В гриднице сильно пахло ладаном, возле княжеского кресла курился фимиам.
Великий князь говорил:
Мы прочли послание брата нашего, христианнейшего государя, царя греческого Михаила, да продлит Всевышний его дни. И решили мы наказать врагов его, злочестивых корсунитов, кои отпали от православной веры и предались греховной арианской ереси[295]. Сын наш, князь Глеб, и сыновец наш, князь Владимир, поведут на Корсунь дружины новогородскую и туровскую. И да поможет нам Бог покарать нечестивых!
Глеб, сидящий по правую руку от великого князя, весь исполненный гордыни, супясь, взирал куда-то вдаль, поверх толпы бояр. Во всём, заметно было, старался он подражать своему властолюбивому отцу. Владимир сел сбоку от стольца, и ему хорошо был виден весь затканный золотом кафтан дяди с высоко поднятым жёстким воротником. От своих и отцовых киевских доброхотов он знал, что стрый тяжело болен, некая язва-«железа» растёт у него на шее, такая, что он даже кольчугу не может надеть. Немчин-лекарь Якоб говорил, что это «дурное мясо» и что его надо немедля вырезать. Вот как уйдут дружины на Корсунь, будет лекарь удалять Святославу «железу».
Болезнь свою Святослав держал втайне, потому и застёгнут был на все пуговицы его кафтан и ворот поднят, только вот серый больной цвет лица, то и дело покрывавшегося испариной, говорил о том, что киевский государь нездоров, и сильно.
Впрочем, Владимир думал о другом. Снова спрашивал он сам себя: «А зачем, кому нужен этот поход? Вот ходили на чехов, и что? Болеславу токмо руки развязали. Теперь идём воевать за ромеев — и зачем? В сотне вёрст от Киева, от Руси идёт смута — стоит ли мешаться в этот запутанный узел?»
Ясно понимал Владимир: хочет Святослав показать всему белу свету величие своё, силу свою и власть. Хочет, чтобы и на Западе, и на Востоке гремело его имя. А будет ли в том польза Руси — об этом не думал высокомерный самолюбивый князь. И ещё: жар загребал Святослав чужими руками, руками его, Владимира, кровью и потом его дружины.
Мономах сидел молча, ждал, терпел, хотя в душе всё клокотало от гнева. Он видел, с каким подобострастием кланяется Святославу ромейский посол в долгой аксамитовой хламиде, как любезно он улыбается, как хвалит Святослава, и как гордость аж распирает великого князя, на надменно-каменном его лице проступает чуть заметная благосклонная улыбка.
После они сидели в палате втроём — Святослав, Владимир и Глеб.
Владимир спокойно и твёрдо гнул своё:
— Идти надо посуху, не рекой. Коли, баишь, стрый, половцы ныне нам мирны, то чрез перешеек выйдем в Крым, ударим на Корсунь с суши, отколь они не ждут.
Святослав слушал молча, потом поднял руку и сказал:
— Мы повелеваем... Да будет тако! Ступайте посуху.
И, отбросив вдруг свою надменность, с глубоким вздохом добавил:
— Я б и сам с вами пошёл, да вот... Железа клятая!
Глеб посмотрел на отца с заметным беспокойством.
— Чего глядишь? — усмехнулся великий князь, разглаживая длинные густые усы. — Боисся, помру? Не боись. Ещё походим на рати!
Он засмеялся, но смех был какой-то странный, скрипучий, заставивший Владимира вдруг похолодеть от страха.
«О, Господи! Что с ним творится?!» — подумал он, взирая на икону Спасителя и крестясь.
Глава 82БЕГСТВО ОДЫ
По всему видно лекарь Якоб дело своё знал хорошо.
«Дурное мясо», по крайней мере, он князю Святославу удалил, вот только язва никак не заживала, а наоборот, всё сильней и сильней гноилась. Верно, смазывал немец Святославову болячку совсем не тем, чем следовало.
Мучаясь от дикой, невыносимой боли, князь Святослав медленно умирал. Понимали это ближние бояре, понимал с тайным ужасом творимого Всеволод, получая из Киева короткие известия, понимала и княгиня Ода, неустанно тревожившаяся за будущее, своё и маленького Ярослава.
А лекарь Якоб внезапно исчез. Искали его повсюду люди Оды, искал тайно Всеволодов сакмагон Хомуня, но тщетно — видно, чуя недоброе, утёк он одному ему ведомыми тропами в Польшу или в родную Германию. А может, это Гертрудины доброхоты дотянулись до немчина, постарались навсегда заткнуть ему рот.
Меж тем Святославу делалось всё хуже. Становилось понятно — земные дни великого князя сочтены.
Ода выплакала себе глаза. Что будет с ней, несчастной вдовой? Одна, с маленьким ребёнком! Неужели отправят в монастырь, и придётся ей мыкаться в одиночестве и в молитвах проводить остаток жизни?
Всё чаще вспоминала Ода Всеволода, взгляд его лукавых глаз и полную скрытого торжества усмешку.
«Верно, ждёт не дождётся смерти брата», — думала со страхом молодая женщина.
Нет, надо ей бежать, бежать скорее, пока не поздно. Глеб и Роман далеко, Олегу тоже не поспеть вовремя. А он, ворог, рядом, в Чернигове, затаился, как вор. И Ярослава маленького, боялась Ода, погубит Всеволод. Такой, как он, ни перед чем не остановится. А Владимир? Он заодно с отцом. Может, уже узнал о болезни Святослава, уже скачет сюда с дружинниками. Нет, нельзя ей терять время, ведь Святослав умрёт, всё равно умрёт. Не выжить ему.
