— Нет, милая, — с горестным вздохом отозвался молодой князь.
— Но ведь... Ведь мне рожать скоро?
— Ты, Гида, ты уразумей: стрый — он старший. И мы все — в его воле ходим, под его рукою.
— А я не думала, что за холопа замуж шла! — вдруг зло выпалила ему в лицо Гида.
Глаза её зажглись огнём, губы были гневно поджаты, трепетные ноздри раздувались от негодования, она вскинула вверх голову в дорогом белом повойнике.
— И что мне топерича деять, по-твоему? С горсткой дружины супротив стрыя, супротив братьев котору зачинать?! Глупость молвишь! Помысли сама. Ведаю, тяжко тебе без меня будет, тоскливо, тревожно. Но крест таковой наш.
Гида не ответила. Круто повернувшись, она быстро засеменила вверх по винтовой лестнице.
«Честолюбива, капризна королевская дочь, — думал, грустно глядя ей вослед, Владимир. — Вот сейчас расплачется, будет отталкивать, кричать: «Уйди! Холоп ты!» А после остынет, прижмётся головой к груди и начнёт расспрашивать, тихо и спокойно, как да что? И где сия Чехия находится, и кто там князь, и почему они туда идут».
Тряхнув волосами, Владимир решительно двинулся в покои супруги.
И вправду, в бабинце Гида успокоилась, тихонько села у окна, подпёрла кулачком щёку, принялась спрашивать:
— И князь Олег идёт тоже? Я думаю, он — настоящий рыцарь. Смелый, отважный... А мои братья? Магнус останется здесь, а Эдмунд поедет на заставу, в поле? Хорошо, хоть они будут недалеко. Мне легче. Вот думаю, как назвать... — Она указала на свой живот. — Будет дочь, назову Эдит. Так звали мою мать. Или Гунгильдой — эта моя тётя. Святая женщина. А сын пусть будет Гарольд. Как отец.
— Гидушка. — Владимир ласково приобнял жену. — Ты пойми, здесь Русь, не Англия. И имя ребёнку дадим наше, русское, княжеское. Мстислав, к примеру.
— Мсти-слав, — повторила задумчиво Гида. — Но я не хочу, нет! — Она приподняла бровь и обиженно надула губки. — Нет, будет Гарольд.
— Гарольд — пусть, но то будет второе ему имя. А первое — Мстислав.
— Нет, Гарольд — первое! — упрямо не соглашалась молодая княгиня.
Владимир невольно рассмеялся.
— Упрямица ты у меня великая, — сказал он. — Роди сперва, тогда и думать будем.
Они помолчали, глядя в окно светлицы.
Цвело всё вокруг, княжеский луг за Стриженью весь был словно раскрашен розовыми, голубыми, синими, жёлтыми красками, как узорчатый персидский ковёр, радостью жизни веяло в воздухе, птицы весело щебетали в саду, и так не хотелось Владимиру надевать кольчугу, шелом, брать в руки меч, так не хотелось расставаться с женой, с отцом, с Черниговом. Но, к несчастью, не волен он. Дела и заботы державные — это было превыше всего.
— Ты... Береги себя... — прервала затянувшееся молчание Гида. — Христом-Богом молю... В гущу... Гущу схватки... Не ходи... Помни: ребёнок... Будет у нас.
На глазах княгини заблестели слёзы.
Владимир порывисто обнял её, прижал к себе и целовал, долго, страстно, Гида отвечала ему, прижималась, плакала, улыбалась сквозь слёзы. Так долго сидели они на скамье в светлице и не могли друг от друга оторваться, внезапно впервые почувствовав, что стали родными, близкими друг другу; именно сейчас, в этот миг, зная о предстоящей разлуке, словно слились они в одно нераздельное целое.
Глава 79РАТНАЯ СЛАВА
Порывистые южные ветры, какие часто налетали на Волынь в начале осени, неся с собой обжигающую пыль степных шляхов, внезапно стихли. Возвращающееся из похода в Чехию русское воинство встречал мерный перестук дятлов в лесу, шорох листвы и первые спешащие на юг птичьи стаи в высоком, чисто вымытом небе.
— Лепо, — завертел головой по сторонам очарованный Бусыга. — Вот она, земля Русская.
Старый воевода Иван Жирославич, седой, весь ссутулившийся, словно уменьшившийся в последние годы, согласно кивнул:
— Велика и необъятна земля наша, други, — промолвил он. — Нигде таковой боле несть. Вот побывал и в Тавриде, и по морям-окиянам Господь поносил, и в степь за Волгою даж един раз заехал — а такого нигде не видывал. И не было, верно, николи иной такой земли.
Возвращался из дальнего похода вместе со всеми и Талец, ехал в обозе, сидел на телеге, свесив ноги. Шуйца была у Тальца на перевязи — в последней схватке впилась ему в плечо оперённая шальная стрела.
Воевода Иван сам осторожно вытащил из окровавленной раны лихую пришелицу, смазал плечо Тальца мазью, весело подмигнул:
— Ничего, хлопец. До свадьбы заживёт.
Вообще, поход выдался удачным. Много золота, серебра, дорогой рухляди везли они на Русь.
Двадцатитрёхлетний князь Владимир ехал в челе войска. Опустив голову, одно за другим вспоминал он события грозного лета. В памяти его всплывали картины битв, пожаров, осад каменных крепостей...
