И странным и диким казалось: где-то шумят свадьбы, праздники, идут беззаботные гулянки, льются рекой хмельные меды. Словно из другого мира, доносятся до его слуха эти голоса. Людям совсем неважно, что вот он, князь, стоит тут один-одинёшенек у окна в пустой палате и грустно взирает в ночную тьму, пытаясь обрести ответы на бесконечно возникающие волнующие душу вопросы. И зарождалась у него в сердце зависть какая-то к простолюдинам, и одновременно охватывали его гнев и презрение к ним, и ещё некая боль душевная, горечь овладевала всем его существом. Насколько далеки все эти простолюдины от его мыслей, переживаний, забот! Они никогда не поймут, не уразумеют его высоких устремлений. Но к чему гневаться на них?
Князь пожал плечами, сам себе удивляясь.
Его, Всеволода, жизнь — это нескончаемая череда дел — мирных и ратных, тайных и явных. И стоит ли теперь, задавшись великой целью, глядеть вниз, размениваться на пустое? Нет, не стоит. Всеволод с шумом захлопнул ставни.
Глава 27«ПРИБЕРЕЖЁМ ДО ВРЕМЕНИ»
Израненный, пронзённый копьями вепрь бился в предсмертных судорогах. Окровавленные клыки его, насмерть поразившие одного из ловчих, ещё пугали охотников, которые натягивали поводья ретивых коней и с опаской косились на издыхающего зверя.
Князь Святослав спешился, крепкой десницей выдернул из пожен меч, бесстрашно шагнул к вепрю и, размахнувшись, отсёк ему голову. Земля обагрилась звериной кровью. Словно эхо, вторя глухому удару меча, под порывом ветра надрывно заскрипело и тяжело рухнуло наземь старое высохшее дерево на склоне холма.
Ко князю подъехал на гнедом жеребце ромейский патриций.
— Архонт — великий охотник, — заметил он, сойдя с коня, и улыбнулся, обнажив крупные белые зубы.
Святослав выслушал похвалу равнодушно. Всю жизнь трутся возле него ромеи с льстивыми речами, полными лжи и обмана, и научился он не поддаваться их пустословию и коварным нашёптываниям: «Иди на Изяслава. Разве достоин он сидеть в Киеве? Станешь великим, архонт. Базилевс поддержит тебя».
Нет, не по душе Святославу сладкий шепоток ромейских угодников. Крючкотворством да кознодейством не достигнешь подлинного величия, а без него не сесть ему на отцов стол — бояре киевские не примут.
А о Киеве мечтал он с ранней юности, даже не столько о Киеве, сколько о славе и власти. Чувствовал Святослав в себе силу, знал — сможет свершить замысленное, если будет умён и терпелив в меру. Ибо есть у него верная дружина, а с нею и славу, и добыток всегда он сумеет обрести, и вовсе не нуждается он в помощи ромеев.
Но не настал ещё час, не пришло время — чтобы створить большое дело, надо запастись большим терпением.
Но терпеть, ждать Святослав не любил, и чтобы отвлечься от будоражащих ум мыслей о будущем, о власти, о киевском великом столе, учинял он в Чернигове буйные весёлые пиры, на которые созывал всех желающих, неделями пропадал на ловах, собирал при соборе Спаса библиотеку, уже теперь мало в чём уступающую знаменитой Ярославовой, с годами полюбил, подобно Всеволоду, книжное чтение, так, что невозможно бывало порой оторвать его от книг. Но все эти повседневные дела, в сущности, были для князя Святослава лишь попыткой отвлечься от своих честолюбивых мечтаний.
Недолюбливал Святослав старшего брата, Изяслава, а младшего, Всеволода, хотя и слушал порой, в последнее время тоже сторонился — прознал, что это он подговорил беспокойного племянника Ростислава выгнать из Тмутаракани его воевод. Тоже лукав, братец, стойно ромей, отвадил-таки племянника от Ростова с Суздалем. Но ничего, он, Святослав, ему ещё покажет — придёт час, посадит в Залесье кого-нибудь из сыновей.
Сыновья... Четверо их у Святослава. Старший, Глеб, силою отличен, хоть и молод ещё, на ловах первый, в бою храбр, неустрашим, но вот... Нет в нём ума державного, не уразумеет никак, что княжить — не токмо мечом махать. Второй сын, Роман — тот пылок и горяч чересчур. Третьему, Давиду, и вовсе впору не на столе сидеть, а в монастырь идти. Тих, труслив и набожен он, словно монах. Зато четвёртый по возрасту сын, Олег — надежда Святославова. Сей сын всё схватывает налету, всегда его понимает, и радуется отцово сердце — будет кому завещать черниговский стол. А может, и не черниговский — киевский? Кто ведает?
...Когда довольные добычей охотники возвращались из лесу домой, ромейский патриций Кевкамен Катаклон снова подъехал к князю и тихо, вкрадчивым голосом сказал:
— Вот пируешь, охотишься, архонт, а не знаешь, что в Киеве творится.
— Отстань! — недовольно отмахнулся от него Святослав. — Какое мне дело до Киева?
— А разве не ты более достоин княжить в Киеве? — лукаво подмигнув, спросил Катаклон.
Святослав криво усмехнулся.
— Тебе, патриций, сколько заплатили за котору меж нами? Верно, немало злата отсыпали? Дак вот ведай: не пойду на брата!
— А кто говорит, чтобы ты воевал?! — Катаклон испуганно всплеснул руками. — Нет, архонт, не понял ты меня. Ты по-другому сделай. Сиди, терпи, жди удобного часа, киевских бояр одаривай: мехами, золотом, серебром. А дальше всё само получится. И никакой войны не надо. Киев сам к твоим ногам упадёт, как перезрелый плод.
