Любомир, весь белый от гнева, размахивая мечом, вбежал на крепостную стену и, глядя в туманную даль, закричал, словно бы вослед убежавшему Всеславу:
— Ворог! Ворог! Эх, добраться б до тя! Свернул бы те шею! Князюшко! Переветник! Оборотень! Волк лютый! Срубить бы те башку!
— Не удержать Белгорода, — спокойно промолвил подошедший к Любомиру Онфим, положив десницу на плечо разгорячённого кузнеца. — В Киев надоть воротить. Может, даст Бог, за стенами отобьёмся. Али Святослав из Чернигова подмогнёт. Пря[268] у их со старшим братом, слыхал я.
— Сам же баил, Онфим: князь — ворог! И Святослав не лучше прочих! — прокричал в ответ молодой кузнец.
— Ты, друже, не кипятись. А криками да шумом делу не помочь. Хорош ли Святослав, худ ли, но погинем иначе, — всё так же спокойно возразил Онфим. — Пото ступай, собирай ополченье. И не мешкай.
...Оставив недостроенными белгородские стены, ополченцы наспех сложили в воинские обозы доспехи и двинулись обратно к Киеву. Путь был недалёк, всего каких-нибудь двадцать вёрст, и уже к полудню первые полки подступили к Золотым воротам.
Заканчивался апрель, благоухали сады, на лугах зеленела молодая трава, под лучами нежного вешнего солнца распускались на деревьях листья. Пели птицы, редкие белые облачка мерно, будто корабли, плыли по ярко-голубому небу. Жить бы и радоваться людям, глядя на эту красоту, на возрождающуюся после зимней спячки природу, но нет — людская жизнь мало зависит от жизни деревьев, от солнца, от неба — у неё свои законы, свои восходы, закаты, бури, непогоды, и ласковый свежий ветерок, обдувающий лица, не радовал людей, не мог отвлечь их от забот и волнений.
Вече кликнули на Подоле следующим утром. Гулко загремел на Туровой божнице тяжёлый колокол, и снова заполнилась торговая площадь сотнями ремесленников, купцов, смердов, что-то орущих, и в многоголосом гуле тонули речи, может, и дельные, но не принятые.
Вот взгромоздился на помост полный, высокорослый мужик в белой косоворотке, что-то там начал молвить о притеснениях тиунов, но освистали его, не стали слушать, прогнали-таки с помоста. На смену ему поднялся маленький купчик Мина в розовой, почти до пят, греческого покроя хламиде. Напрягая тонкий свой голос, он пискляво выкрикнул в толпу:
— Слать надобно гонцов в Чернигов, ко Святославу! Пущай бы заступился за нас пред старшим братом! Гонцы же пущай скажут — худо, мол, содеяли, прогнав Изяслава с отцова стола! Но ныне призвал супротив нас Изяслав ляхов. Идут они сгубити град наш! Потому ступай, княже Святослав, в Киев!
— Верно, верно баишь! — заорали в толпе.
Тотчас другой купец, скинув шапку, крикнул:
— Ещё сказать надобно: аще не пойдут князи Святослав и Всеволод в Киев, не заступятся за нас, то сожжём Киев и в Греческую Землю уплывём!
— Эко хватил, в Греческую Землю! Ждут там тя, не дождутся!
— Да князь Святослав нас оборонит! Вона как под Сновском поганых посёк! — раздался ещё чей-то голос в поддержку Мины.
— Кого пошлём ко Святославу?! — вопросил у веча взобравшийся на степень Онфим и, не дождавшись вразумительного ответа (лишь шумело в ушах от гула), предложил:
— Мина пущай езжает, а с им вместях Любомир!
...Выехали из Киева без промедления — время не ждало, Изяслав с ляхами обретался уже совсем близко, под самым Белгородом. Не щадя коней, галопом скакали остаток дня и всю ночь до рассвета, пока наконец не показался впереди в утреннем тумане на берегу среброструйной Десны Чернигов с высоченными остроконечными башнями собора Спаса.
Через какой-нибудь час-другой оба они, Мина и Любомир, стояли перед князем Святославом, который с прищуром, подозрительно оглядывал их с ног до головы.
Мина повалился на колени, опустил очи долу, Любомир же озирал Святослава без тени страха, спокойно и бесхитростно.
— Спаси нас, княже! Ляхи придут, погнием! — чуть не со слезами молил Мина. — Ограбят, народу невестимо сколь побьют!
— Ты что скажешь, молодец? — оборвав Миновы излияния, обратился Святослав к Любомиру.
— А чего сказывать? — пожал плечами кузнец. — Вот прибыли к тобе. Как мыслишь, тако и верши! Как совесть твоя дозволяет.
— Смерд! Как смеешь! Как смеешь князю дерзить! — не сдержавшись, заорал Святослав, уловив в молодом, загорелом лице Любомира презрительную насмешку. — Да я тя! Коньём-от велю проколоть!
— Не о себе — о Киеве заботу имею! — хладнокровно возразил кузнец.
Святослав задумался, теребя перстом вислый рыжий ус.
— Вот что! Под стражу их покуда! — приказал он оружным гридням, которые стояли с копьями в руках за спинами послов. — Думу думать буду. После, как порешу, вызову, скажу.
...Пройдя в другую палату, Святослав, хмуря чело, сел, облокотился о дубовый стол и крепко задумался.
