— Почто ж грех? Яко поп, баишь ты! Люб ты мне, и я те такожде. Вот, поглянь, Ратша с Миланою, — не соглашалась Роксана.
— Дак ить князь я. Нет, не могу... Без венчанья, без благословенья батюшкова. Пожди ещё. Ну, до осени токмо. Я ж, Роксанушка, любая моя, прощаться пришёл. Отец в Тмутаракань посылает. Сказывают, непокой тамо. Ростислав объявился, погнал воевод наших. В Долобске дружина мя сожидает, — с заметным сожалением в голосе говорил Глеб.
— Но ты не бросишь меня, не забудешь? Правда?!
На него взирали серые девичьи глаза, такие прекрасные, бездонные, словно вбирающие в себя всю красоту мира и все его печали.
— Тогда... — продолжала девушка. — Ты поклянись, роту дай, что возьмёшь в жёны.
— Вот те крест истинный! — Глеб перекрестился. — Ну, а покуда... Извини уж. Пора мне. Не серчай.
Уста их слились, сомкнулись в жарком поцелуе, и долго ещё стояли они в молчании, не в силах произнести ни слова. Наконец, Глеб тяжело вздохнул, оторвал от себя трепещущую Роксану и нехотя двинулся восвояси. Он не оглядывался, но знал, что вослед ему смотрят серые прекрасные глаза, на которые навернулись чистые, прозрачные слёзы.
Роксана села под деревом и, не выдержав, зарыдала, в отчаянии уронив голову на руки. Её уже не радовали, а раздражали весёлые крики подруг у костра, громкий смех и взвивающееся в небеса пламя. Девушка резко вскочила, бросилась прочь от этого места, такого несчастливого для неё, и без страха бежала по ночному тёмному лесу, через чащи и поляны. По щекам её ручьями текли слёзы. Не думая ни о чём, пребывая как будто во сне, Роксана не заметила сразу, как заблудилась, а когда невзначай подняла голову, то вскрикнула от ужаса: вокруг неё возвышались могучие чёрные дубы с огромными раскидистыми ветвями. Где-то над самой головой её пролетел, шелестя крыльями и ухая, филин-пугач. Девушка прижалась к толстому, покрытому мхом стволу дуба. Тело её содрогнулось от страха.
Вдруг Роксана ощутила, как кто-то легонько коснулся её руки. Она круто обернулась и, увидев перед глазами в серебристом свете луны лицо княжича Святополка, почувствовала его полный страсти взгляд.
— Не бойся, — шепнул Святополк.
Обхватив девушку за талию, он с силой притянул её к себе.
— Пусти! — Роксана вырвалась и, глядя на него с отвращением, сжала длани в кулачки. — Ступай от меня, не смей трогать! Лиходей какой! Не люб ты мне! Вот тебе!
Она что есть силы ударила Святополка по лицу, острыми ногтями разодрав кожу у него на щеке.
— Да успокойся ты! — Святополк досадливо скривился. — Полно. Не сделаю я тебе худого.
— Да ну тя! — Девушка побежала от него и на ходу стала шёпотом повторять: — Не боюсь, ничего не боюсь!
Она мчалась через лесные заросли, упругие ветки хлестали её по лицу, она порвала, зацепившись за сук, саян, потеряла где-то цветастый плат, наброшенный на плечи. Вконец уморившись, она присела на землю под одним из дубов, доверчиво прислонилась спиной к стволу, понемногу успокоилась и сама не заметила, как погрузилась в сон...
Разбудила Роксану звонкая трель соловья. Девушка подняла голову. Небо светлело над вершинами дерев. Прямо перед ней догорал костёр, а сидевший возле него Святополк ворошил палкой тлеющие угольки. На лужайке паслись две лошади — Роксанина и Святополкова.
— Ты проснулась. — На неё смотрели чёрные, чуть продолговатые глаза отрока-княжича.
На лице его остались следы от Роксаниных ногтей.
Девушка вскочила и попыталась убежать. Святополк удержал её, схватив цепкой дланью за локоть.
— Пойдём со мной. Выведу тебя. Садись на коня, — предложил он.
— Не надо, не хощу. Одна я поеду. Уйди отсюдова.
— Но ты не знаешь дороги. Поедем вместе.
Роксана нехотя согласилась и ловко вскочила в седло. Святополк придержал за повод её коня и, подняв голову, неожиданно спросил:
— Ты гневаешься на меня? Но я... Я люблю тебя, милая. Красота твоя затмевает разум. И я... Я хотел спасти твою душу от поганства. Ты ведь православная христианка. Зачем же тогда ходишь на эти поганые празднества, где предаются блуду и пьянству?
— Строишь из себя святошу! — Девушка недовольно наморщила прелестный носик. — Не верую я тебе. Силою ты мя взять пришёл, — добавила она.
— Так ведь мог же я, но не стал творить грех, — покачал головой Святополк.
— Сему и дивлюсь! — В словах Роксаны послышалась насмешка.
— И Милана сия... Зря ты с нею водишься. Поганинка нераскаянная. Видала сама, какова она.
Святополк свистом подозвал своего скакуна и не спеша забрался в седло.
— И какова же она, по-твоему, Милана? — подбоченясь, с вызовом спросила Роксана.
— На бесовских игрищах сих всякий разум и стыд она теряет, — ответил княжич. — Нельзя так.
Роксана в ответ презрительно хмыкнула.
— Милана с Ратшей пошли, верно, искать папоротник в полночь, — с мечтательным вздохом промолвила она. — Коль узреют они, как распускается цветок, то будут счастливы. Сколь бы и я хотела тако. Токмо, ясно дело, не с тобой. Сам ведаешь, с кем. Ответь, веруешь ли в сию примету?