...Лучи жаркого майского солнца раскаляли булатные шеломы, над густо покрытыми зеленью холмами стояло марево, пот катился градом по лицу. Измождённая утомительной скачкой спина ныла от усталости, когда Владимир с двумя дружинами, туровской и смоленской, а также с частью отцовой молодшей дружины и черниговским полком встретил наконец под Луцком Олега. Волыняне раскинули свой стан посреди поля в нескольких верстах[292] от города. Гридень подвёл Владимира к большому красному шатру, из которого тотчас вышел ему навстречу облачённый в короткий кожаный полукафтан улыбающийся Олег, пепельноволосый, крепко сбитый, широкий в плечах, одно слово — удатный молодец.
— Брат, наконец-то! Заждались тя! — Он на ходу распахнул Владимиру объятия.
Двоюродные братья поприветствовали друг друга, обнялись и расцеловались. Потом они прошли в шатёр, сели на раскладные стульцы возле очага. Олег коротко поведал о последних событиях.
— Болеслав людей своих с дарами посылал давеча к отцу в Киев. Просит помочь ему супротив чехов. Чешский князь Вратислав — вассал круля германского, по его наущенью ратится с ляхами. Ну, отец к послам Болеславовым милостив был, обещал помощь и дружбу. Как-никак зять нам князь ляшский. Да и... скользок Болеслав. Нынче — друг нам, а заутре — бог весть. Не хощет отец раздражать его лишний раз. В обчем, идём на чехов.
Сумрачный Владимир с сомнением качнул головой.
— А стоит ли, брате? — осторожно спросил он.
— Да ты что?! Не бойся! Пойдём! — принялся с пылом убеждать его Олег. — У нас с тобою под началом ратников удатных — двунадесять сотен! Чует сердце — крепко побьём мы сих приспешников немецких!
Он радовался, предвкушая ратные приключения.
— Зря впутываемся мы в это дело, Ольг, — недовольно морщил в ответ чело Владимир. — Не к чему Болеславовы советы слушать. Мыслишь, отчего он столь любезен с отцом твоим?
— Да откуда мне ведать?! — раздражённо передёрнул плечами Олег. — Нашёл тож чем голову себе забивать. Нам что? Как указал отец, тако и содеем. Указал на чехов ступать — стало быть, идём на них!
— Ох, Ольг, Ольг! — с сокрушением махнул рукой Владимир. — Тяжко говорить с тобою. Для тебя бо поход любой — одни токмо утехи ратные. А ты вот помысли, к чему поход сей, что он нам принесёт, что даст?
— Что даст? — засмеялся Олег. — Да не одну сотню гривен сребра и злата дружина твоя возьмёт!
— Сребро, злато! — презрительно скривив уста, передразнил его Владимир. — Не о себе — о Руси думай. Ей-то какая выгода? Ну, побьём мы чехов. Болеслав нам спасибо скажет, златом одарит, а будущим летом, ведая, что ни чехи, ни немцы ему топерича не страшны, снова на Волынь заявится. Нынче мы ему — соузники, а заутре, глядишь — вороги первые.
— Что ты Болеслава всё за ворога почитаешь! — Олег в недоумении развёл руками. — Да не станет он с нами воевать. Сестра вон наша, Вышеслава, не зря, чай, за него отдана.
— Сестра?! Что ему сестра твоя?! — вдруг вспылил Владимир. — На сестру надейся, но и сам голову на плечах имей!
— Ну, аще не по нраву те поход в Чехию, что ж — ступай отсед! Без тя управлюсь! — расхрабрившись, выкрикнул в гневе самоуверенный Олег. — И ведай: как от чехов ворочусь, так на тя ратью пойду! С Болеславом вместях!
Владимир, уразумев, что спор зашёл слишком далеко, попытался унять метавшего молнии двоюродного брата и примирительно взял его за локоть.
— Ты, брат, не серчай. Отец твой, князь Святослав, средь нас старший. Противиться воле его не стану, и вам, сынам его, лиха не сотворю. Иначе свара, котора великая грядёт — куда ж такое годится? Наказал великий князь — что ж, может, и прав он. Чехов побьём, так и ляхи, дай бог, испужаются.
— Я про то и молвил, — сказал с довольной улыбкой Олег, сознавая, что кипятился напрасно и что без Владимировых дружин ему в походе придётся туго. — А ты... Болеслав, Болеслав! Да ладно, Влада! Полно чело хмурить! — Он молодецки хлопнул Владимира по плечу. — Заутре ж и выступим. Вытрясем из чехов всё их злато!
Владимир вздыхал в ответ и продолжал сомневаться.
...Дальше события понеслись в каком-то бешеном, сумасшедшем круговороте. Сначала руссы осадили сильно укреплённый Оломоуц и взяли с горожан двести гривен серебра. Затем покорился Олегу и Владимиру Брно, которому тоже пришлось вдоволь попотчевать иноземных ратников. Четыре месяца ходили русские дружины по Чехии, беря выкуп с больших и малых городов. Жители сёл и деревень, не оказывая им никакого сопротивления, спешили спрятаться в леса и горы.
В Праге не на шутку перепуганный князь Вратислав лихорадочно размышлял, как оградить себя и свои земли от опасных непрошеных «гостей». Не найдя ничего лучшего, он послал людей в Краков искать мира с Польшей. Болеслав потирал руки.
Через несколько дней ляшский боярин с грамотой, на которой красовалась вислая печать с гордым орлом, отыскал лагерь Владимира и Олега.
Олег внимательно прочёл Болеславово послание, подозрительно, с прищуром оглядел разодетого в дорогие меха боярина с ног до головы и, усмехнувшись, сказал:
— Князь Болеслав просил нас помочь ему одолеть чехов. Что ж, мы согласились с сим и пришли сюда, по топерича Болеслав вдруг задумал мириться с Вратиславом без нашего ведома. Мало того, он ещё и грамоту к нам присылает, в коей велит уходить обратно на Русь. Но мы, руссы, не холопы Болеславовы. Пото передай, посо