Не наступил, не пробил ли его час? Он сядет в Киеве, отобьёт Изяслава с ляхами... А Всеволод? — ударило в голову. — Он как себя поведёт? За ним ведь Ростов, Суздаль, Белоозеро — тоже сила немалая. Коли Изяслав со Всеволодом супротив него будут — не выдюжить, даже и с самой крепкой и верной дружиной. Даже если и Осулук помощь даст. А тут ещё ляхи. Да и бояре что скажут? Ведь супротив ряда отцова... Нет, рано. Но голодранцев надоть защитить — и от ляхов, и от гнева Изяславова. Прослывёт он тогда в народе правителем справедливым и милостивым. Да и про то, как с Альты увёл дружину, позабудут скорей.
Князь велел холопу принести пергамент и вызвал дьячка с пером и чернилами.
— «Всеслав бежал: не води, брат Изяслав, ляхов на Киев: не будут тебе тамо противиться. Аще же ты всё ещё гневаешь и хощешь изгубити град, то ведай — пожалеем мы отцова стола», — велел написать он в грамоте Изяславу, говоря как от своего имени, так и от имени Всеволода, который как раз был у него в гостях в Чернигове.
Прочтя ещё раз написанное, Святослав послал за младшим братом и показал ему грамоту.
— Что мыслишь? — спросил, сдвинув брови и исподлобья смотря на задумчивое, полное сомнений лицо Всеволода.
— А будет ли люд послушен? Примет ли Изяслава? — промолвил после долгого молчания осторожный князь переяславский. — Зла бы не сделали.
— Не сотворят ничтоже, мыслю. Растерялись вельми простолюдины, когда Всеслав сбёг.
— Ну, тогда так и быть. Пошлём к Изяславу гонцов.
...Мина охал и вздыхал, вытирая с чела пот. В гриднице было жарко, а открывать окна не позволяли зорко следящие за ними дружинники с копьями.
Любомир молча, с ненавистью взирал на оружных ратников. «Нет, не так содеяли, зря приехали они сюда, — думал он. — Не станет Святослав защищать Киев. Разве на Альте не показал он себя, когда увёл рать? Этот князь ничем не лучше Всеслава — тоже предаст, а может, уже предал».
Часа через два их вызвали в горницу. На сей раз при беседе присутствовал и Всеволод, к которому Любомир как-то сразу проникся ещё большей неприязнью, нежели к Святославу — уловил он во Всеволодовом лице нечто змеиное, лукавое, насторожённое.
— Мы послали сказать князю Изяславу, дабы пришёл он в Киев с малою дружиною и с малым числом ляхов. Примите его, ибо князь он вам. Но еже измыслит он с ляхами губить вас, выступим мы со братом Всеволодом супротив него с ратью, не дадим изгубити отцова града, — объявил Святослав своё решение.
— Благодетели наши! — возопил, повалившись на колени, Мина. — Чаял, не оставите, не покинете в беде! — Он подполз к Святославу, норовя чуть ли не поцеловать его красные сафьяновые сапоги.
Гридни по взмаху руки князя подняли киевлянина на ноги.
— Княже, крест поцелуй. Роту дай, что содеешь, как молвил, — сказал вдруг Любомир. — Нет бо веры вам опосля Рши, когда Всеслава полонили.
Святослав побагровел от гнева, ударил кулаком по столу и заорал что было мочи:
— Вон! Вон отсюдова! Голь перекатная! Смерд! Как смеешь!
Всеволод удержал брата за рукав.
— Не горячись, — шепнул он и, с презрительной насмешкой глядя на Любомира, спокойно и строго промолвил: — Не тебе, молодец, князей учить, как поступать. Изяслав крест поцелует, что зла Киеву не сделает, перед нашими послами. И этого довольно будет!
Говоря последние слова, он немного повысил голос, отчего прозвучали они веско и убедительно.
...Любомир и Мина выехали обратно поздно вечером. Заночевать они решили прямо на берегу Десны. Развели костёр у опушки густого леса, поджарили и поели немного купленной в Чернигове у старика-смерда рыбы, легли возле огня, но никак не могли уснуть и стали тихо переговариваться.
— Как думаешь, Любомир, помогут князи? — спросил Мина.
— Откуда мне ведать?! — Кузнец пожал плечами. — Не шибко-то верую им. Скользкие, яко угри.
— Вот и я не верую. Может, Любомир, бросить всё да бежать? Ну, сперва хотя б в лесу укрыться, а после, как утихнет гроза, добро своё забрать да мотнуть куда подальше — к примеру, в угры али в Залесье, али в Новый Город. Не забудет ить Изяслав позора свово.
— А тех, кто в Киеве остался — их, стало быть, предать?! Ждут же нас!
— Коли свово ума нету, чего ж на чужой полагаться? Надоть было тож бежать.
— Ох, и дрянь же ты, Мина! — вскипел Любомир, резко вскочив на ноги. Вмиг вспомнилось подобострастное лицо купчика, когда ползал он по полу княжеской горницы. — Эй, где ж ты?!
Мины у костра уже не было, лишь в отдалении услыхал Любомир шорох — будто продирался кто через лесные заросли.
Схватив меч, молодой кузнец ринулся в чащу, раздвигая ветви деревьев, но только уханье совы встретило его там. В отчаянии грозя кулаком в темноту, Любомир сквозь зубы с гневом процедил:
— Да будь ты проклят, переветник!
Глава 50ХИТРОСТЬ ГЕРТРУДЫ
Рано утром, едва забрезжил рассвет, Изяслав с польскими ратями подступил к стенам столь поспешно покинутого киевлянами Белгорода. По широкому шляху непрерывным потоком двигались всё новые и новые отряды и длинной вереницей тянулись обозы, на которых везли Изяславово добро.