— А ты умён, ромей, — покачав головой, удивился Святослав. — Не то что иные тут отирались, единоплеменники твои. Ну да забудем толковою нашу. Прибережём до времени.
Он рассмеялся и совсем уж по-молодецки хлопнул Катаклона по плечу с такой силой, что тот от неожиданности едва не слетел с седла.
Глава 28КУПАЛЬСКАЯ НОЧЬ
Роксана смотрела на девичьи венки, плывущие по тихим волнам лесного озерца. С какой стороны придёт возлюбленный, в ту сторону и унесёт вода брошенный ею венок. Девушка задумалась и присела на берегу, подперев кулачком щёку. Ветра не было, венки почти не двигались с места и лишь покачивались на маленьких волнах, слегка озаряемых тусклым светом луны.
Подружка, Милана, подошла к Роксане, опустилась рядом на траву и ласково обхватила руками её тонкую шею.
— Чего грустишь? Тамо через костры прыгают, мы с Ратшей такожде, — улыбаясь, сказала она. — Пойдём, Роксанушка.
— Нет, потом, после. Гляди, поплыл! — Роксана встрепенулась и указала на венок, уносимый ветром в сторону Днепра, с трудом различимого за камышами в вечерней дали.
— Скажи, Милана, ты любишь Ратшу? Ты боярская дочь, а он — сын ремественника.
— Что с того?! — вспыхнула Милана. — Да он в тысячу, в десять тысяч раз лучше... Всех сих боярчат! Аще не отдадут мя за его, сама пойду, убегу из терема отчего! Люб мне Ратша!
Роксана ласково улыбнулась подруге, погладила её по румяной щеке и шепнула:
— Ежели что, я те помогу. В беде не брошу.
Милана, маленького роста, светлоглазая и белокурая, живая и весёлая, лёгкая нравом, казалось, была полной противоположностью высокой русоволосой Роксане, часто пребывающей в задумчивости и любящей тишину, но подруги всегда были вместе и делили между собой сердечные тайны.
— Вот Вышеслава сказывает: грешно на празднества языческие хаживать. А я вот мыслю: чего ж грешного-то? Люди веселятся, сердце радуется. Глеб тож, не ведаю, придёт ли. — Роксана тяжело вздохнула.
— Придёт, ясно дело, придёт. Ты, Роксанушка, верь, — попыталась ободрить её Милана.
Внезапно она порывисто вскочила, с громким смехом побежала по песчаному берегу озера, обернулась и крикнула издали:
— Пошла я! И вы со Глебом приходите, не бойтесь, в веселье греха нет!
Роксана с грустью смотрела вслед подруге. Как бы и ей хотелось мчаться туда, к костру, радоваться, заливаться смехом от счастья! Кто-то сзади осторожно тронул её за косу. Девушка вскрикнула от неожиданности, оглянулась и, увидев перед собой Глеба, весело засмеялась. Вмиг улетучилась, исчезла, провалилась в небытие владевшая ею доселе весь вечер печаль.
— Ждала я тя, Глебушка, тосковала, думала — не придёшь. Ты — суженый мой! Гадала я на венок. Пойдём, чрез костры будем прыгать. Веселиться, гулять будем!
Княжич Глеб, старший сын Святослава, богатырского телосложения юноша с немного худощавым лицом, на котором выделялись пухлые губы и большие, слегка навыкате глаза, с густой копной сильно вьющихся светло-русых волос, несколько подрастерялся и, смутившись, глуповато улыбался в ответ на Роксанины призывы.
Девушка ухватила его за руку и, не давая опомниться, потащила за собой к разожжённому посреди широкой лесной поляны костру.
Вокруг царило оживление, раздавался звонкий смех, мужской и женский, девичьи восторженные повизгивания. Роксана узрела Милану: с диковатым блеском в исполненных счастья очах та, обняв за шею стройного богатыря Ратшу, раз за разом перепрыгивала через взвивающееся ввысь пламя. Ноздри её раздувались, голова запрокинулась назад, плечи судорожно вздрагивали от хохота, она что-то кричала, обнажив белые крепкие зубы. Роксана заулыбалась, видя радость подруги, но затем повернулась к Глебу и с притворным недовольством свела брови.
— Ну же, развлекай меня, — сказала она обиженно. — Вон, поглянь на Милану. Я такожде хощу.
Уже наступила глубокая ночь, а празднество продолжалось, не смолкало дикое, необузданное веселье...
Четырнадцатилетний княжич Святополк спрятался меж деревами и, затаив дыхание, пристально рассматривал пляшущих вокруг костра девушек. Кажется, он узнал её. Да, конечно, вот она, Роксана. Такую красоту без труда различишь среди сотен.
Святополку захотелось в тот же миг броситься туда, к костру, разогнать всех этих беснующихся, растолкать их, добраться до Роксаны, а потом... Он и сам не знал, что было бы потом. Но покуда приходилось скрываться посреди зелёной листвы, терпеть, ждать и чувствовать, сколь сильно колотится в груди сердце.
Обняв Глеба, Роксана приложилась головкой к его плечу и шептала:
— Глебушка, твоя я. Возьми меня. Возьми сейчас. Хощу ныне же женой те стать. Страсть как хощу! Давай створим с тобою...
— Роксана, лада моя милая! Грех се. Уразумей, глупенькая! — усмехнулся Глеб, проведя широкой ладонью по гладким русым волосам девушки.