Ода приказала челяди грузить на подводы золото, драгоценности, деньги. Вся сгорающая от нетерпения, возбуждённая, нервная, она ругала слуг, поминутно тормошила их, кричала:
— Быстрей! Быстрей, лиходеи!
Решимость и страх, злость и алчность светились в серых Одиных глазах.
«Потеряю власть, Киев, так хоть золото своё не отдам Всеволоду! Увезу с собой всё, что могу», — думала великая княгиня Киевская.
Наконец, настал тот день, когда она, схватив маленького Ярослава, стремглав бросилась в крытый возок и крикнула возничему:
— Гони!
Кони резко сорвались с места и понеслись по покрытой льдом и снегом дороге. Возок качался и то и дело подпрыгивал, наезжая на кочки. Полозья скользили по ледяной корке, издавая неприятное поскрипывание.
Следом чуть ли не на полверсты растянулись подводы, на которых везли ценности. Их охраняли ехавшие по бокам конные княгинины люди с обнажёнными мечами в руках.
Ода перевела дух, только когда очутилась на Волыни, в Червене. Отсюда путь её лежал в Германию, в Штаденское графство. Там несчастную изгнанницу и её сына, конечно же, радушно примут и обласкают родные, и в их числе старушка-мать, графиня Ида Штаденская. Но дорога в Германию лежит через Польшу, где, как говорили люди, сейчас находится Изяслав. А с ним — его корыстолюбивые сыновья, и там же — противная злая Гертруда. Такая, как она, ни за что не простит своего позора. Ясно представила себе Ода искажённое злорадством Гертрудино лицо, её скрипучий хохот, её хищные руки, хватающие богатства.
— Нет, проклятая ведьма! Ничего ты не получишь! — сквозь зубы прошипела Ода.
Она вызвала к себе нескольких челядинцев и долго с ними шепталась.
...Едва спустилась на землю ночь, как княгиня отправилась за город.
Чадили смоляные факелы. На ветру трепетали языки пламени. Работая кирками и лопатами, челядинцы с трудом отрыли огромную глубокую яму. Тяжёлые лари, сундуки с золотом, серебром, драгоценностями один за другим исчезали в её чёрной пасти. Ода, сжимая в деснице факел, следила за каждым движением холопов — не прихватили бы чего ненароком.
Но вот всё было кончено. Яму засыпали землёй, надёжно похоронив под ней княжеские сокровища.
«Теперь не доберутся, не сыщут», — с хищным удовлетворением думала Ода.
Это был жест отчаяния, ибо она сознавала: вряд ли когда удастся ей возвратиться на это место и взять принадлежащее по праву добро. Если только сын её вернётся на Русь, когда вырастет, получит стол, тогда...
Впрочем, что было об этом сейчас думать. Неисповедимы пути Господни.
Всё-таки Ода была довольна. Пусть лучше ценности Святославовой казны лежат в земле, чем станут добычей Изяслава, Гертруды или Всеволода.
«Вот челядинцы только, они-то ведь знают, смогут найти, отрыть!» — вдруг пронзила всё существо княгини заставившая её похолодеть мысль.
Челядинцев было двунадесять человек. Что ж, ей надо быть твёрдой, решительной и не отступать ни перед чем.
Вернувшись в город, она тотчас вызвала начальника своей охраны — невозмутимого, хладнокровного немца.
— Утром, когда поедем, этих... которые со мной за город ездили, всех мечами изрубить. Ни один чтоб в живых не остался! — приказала она жёстким повелительным голосом.
— Всё сделаем. — Немец равнодушно поклонился.
Старый служака не привык рассуждать, он просто хорошо делал свою работу.
...С рассветом поезд Оды тронулся в дальнейший путь. Сзади, за спиной княгини раздался шум, скрежет мечей, послышались отчаянные, дикие вопли умирающих.
Оде стало страшно, она сидела, не шелохнувшись, затаив дыхание, и с ужасом взирала на спящего укрытого одеялом трёхлетнего сына.
Вдруг Ярослав проснулся, разбуженный шумом, вопросительно уставился на неё, и тогда Ода не выдержала.
Разрыдавшись, она прижала ребёнка к груди и всё смотрела с вымученной улыбкой на его маленькое детское личико с полными удивления широко раскрытыми глазками.
«Какая же судьба постигнет тебя, сынок?» — думала она, тяжело вздыхая.
Навстречу им скакал польский сторожевой отряд.
Ода вытерла платком слёзы и впервые за много дней почувствовала себя спокойной.
Глава 83КОНЕЦ СВЯТОСЛАВА
Князь Святослав задыхался. Жгучая жалящая боль в шее не давала ему успокоиться ни на миг. То теряя сознание, то приходя в себя, он ждал неминуемой скорой смерти. Перед глазами его плыли какие-то видения: то непонятные, размытые серые фигуры двигались возле его ложа, и слышал умирающий тихий шёпот рядом с собой, то вдруг ясно проступало перед ним строгое лицо игумена Никона с немым укором во взгляде, то вставали у ложа в ряд все пятеро сыновей. Святослав силился приподняться; с надрывом закричав, стал звать Олега, но вместо него явился внезапно Всеволод, не теперешний, с сединой в волосах, а молодой, с хитроватой улыбкой и соломинкой во рту.