ёлом триумфе возрождения.
Так будет, иного нет — жизнь нескончаемо движется по кружению своему.
...Князь Святослав, упреждённый о приезде брата с племянником, необычно мрачный, сосредоточенный, в остроконечном шишаке с наносником на голове и в дощатой броне, встретил Всеволода и Владимира в поле близ Ольжича, старинного небольшого городка-крепостцы как раз на полпути между Переяславлем и Черниговом.
Братья обнялись, облобызались, суховато поприветствовали друг друга, справились о здоровье близких.
И уже забылось, как совсем недавно души наполняла радость, как свободно и легко дышалось на весеннем прозрачном воздухе — снова дела, заботы, сомнения, переживания овладевали ими, и не было, не оставалось в жизни их времени и места для этой мгновенной, простой радости бытия.
На пути от Ольжича до Чернигова братья не перемолвились ни единым словом. Оба угрюмо помалкивали, время от времени бросая друг на друга косые, полные недоверия, выразительные взгляды. Они никак не решались начать разговор о своём ненадёжном щекотливом деле.
Начинать следовало бы Святославу, ведь его затеей была их нынешняя встреча. Но черниговский князь только хмурился и покусывал усы от едва сдерживаемого нетерпения.
Всеволод, как обычно, спокойный, казался с виду равнодушным и даже немного ленивым.
«Никогда не показывай людям своих слабостей, скрывать умей и горести, и радости, и тревоги свои. Иначе не будут тебя уважать, скажут: “Что ты за князь такой? Чем от нас, простых смертных, отличен?” Да и за слабостью мысли свои откроешь тем, кому не надо. Помни, сынок: порой один лишний жест, один ненужный взгляд способны причинить великую беду», — вспомнил Владимир некогда сказанные отцом слова.
В Чернигове князей встретил оглушительный звон литавров и барабанный бой, а на столах, выставленных прямо во дворе перед княжескими палатами, ждало их обильное угощение.
Рекой потекло вино, заиграли чудные Бояновы гусли, ударились в пляс вокруг столов скоморохи, отовсюду посыпались весёлые шутки. Около Владимира мелькали пёстрые кафтаны и лица, знакомые и незнакомые.
Князья проголодались в дороге и с жадностью поглощали кушанья, не отставали от них и бояре, и купцы, и даже иереи. В дело пошли осетровая икра, разноличные соленья, гуси, утки, лебеди в сметане, жареные поросята.
Святослав, кажется, наконец-то отошёл от навевавших холод мыслей и не скупился на похвалу, называя Всеволода «умнейшим и учёнейшим от человек», а Владимира «справедливейшим и храбрейшим» из всех князей. Лесть бывает приятна в меру, Святослав же меры не ведал, а потому непроизвольно сам открывал раньше времени свои замыслы.
Молодая княгиня Ода, всё такая же белотелая и рыжая, почти не изменившаяся за четыре года, вторила мужу. Она явно с умыслом устроилась рядом с Владимиром и, своей рукой накладывая ему в тарель яства, весело щебетала.
— Люди говорят: трудна дорога от Чернигова до Ростова?
— Трудна, княгиня.
— Там дремучие леса, да?
— Да, леса и болота, и лешие водятся, и русалки на реках.
— Бог мой, страхи какие! — Ода истово перекрестилась, не почуяв во Владимировых словах насмешки.
Вдруг она, указывая на своё заметно округлившееся чрево, почти шёпотом заговорила совсем о другом:
— В тягости я. Бог даст, матерью скоро стану. А ты, Владимир? Не собрался ожениться?
— Нет, княгиня. Рано мне покуда о жене думать.
— Да как же рано? — удивилась Ода. — Знаю! Отец не велит жениться. А невест добрых много. Хочешь, стану тебе свахой, князь?
— Не надо, княгиня. Придёт срок, сам себе невесту выберу.
— А зря, Владимир. Я б тебе такую красавицу сыскала. Не хуже нашей Роксаны.
Ода указала на противоположный край стола, где шумно пировали Святославовы сыновья. А меж ними... Нет, не может быть! Как же он сразу не заметил?! Воспоминания нахлынули в душу Владимира.
Вот юная дева в розовом летнике проплывает мимо них со Святополком, и на него взирают полные удивления серые очи, подобные глади чистого северного озера в ненастный облачный день.
— Смотри, сколь красна. У нас в Чернигове что ни жена, то и краса писаная, — шепнула Ода.
С новой силой в душе молодого князя вспыхнуло давно, казалось, забытое чувство. Прекрасные большие глаза, светлые роскошные волосы, сплетённые в две тугие косы, прямой тонкий нос, как-то особенно красящий лицо, изогнутые иконописные дуги бровей. Владимир не мог оторвать взор от этого восхитительного создания, которое явилось ему будто из сказки.
— Ну как, княже? — Ода довольно захихикала. — Хороша наша сноха? Умна, красна, стройна, молода, чего ещё? Завидуешь Глебу?
Она тихонько пихнула Владимира в бок.
Молодой князь смущённо потупился. Щёки его покрыл багрянец.
— Чего молчишь, князюшко? — подсмеивалась Ода. — На-ка вот тебе белорыбицы. Отведай угощенья нашего, черниговского.
