кипчаки бродят по степи, как нищие! Скоро нечего будет есть! Что будет тогда?! Пойдём кланяться урусам в ноги, как печенеги и берендеи?! А помнишь, Осулук, как наши деды рубили арабов и огузов, как отцы наши гнали хазар и булгар[172]?! Какие богатства добывали они в честном бою! Кони их обгоняли ветер! И все, все племена и народы боялись их! Болуш изменил памяти отцов!
Осулук спокойно слушал резкие обидные слова Искала и с бесстрастным видом спокойно кивал головой. Когда молодой солтан остановился перевести дух, он поднял десницу и, улыбаясь беззубым ртом, громко сказал:
— Ты не дослушал меня, Искал. Ты смел и бесстрашен, ты — настоящий кипчак. Такой вождь, как ты, сейчас нужен нам... Да, наши кони устали, они истощены, бег их утратил обычную быстроту. Но весной будет ещё хуже. И я говорю... Все меня слушайте!.. Надо идти в поход зимой... На урусов, на каназа Всеволода, на Переяславль! Мы возьмём его стада, угоним табуны и людей... Потом пойдём в Кырым, в Сугдею, в Херсонес. Лукавые греки дадут за невольников-рабов много золота. Вот как надо жить! В шёлк и парчу оденем наших жён, в кольчуги из булата — наших воинов, сёдла и сбрую добудем для наших скакунов!
— Ты прав, Осулук! — воскликнул Искал. — Прости меня. Я давно бы пошёл в землю урусов, по этот проклятый Болуш. — Он развёл руками и хищно осклабился. — Что делать с ним?
— Он разнежился, как баба, — раздался гортанный голос одного из беков. — Такой хан не нужен кипчакам!
— Тогда... Я его убью! — Искал вырвал из ножен кривую саблю. — Осулук, я обещаю, я принесу и брошу к твоим ногам его глупую голову!
Старый хан снова холодно кивнул.
Искал сел обратно к костру, привычно поджав под себя ноги. Он сгорал от нетерпения, резкость слов и движений выдавали его горячность, дикость, в душе его безудержно клокотали страсти. Такие, как Искал, становятся или лучшими друзьями, или злейшими врагами, для них нет середины, они не умеют мыслить и взвешивать, их стихия — порыв, гнев, бесстрашие, безрассудство, граничащее с безумием. И старый степной лис Осулук это знал. Знал и разогревал в душе Искала, потихоньку, не спеша, ярость и ненависть. Они нужны кипчакам!
— Вот, Арсланапа! — обратился Искал к сидевшему напротив мальчику-подростку лет четырнадцати. — Скоро наступит пора и тебе показать свою доблесть. Что ты дрожишь? Ты боишься?! — гневно спросил он.
— Нет, отец, я не страшусь опасности, — с достоинством ответил Арсланапа. — Я дрожу от желания скорей сразиться с врагом!
— Хороший ответ, Арсланапа! Эй, Иошир! — крикнул Искал в темноту одному из нукеров. — Тебе поручаю своего сына. Присмотри за ним.
Осулук опять поднял руку, прося слова.
— Ты, Искал, поведёшь наши орды на урусов. И да помогут тебе наши добрые духи!
Искал встал, поклонился и поцеловал край одежды старика.
— А теперь иди, — добавил Осулук. — И помни: Болуш должен умереть! Он стал помехой нашему делу.
Глава 15РЕЗНЯ
Запрокинув голову, Искал посмотрел на тёмное ночное небо. Не видно ни луны, ни звёзд, холод пронизывает тело, снег кружится в воздухе, хрустит под копытами коня. К вечеру выпал и совсем укутал землю белым покрывалом. Осулук прав: надо спешить. Наступает зима, джут, голод.
Искал жестом подозвал Арсланапу и молча указал рукой вперёд, туда, где посреди кромешной тьмы мелькали огоньки. Там, за излукой реки, стан Болуша — злейшего врага, предателя, продавшегося урусам! Настала пора покончить с этой падалью!
