— Я уже совсем хорошо говорю по-русски, — похвасталась с улыбкой жена.
Владимир огладил её белокурые распущенные волосы и, заглянув в жгучие чёрные глаза, со вздохом промолвил:
— Езжать мне надобно, ладушка. На Волыни снова ляхи, и с ними князь Изяслав.
— Уезжаешь опять, бросаешь меня! — Гида капризно скривила губки и отвернулась. — Всё походы, походы! Надоело! Забыл меня совсем, князь. О сыне и не вспомнишь.
— Пойми, милая. Иначе не могу я. Княжеские дела превыше всего. А про тебя помню я, и про Мстислава нашего такожде. Потерпи немного ещё. Скоро ворочусь, Бог даст. Оно, верно, и рати-то не случится. Помиримся со стрыем.
Владимир нежно поцеловал жену в щёку. Гида легонько коснулась пальцами мужнего лица и с улыбкой потянула его за бороду.
— Буду ждать, буду молить Бога, чтобы ты скорей вернулся, — вымолвила она, прижимаясь головой к его груди.
— Гидушка, милая моя! — На глаза Владимира навернулись слёзы.
Он осторожно отстранил её, прошептал: «До встречи», — и, прикусив губу, отвернулся и ринулся вниз по лестнице.
Гида долго стояла посреди просторной светлицы, неотрывно глядя на закрывшуюся за Владимиром дверь. Сердце её горестно сжималось от тоски. Частые разлуки и тревожное ожидание — таков удел женщины в мире, полном насилия и жестокости.
Глава 87ЖЕРТВА
Утренняя заря золотила шлемы воинов, свежий ветерок шевелил травы и листву на деревьях, и на душе от этого становилось спокойно и даже немного грустно. Но спокойствие мигом пропало, когда начал рассеиваться над оврагами молочной белизны густой туман и у окоёма, на самом краю поля заблестели булатные доспехи польских ратников.
Владимир всмотрелся вдаль, пытаясь разглядеть посреди бесчисленных мелькающих в воздухе копий, щитов, шеломов знакомые до мелочей знамёна и гербы Изяслава.
«Радостной или печальной станет сегодня встреча наша?» — мучительно спрашивал сам себя молодой князь.
Каким-то досадным недоразумением стало казаться ему теперь и изгнание Изяслава из Киева, и его долгие годы скитаний по дорогам Европы. Вспомнился Святополк, с которым он, Владимир, был так дружен в детстве, и подумалось: неужели всё прошлое забыто, и в душе Святополка, его отца и брата осталось лишь затмевающее разум ожесточение, то, что вело их в яростную сечу и заставляло, не жалея живота своего, рваться на стены крепостей, огнём и мечом расчищая путь к заветной цели? Или, может, всё совсем не так? Владимир попытался поставить себя на место Изяслава. Как бы поступил он? Наверное, тоже стал бы искать помощи, союза, добиваться возвращения утраченного. Одно знал точно: к римскому папе он бы не поехал. Есть то, что превыше стремления к власти, к успеху, то, что не меряют драгоценностями и коронами.
Но если утерянное само возвращается в руки, стоит ли искать виновников содеянного зла или лучше постараться забыть прошлое и, как подобает благочестивому христианину, не унижать себя местью, ибо месть не есть добродетель?
Мысли Владимира прервал подошедший отец.
— Вижу стяг Изяслава, сыне, — указал он рукой. — Тотчас пошлю гонца. Или... Нет, лучше поеду сам.
— Вельми опасно се, отче! Тако ведь и голову потерять можно!
— Не бойся, сын. — Всеволод улыбнулся одними уголками тонких губ. — Изяслава я знаю хорошо. Слишком хорошо, поверь мне.
Он окинул взглядом своих воинов. Пешие ратники выстроились плотными рядами и, казалось, понимали всю сложность шага, который предстояло сейчас сделать их князю.
Всеволод подмигнул своему любимцу Хомуне, обнял за плечи воеводу Ивана, облобызал Владимира, взобрался в седло и решительно тронул коня за повод.
С каждым шагом ему становилось всё страшнее, и хотелось повернуть коня и броситься назад, в лагерь, не искушать судьбу. Но у себя за спиной Всеволод чувствовал глаза дружинников, сына, всю Русскую землю, надеющуюся на его ум, и понимал, что пути назад у него нет.
До лагеря ляхов оставалось около двадцати сажен. Князь Хольти остановился, крепко стиснув в руке поводья. На него смотрели полные некоторого удивления холодные усатые лица.
— Что тебе нужно, князь?! услышал Всеволод басистый, зычный голос бирича.
— Хочу видеть своего брата, князя Изяслава, и держать спим речь.
— Князь Изяслав не брат более тебе! — раздался после долгого молчания тот же голос. — Но из сострадания к людям невинным, кровь коих прольётся нынче на поле брани, он будет говорить!
— Жду его посреди поля, на равном удалении от обеих ратей, — ответил Всеволод, ощущая с неприязнью, как тело его прошибает пот и рубаха под кольчугой прилипает к спине.
Отъехав в сторону, он с надеждой смотрел на плотно сомкнутые ряды ляхов. От волнения на щеках его выступил румянец.
Наконец, Изяслав на вороном скакуне, в сверкающих на солнце золочёных доспехах, в шеломе с крылатым архангелом появился справа от стены пешцев и галопом вылетел Всеволоду навстречу. Лицо его, мрачное и злое, бронзовое от вешнего загара, со всклокоченной, задранной кверху короткой бородой, выражало тупую решимость.
Всеволод поначалу даже и не узнал в этом совершенно чужом, до предела озлоблённом человеке родного брата. Как же сильно изменили его четыре года изгнания!