Снова и снова подымались чары, ендовы[273], братины, гремели гусли, говорились велеречивые здравицы в честь князей Всеволода и Святослава. Вспоминали походы на торков, битву у Сновска, Немигу, не обошли вниманием и поездку Мономаха в Ростов. Со слов восхищённой Оды льстивые бояре нарекли её «подвигом».
От выпитого вдоволь вина с непривычки Владимир ощущал лёгкое головокружение. Очередная чарка уже почти опустела, когда внезапно молодой князь почувствовал на себе исполненный любопытства взгляд прекрасных обрамлённых бархатистыми ресницами очей. Хмель мигом вылетел у него из головы, а ланиты вновь окрасил густой румянец.
Сладкозвучный Боян, ударив по струнам, затянул новую песнь о доблестях витязей, вставших на защиту родной земли, о подвигах былинных богатырей и о тех, кто пал от вражеских рук.
Владимир то и дело бросал взгляды на Роксану. Молодая княгиня сосредоточенно, затаив дыхание, слушала Бояна. Когда пел песнетворец о погибших за правое дело, в глазах её заблестели слёзы.
Пир закончился поздно, уже в сумерках.
Владимир, тихо ступая, прогуливался по просторному Святославому саду и слушал, как замолкает в ветвях дерев говор птиц. Луна выплыла на небо и тускло осветила собор Спаса и терема бояр, расположенные в глубине обширных дворов. За чьим-то забором глухо и неприятно завыла собака, и молодой князь в эти мгновения испытал почти неодолимое желание упасть ничком в траву и расплакаться, как ребёнок. Перед глазами его, будто из тумана, выплыло лицо Роксаны, по которому скользила приятная улыбка. Она близка, но, увы, недоступна.
Владимир поймал себя на том, что как-то незаметно сомкнул веки и предался воспоминаниям. Вот они со Святополком бредут по дороге, возле терема Вышаты их нагоняет возок и из него выплывает, как лебедь белая, ангелоподобная юная дева.
«О, Господи! Сколь же можно?!» — Владимир тряхнул плечами, пытаясь отогнать от себя навязчивый образ красавицы, но тот не отступал и продолжал преследовать его. Сердце отчаянно колотилось.
Усилием воли молодой князь заставил себя успокоиться.
Ну что для него Роксана?! Она красива — да, это так! Её красота всепобеждающа. Может, она — колдунья-ведуница, может, он попал под её губительные чары?! Нет, нет, что за глупость лезет в голову! Просто она молода; наверное, она задорная, живая, весёлая, счастливая. Она — совсем не такая, как он, Владимир. И как раз этим она и привлекает. Как сладко было бы прильнуть к её алым чувственным устам, заглянуть без страха и смущения в серые озёра глаз, ощутить на своих губах нежность впалых её ланит, а после... После они лежали бы вот здесь, на травушке, и он обнимал бы её, целовал, восхищался стройным её телом (а он почти знал, а если и не знал, то живо представлял себе, какова она вся, обнажённая!), после он взял бы её в жёны, и сидела бы она в его тереме в Смоленске над кручей Днепра, провожала в походы, махала вослед белым платом из волокового окна, встречала бы, ласково прижимаясь русой головкой к плечу, рыдая от счастья и радости.
Она старше его? Ну так и что же. Его дед, Константин Мономах, тоже был женат на превосходящей его летами женщине — базилиссе Зое. Дед взял её в жёны, чтобы стать императором и породниться с правящей в Ромее Македонской династией, а он, Владимир, женится по любви, и будет его жизнь светлей и счастливей, чем у деда.
Но, о Боже! Что за химера лезет в голову! Роксана — жена Глеба! И этим всё сказано. У неё уже двое чад — дочь и сын. Разве есть у него, двадцатилетнего юнца, право даже мечтать о ней! Нет, надо перестать, перестать думать о грехе! Прав, тысячу раз прав отец — не такая невеста ему нужна.
Владимир медленно поднялся по ступеням широкого каменного крыльца. Когда проходил через сени, сердце захолонуло, услышал он пронзительный женский смех — это был её смех, он не мог ошибиться.
С верхнего жила по лестнице сбежал маленький чёрный котёнок. Прыгая, он смешно катал лапкой деревянный шарик и норовил ухватить его острыми зубками.
Шурша долгой понёвой, Роксана спешила за ним следом. Лёгкий полупрозрачный плат покрывал её голову, под белой сорочкой вздымалась грудь, на лебединой шее переливалось ожерелье, в ушках полыхали маленькие золотые серьги. Заметив Владимира, она без смущения весело взглянула на него.
«Смелая, открытая, прямодушная», — пронеслось в голове у молодого князя.
Подхватив котёнка, Роксана понесла его наверх, в бабинец. Она уходила, удалялась от него, вот через мгновение уйдёт, и всё! И ничего больше не будет!
Сам не зная зачем, Владимир в три прыжка настиг её, вскрикнувшую от изумления, загородил дорогу, глянул в серые озорные глаза, и сорвалось у него с уст:
— Роксана! Красавица моя!
— Красавица, да не твоя! — Соболиные брови молодицы удивлённо изогнулись. — Чего встал-то тут, князюшко? Али сказать чего хоть?
— Да нет...
«О, Господи, что со мною? Экую глупость несу! Али то дьявол совращает меня?!»
Владимир истово перекрестился.
— Ты прости, Роксана. Так, с языка сорвалось... Ступай, куда те надобно.