Искал выхватил саблю и издал воинственный, леденящий душу вой — сурен — знак атаки.
Нестройной лавой, как коршуны на добычу, полетели в ночную степь оружные конники.
...Рубили всех без разбора: стариков, женщин, детей, врывались в шатры и кибитки, хватали дорогие одежды, золотые и серебряные чаши, уводили коней.
Ханские нукеры, один за другим, захлебываясь кровью, падали на снег, окрашивая его тёмными расплывающимися пятнами.
«Верные псы!» — С презрением отдёрнув окровавленной саблей войлочный полог, Искал ворвался внутрь шатра Болуша. С визгом скользнула к стенке обнажённая рабыня.
Болуш, бледный и спокойный, облачённый в цветастый халат из бухарской зендяни[173], стоял возле тлеющего очага.
— Убивать пришёл, разбойник? — с усмешкой спросил он, хладнокровно взирая на брызжущего в ярости слюной Искала. — Убивай. Но вот что я тебе скажу: если ты решил воевать с урусами, ты — мертвец. Это такая сила! Тебе и Осулуку их не одолеть. Будет литься кипчакская кровь.
— Хватит, довольно каркать, трусливая ворона! — Искал взмахнул саблей. Со свистом обрушилось смертоносное оружие на жирную ханскую шею.
Схватив за волосы отрубленную голову Болуша и потрясая своей кровавой добычей в воздухе, с диким хохотом выскочил Искал из шатра.
В сумеречной темноте, освещённой пламенем горящих факелов, сверкнули испуганные чёрные глаза рабыни.
— Держите её! Она любимая хасега[174] Болуша! — крикнул Искал. — Приведите её ко мне!
Беспомощную рабыню привели и бросили к его ногам.
— Эй, Арсланапа! — позвал солтан сына. — Пора тебе познать женщину! Возьми её! Это твоя доля добычи!
Арсланапа, спустившись с коня, немного смущённый, подбадриваемый воинами, через силу улыбнулся и, повалив наложницу на землю, стал срывать с неё дорогие одежды.
Толпа галдящих степняков обступила было его, но суровый богатырь Иошир, потрясая копьём, отогнал прочь всех любопытных.
Вопли и плач рабыни прорезали воцарившуюся после разгрома стана тишину. Арсланапа, грязный, испачканный кровью, навалившись сверху, дико вращая глазами, насиловал свою жертву. Лишь мрачный Иошир да кружащий в предутренней выси ястреб стали свидетелями первого в жизни молодого сына солтана злодейства.
Глава 16СКВОЗЬ ВОЙ ПУРГИ
В посеченном саблями, покорёженном шеломе, пешком, хромая и тяжело дыша, приплёлся Всеволод к Княжеским воротам Переяславля. Яростно кружила жестокая вьюга, бросая в лицо снежные клубы. В ушах стоял неистовый свист, голова гудела от сабельных ударов.
Половцы налетели внезапно, смяв и разметав сторожевые отряды за Сулой. Воиньский воевода беспечно проспал неожиданное нападение коварного врага и не прислал вовремя гонца. Только уже когда запылали сёла и деревни на Трубеже, Всеволод узнал о набеге Искала. Сведав, бросился из Переяславля во главе малой дружины — большую собрать было уже не успеть — и вот теперь, лишившись коня и хоругви[175], бежал, прячась в перелесках и зарослях кустарника, замёрзший, дрожащий от дикого холода, потерявший всех гридней. Пробирался ночью, наугад, безотчётно, сквозь метель, проваливаясь ногами в глубокие сугробы. Когда наконец он различил в предрассветной мгле стены Переяславля, то возвёл очи горе, набожно перекрестился и поклялся поставить в городе церковь в честь святого Феодора, своего небесного охранителя.