Изяслав круто осадил коня в двух шагах от Всеволода и хрипло спросил:
— Почто звал?
— Брат... — начал было Всеволод, но Изяслав резко перебил его:
— Рази не слыхал ты сказанного?! Я те отныне не брат, князь Хольти! Молви, какое у тя ко мне дело!
— Не мысли так и не держи на меня зла. Забудем прошлое, — стараясь говорить как можно спокойнее, отмолвил Всеволод.
На челе у него выступил пот, пальцы рук предательски задрожали.
Изяслав вдруг сорвался, зашёлся в крике.
— Нет, Всеволоде! Вы со Святославом в изгоя мя превратили! Подаянья просить заставили! Униженья великие претерпел я из-за вас! Пред ляхами, пред немцами на коленях стоял, помочь вымаливал! А топерича баишь ты о забвеньи?! Смеешь братом мя звать?! Нет, князь! Нету те прощенья! Ни на ентом, ни на том свете нету!
— Послушай меня, Изяслав! Не горячись понапрасну! — ответил ему Всеволод.
Он смело смотрел в распалённое гневом лицо брата и упрямо и твёрдо гнул своё:
— Ты подымаешь меч не на того, кто виновен в твоих бедах! Ибо не я, но Святослав, упокой Господь его душу, выгнал тебя из Киева! Он, но не я порушил отцовый ряд! Я же хочу справедливости. Ты, князь, езжай с миром в Киев. Никто не станет противиться этому. Ибо за тобой — право старшего в роду. Так заповедовал нам отец.
— Да, сладко запел ты о справедливости, княже! Почто ж тогда шёл супротив меня, со Святославом вместях?! — зло щурясь, спросил Изяслав.
— Потому и шёл, что покойник грозил лишить меня, слабого и беззащитного, Переяславля. Тогда или разделил бы я твою участь, или кости бы мои сгнили давно на поле бранном. Не было выбора у меня, князь. Сам ведаешь: Святослав в великую силу тогда вошёл... Но то дела прошлые. Теперь иное. Помни о Господе, Изяславе. Молю тебя: иди с миром в Киев!
В словах Всеволода слышались волнение и горечь.
— Ну, пущай тако, княже, — утвердительно мотнул головой Изяслав. — Сяду я в Киеве. Но вот... Он указал на польское войско. — С ими как быти? Волыни жаждут ляхи.
— Заплатим Болеславу серебром, убедим не ходить к Киеву. А о Волыни сам промышляй. Это теперь твоя земля... брат, — добавил Всеволод и обвёл вокруг себя рукой.
Изяслав молча кивнул. Нахмуренное чело его понемногу разгладилось, по лицу пробежала мечтательная улыбка.
«Фу, слава Христу, вроде удалось». — Князь Хольти вытер со лба пот.
— Давай же обнимемся перед воинством в знак примирения. И да воцарятся мир и покой на Русской земле! — возгласил он.
Спрыгнув с коней, братья заключили друг друга в объятия.
В эти мгновения Всеволод не испытывал досады, что вынужден уступить, отдать власть другому, человеку, который, хоть и был ему братом, но всё-таки, положа руку на сердце, не имел с ним ничего общего, а был, по его мнению, жалок и ничтожен.
Радость, что сотворилось всё, как он и хотел, заслонила собой горечь вынужденного отступления, и он от души обнимал Изяслава, всего словно бы насквозь пропитанного каким-то чужим, нерусским духом.
Вдруг до слуха Всеволода донёсся непонятный гул. Подняв голову, он с тревогой огляделся по сторонам.
Люди Изяслава — дружинники, челядь — с ликованием выбежали навстречу Всеволодовой рати, понимая, что после долгих лет скитаний они наконец-то возвращаются к своим домам и семьям. Их радостно приветствовали столь же бурно выражающие свой восторг воины Всеволода. Прямо посреди поля они обнимали друг друга, целовали, жали руки, а Хомуня, невесть откуда раздобыв вино, подносил чару всем желающим.
Общее оживление охватило и Владимира, который поначалу с сомнением и недоверием взирал на радость ратников.
Сойдя с коня и сняв с головы булатный шелом, он со слабой улыбкой взглядывал вдаль, туда, где посреди поля Всеволод и Изяслав о чём-то мирно беседовали.
«Да, мудр отец. Сотворил-таки мир, уговорил», — думал молодой князь.
Но тотчас тревожным набатом ударила ему в голову иная мысль: «Что будет дальше? Как жить? Ведь Изяслав — он слаб, он слушает чужие недостойные советы. Верно, отыщутся такие, кто ввергнет меж ним и отцом меч. И тогда... Снова кровь, снова усобье. А может, обойдётся? Может, всё будет иначе? Не проникнуть в грядущее, не угадать. Всё бо в Руце Господней».
Владимир вздохнул и, как чёрных воронов, отогнал прочь тяжёлые думы.
Глава 88РАДОСТЬ ГЕРТРУДЫ
Всеволод и Изяслав весь вечер ходили по лагерю между кострами, у которых шумно пировали воины. Уже ближе к ночи, усталые и довольные, они направили стопы в большой Изяславов шатёр и опустились на кошмы.
Великий князь с наслаждением вдыхал полной грудью и никак не мог надышаться воздухом Русской земли.
Благоухали травы, цветы, деревья, свежестью обдувал лицо льющийся с реки ветерок — запахи были совсем не те, что на чужбине, он соскучился по ним, по всему тому, что имел когда-то и что потерял. В глазах его уже давно исчез гнев, теплилась в них тихая, спокойная радость, а ещё благодарность — да, благодарность Всеволоду, который вернул ему всё это, вернул родину, вернул отчий стол, вернул этот так хорошо знакомый с детства аромат трав.