Святополк говорил вроде убедительно, и Гида не нашлась сразу что ответить. Всё же она возразила:
— Может, его стоит отпустить за выкуп?
— Возьмётся за старое, начнёт воевать! Разве можно такому, как он, доверять? — возразил тотчас Святополк.
— Я знаю князя Ольга как человека честного и благородного! — решительно заявила Гида. — Если он даст клятву, то не будет воевать с тобой и твоим отцом, князь Святополк! Кроме того, князь Ольг — крёстный отец моего маленького сына Гарольда.
— Ты назвала сына Гарольдом?! — Лицо Святополка выразило крайнее изумление. — И Мономах позволил?
Гида невольно рассмеялась.
— А что он мог сделать? Ведь рожала ребёнка я! — промолвила она. — Так звали моего отца. Его убили нормандцы. И потом... второе имя моего Гарольда — Мстислав!
Последнее слово, не привычное для англо-саксонки, Гида выговорила с трудом.
— А крестильное — Феодор, как у его деда, — добавила Гертруда. Видно, она уже всё вызнала о семье Владимира.
После трапезы они все вчетвером вышли на гульбище.
— Зря ты, Гида, хлопочешь об Олеге. Ворог он лютый! — сказала, стараясь быть вежливой под взглядом сына, Гертруда.
Святополк же добавил:
— О твоей просьбе я скажу отцу. Может, сделаем, как ты просишь. Но полагаю, что моя мать всё же права.
На том разговор об Олеге закончился. Гертруда спросила Гиду:
— Ответь мне, княгиня, придерживаешься ли ты нашей, латинской, веры? Или стала православной, как они? — указала она в сторону Святополка и Луты и зло добавила: — Схизматики!
— Я приняла веру мужа, но, честно говоря, не вижу большой разницы между латинским и греческим обрядом. — Гида с некоторым недоумением пожала плечами. — Все мы — христиане.
Если бы я не вышла замуж, то стала бы монахиней в обители Святого Пантелеймона в Кёльне. Я не один раз вносила туда богатые вклады.
— Это похвально, девочка моя! Никогда не следует терять связи с прошлым, — с одобрением заметила Гертруда. — Хотя с твоими словами можно долго и нудно спорить. Я не люблю православие! Не люблю ромейской хитрости и коварства! А между тем моя бабка была ромейской принцессой!
— А моя — англо-саксонской! — подала голос молчащая доселе Лута.
— Все мы — родственники, дальние или близкие, — задумчиво промолвил Святополк.
Понимая, что многого от Гертруды и Святополка ей не добиться, Гида вскоре вежливо попрощалась с гостеприимными хозяевами и вернулась к себе. Как оказалось, Всеволод и Владимир уже знали о её визите.
— Без моего совета не ходила б туда. Только ведь замирились, — посетовал Мономах.
— Я что, своей воли не имею?! — вспыхнула тотчас Гида. — Не бойся, не столь глупа, не опозорю тебя перед родственниками!
— Полно вам, дети мои, браниться! — пресёк спор Всеволод. — Завтра созывает брат мой Изяслав в палате совет. Попробую я об Олеге похлопотать. Может, удастся освободить его из йоруба.
— Спасибо, княже! — Гида отвесила ему поклон. На свёкра она посмотрела с благодарностью, на Владимира же — с лёгкой укоризной.
Всеволод слабо улыбнулся снохе в ответ.
Глава 90ВНУТРЕННИЙ ГОЛОС
В великокняжеских палатах было тепло, светло и тихо. Чуть слышно потрескивала в подсвечнике тонкая свеча. Из забранного слюдой окна струился ласковый вечерний свет. Всеволод и Владимир молча сидели на скамье за крытым цветастой скатертью столом. Ждали Изяслава, и ожидание это казалось Владимиру долгим, пустым, он начинал волноваться и в нетерпении сжимал пальцы.
Всеволод, в отличие от сына, держался спокойно и бесстрастно смотрел в окно. Владимир в который раз мысленно отметил умение отца скрывать внутри себя все побуждения и переживания.
Был ли он, князь Хольти, всего несколькими днями назад уступивший киевский «злат стол», так уверен в себе? Вряд ли. Просто выработанная с детских лет привычка казаться невозмутимым в самые тяжёлые, решительные, переломные мгновения жизни всякий раз позволяла Всеволоду создавать впечатление своей неуязвимости, своего величия, и это как-то неприметно, постепенно вынуждало других людей подчиняться его словам, его воле, его желаниям.
Но вот Изяслав появился в дверях. Всеволод и Владимир молча поклонились ему как старшему. Следом за Изяславом в палату вошли бояре и воеводы. Были здесь Ян и Путята Вышатичи, Чудин с братом Туки, Порей, Орогаст, Перенит, Коницар, Всеволодов боярин Ратибор. Когда они расселись по скамьям вокруг стола и около стен, Изяслав прервал молчание и рассыпался в похвалах брату:
— Ты показал, Всеволод, любовь ко мне, ибо возвёл меня на стол мой и назвал старшим. Пото и я топерича не помяну первой злобы. Ты брат мне, а я — тебе, и голову свою положу за тя!
Бояре одобрительно загудели. Всем им надоели долгие войны и раздоры, когда завтра не знаешь, чья будет перемога: Изяслава ли, Всеволода или Всеслава Полоцкого. Хотелось покоя, порядка, тишины. У каждого боярина закупы и холопы трудятся на ролье, у каждого табуны коней, стада скота, обширные вотчины в разных концах Руси — сидеть бы, посылать тиунов в сёла, собирать дани, наполнять амбары житом, дома — иноземной дорогой рухлядью, а тут — распри, усобья. Приходилось отрывать мужиков от пашни, тратиться на оружье и доспехи, самим вдевать ногу в стремя и идти на рать. Хорошо, если отныне всё переменится и будет, как в прежние времена, в золотые годы княжения Великого Ярослава.