— Я понимаю её иначе. Блеск счастья обманчив и столь же краток, сколь коротко время цветения папоротника.
Дальше они долго ехали молча. Вдруг Роксана беспокойно подняла голову, осмотрелась по сторонам и с удивлением спросила:
— Куда ж мы едем? Не ведаю, что за лес.
— Идола вашего поганого тебе покажу. Он в Киеве, на Подоле стоял когда-то. Голова у него серебряная, усы позлащены, а в очи, сказывают, раньше каменья алмазные были вставлены. Токмо нету их давно. С той поры как крестил Русь прадед наш Владимир, перенесли волхвы сего идола в пущу лесную. Тайком поклоняются ему, жертвы приносят.
— Гляди, не дамся те. Не смей силою, сама выберусь. — Роксана подозрительно покосилась на Святополка и погрозила ему кулачком.
— Да я бы тебя давно... Когда ещё спала ты... Не гляди так, не смейся. Осилил бы. Только разве в этом дело? Шла бы ты за меня по своей воле, Роксана. На что сдался тебе Глеб? Он будет неверен тебе. Ведаешь, сколь много в Тмутаракани волооких красавиц? Вот послушай как-нибудь песни старых гусляров о готских красных девах.
— Замолчь, коли сызнова получить не хоть! — Роксана угрожающе подняла десницу. — Не люб ты мне. Да и мал ты в сравненья со Глебом. Тебе в куклы ещё играть. Пятнадцати годов нету.
— И что с того? — возразил ей Святополк. — Дед вон мой, Ярослав, не старше был, когда поял[226] первую свою жену, княжну Анну. А она уж не первой младости была. Да и не девица — жёнка. Ты же мне ровесница, не старше нисколько.
Роксана не ответила.
Долго, зачарованно глядя по сторонам, любовались они красотой летнего леса и слушали пение птиц. Незаметно наступил полдень. Сильно припекало солнце, золотя вершины вековых деревьев. Из чащи вышел рогатый лось. Заметив людей, он стремглав метнулся в густо поросший орешником буерак.
По лицу Святополка из-под войлочной шапки катился градом пот, Роксане тоже стало жарко, она спешилась у ручья и чистой ключевой водой омыла лицо. Сейчас она была особенно хороша собой, и княжич, вслед за ней спрыгнувший с коня, невольно залюбовался красавицей.
— Не смей глядеть тако! Чай, не невеста тебе я! — недовольно промолвила девушка и, зачерпнув рукой воды, обрызгала Святополка.
— А ведаешь ли ты, Роксана, как некогда прадед мой, князь Владимир Красно Солнышко, отроком один цельный год в лесу жил? Отец его, Святослав, порешил как-то испытать сына и оставил его в глухой чащобе. И тот жил, речи человечьей не слыша. Охотился, ставил силки на птиц, острогою рыбу ловил. Вельми трудно было, но выдержал Владимир, выжил, а после стал князем великим. Вот и я... Один раз убежал из дому, умыслил тож, как прадед. Ходил два дня по лесу, шалаш поставил, а на третий день... Есть сильно захотелось, воротился в терем к отцу с матерью. — Святополк рассмеялся.
Хихикнула в ответ и Роксана, приложив руку ко рту.
— Не годишься ты, стало быть, во князи великие, — с издёвкой заметила она.
Княжич прикусил от досады губу. Затем он внезапно резко повернулся к Роксане, обхватил её руками за тонкий стан и прижался устами к нежной, румяной девичьей щеке.
— Пусти, лиходей! — Роксана вырвалась и больно ударила его по лицу. — Вот тебе, получи ещё! Будешь ведать, разбойник! — приговаривала она и что было силы хлестала Святополка по щекам.
А он стоял, не шелохнувшись, задумчиво смотрел куда-то вдаль и словно не замечал разгневанной Роксаны, не ощущал боли.
Девушка вскочила на коня и, стегнув его хворостиной, умчалась прочь. Святополк глядел ей вслед и чувствовал, что нежность к Роксане тает в душе его с каждым мгновением, что сердце уже не бьётся так сильно, как раньше, что восхищение необыкновенной Роксаниной красотой уступает место затмевающей разум ненависти, ненависть эта проникает в его душу, разливается, заполняет её всё более и более.
Горечь и ожесточение овладели княжичем, он послал мысленно проклятия на голову девушки и, взяв за повод коня, побрёл по одному ему ведомому пути.
— Скоро, Гермес, выйдем, — разговаривал он дорогой с вороным иноходцем, который нервно стриг ушами при каждом лесном шорохе.
Когда уже вечерело, Святополк остановился на полянке, окружённой высокими дубами. Он накормил коня и поел сам, после чего привязал Гермеса к стволу дерева и, стараясь не шуметь, осторожно пробрался через густой перелесок к другой поляне, посреди которой курились белые дымки потухающих костров. Возле могучей старой ели, неведомо как очутившейся в здешнем лесу посланницы с далёкого севера, стояло высеченное из дуба изваяние Перуна[227]. Прямо на Святополка смотрели огромные пустые глазницы, страшные своей пустотой, заставившие его содрогнуться. С трудом уняв дрожь, Святополк шагнул вперёд. Серебряная голова идола, позлащенные усы — какое богатство! Перед этим отступят любые страхи.
Княжич попытался руками отделить голову Перуна от туловища. Тщетно — голова была посажена на деревянную шею с большим натягом.