Меж тем Изяслав продолжил:
— В награду за любовь ко мне, брате, передаю в руци твои град Чернигов, волость недостойного покойного князя Святослава. Да простятся ему грехи его. И Переяславль даю тебе такожде. Сыну твому Володимиру даю Смоленск. Моим сынам во княжение даю: Святополку — Туров, Ярополку — Вышгород. И да будет в том слово моё крепко.
Всеволод равнодушно выслушал хвалебную речь брата. Сейчас Изяслав добр, но скоро радость его схлынет, иссякнет, как иссякнет и поток пустых речей. Опять, как прежде, станет он, науськиваемый ближними — женой, сыновьями, иными боярами, — притеснять прочих князей, кричать: «Я старший!» И тогда кто, как не он, Всеволод, окажется первым на Изяславовом пути, будет главной помехой в борьбе за первенство на Руси. Выходит, надо вырвать из его рук оружие. Но как? Всеволод терялся в догадках. Одно он знал твёрдо: Святославичей, этих крамольников, которые не поддержали его против ляхов, надо покарать, и покарать немедля. И лучше всего сделать это руками Изяслава и его сыновей.
«Если, князь, измыслил ты бороться за Киев, пусть даже сейчас ты на время отступил, то ты должен, должен свершить...» — будто заговорил в душе Всеволода некий таинственный внутренний голос.
«Остановись, князь! — тотчас же одёрнул он себя. — Холодок страха бежит по спине твоей. Что замыслил свершить ты? Безумие, страшный грех!»
«А что, и сверши! — неожиданно возразил всё тот же внутренний голос. — Только бы наказать смутьянов, не допустить новой которы и... достигнуть наконец желанного. Прочь страх!»
Всеволод встал со скамьи и попросил Изяслава:
— Дозволь мне слово молвить.
Изяслав согласно кивнул.
— Брат, княже великий, — осторожно начал Всеволод, стараясь взвешивать каждое сказанное слово. — Святославовы сыновья куют крамолу против нас, подбивают простой люд к бунту. Старший из этих злодеев, Глеб, сидит в Новгороде, второй год не шлёт никакой дани и пишет омерзительные грамоты, будто Новгород Киеву неподвластен. Думаю, хочет он от нас отложиться. Опасность великая исходит от него, брат. Если потеряем Новгород, лишимся мёда и пушнины, зачахнет торговля, сильные убытки понесёт казна, неоткуда будет набирать воинов-пешцев. Новгород — главный город на полуночном пути, оплот нашей с тобой власти. И чтоб не вышло большой беды, думаю, Глеба надо с Новгорода свести.
Изяслав окинул вопросительным взглядом бояр.
Поднялся Чудин.
— Всё сие тако, князи. Лиходейничает Глеб. Да токмо, мыслю, не ко времени его трогать. Глеб надобен, чтоб Всеслава остеречь. Ибо полоцкий сей оборотень — ворог всего рода Ярославлева, всех киян. А Глеб — племянник родной ваш. Мыслю, с им и поладить как ни то мочно.
— И верно, Чудин, — поддержал Ян Вышатич. — Новый город супротив нас не выстоит. Без нас им некуда. Хлеб, почитай, весь с Киева да с Ростова им идёт.
— А если... — Всеволод прищурился. — Если Глеб со Всеславом сговорится?
Над палатой вмиг нависла грозная, тяжёлая тишина. Почесал затылок Чудин, закачал головой Ратибор, тупо уставился в пол Ян Вышатич.
Владимир, сцепив руки, сидел, затаив дыхание. Он был уже готов согласиться с боярами, но отцова мысль, казалось, ударила молнией в крытый скатертью стол. Как же они не додумались?! Прав, прав отец! Надо уметь заранее предугадывать возможную опасность, надо сопоставлять, просчитывать. Он, Владимир, этого пока не умеет. И не только он — ни Чудину, ни Яну, ни Ратибору не пришла в голову такая простая и умная мысль. В эти мгновения Владимир понял: вот в чём князь должен превосходить боярина! Не только в правах своих, но допрежь всего — в державной мудрости, в умении смотреть на вещи и дела шире, глубже, дальше. Иначе не князем будешь — подручным у этих вот разряжённых в шелка и аксамит богатеев. И земля Русская тогда претерпевать будет великие несчастья и бедствия...
Изяслав растерянно осмотрелся, насупился, исподлобья взглянул на примолкшего брата.
Всеволод, улыбнувшись, сказал:
— Брат, княже великий! С Глебом — дело неспешное. Послать людей надо в Новгород, выяснить, как там и что. Вот тогда и решим, что делать.
И снова согласно загудели, закивали бояре.
— Теперь об Олеге, — продолжил Всеволод. — Как с ним быть?
Он обвёл взором оживившихся бояр.
— Князя Ольга свёл я со Владимира-на-Волыни! — строго изрёк Изяслав. — Посадил его в поруб!
Опять тяжёлая тишина воцарилась в палате.
«Оно, верно, и правда, — рассуждали, мрачнея, бояре. — Но куда ж такое годится — в поруб? Вон Всеслава Полоцкого посадили тогда, а чем кончилось? Бунтом, встанью!»