А вообще болота в Риме повсюду, пустыри. И народу не скажу чтоб много. Нурманы есть, немцы, ну и италийцы. Да там и не разберёшь кто. В Италии ведь не как у нас на Руси. У нас, почитай, что новгородец, что киянин, что волынянин — у всех единая молвь. А в Италии в каждом городе, в каждой волости — всё по-разному глаголют. И друг друга они не разумеют, латынь же мало кто и знает.
— Да, дивно сказываешь, брат. Велик и непостижим мир наш — творенье Божье. — Владимир вздохнул. — Чего токмо несть в нём!
Князья умолкли, глядя, как неистовствует огонь в походном очаге.
— Помнишь, брат, как в Киеве на горе повстречали мы дочь боярскую, Роксану? — спросил вдруг Мономах. — После за Глеба замуж она вышла. Ты в Новгороде видал ли её?
— Как же! Разбойником меня нарекла! — Святополк злобно осклабился. — Да, поверишь ли, Влада, едва я её признал! Кожа жёлтая, угри на лице, худая, тощая, одни глаза остались! Была конячка, да изъездилась!
— Дружинники твои никоего вреда ей не причинили? — продолжал допытываться Владимир.
— Да нет. Запретил я её трогать! Живёт с дочерью в доме своём на Загородье. Ну, видимся изредка. Следят за ней Яровитовы люди. Глеб-то в чудь сбежал, после от него ни слуху ни духу! Эх, споймать бы его! Тогда бы совсем спокойно в Новом Городе стало!
...Рано утром, едва забрезжил за лесом рассвет, князья выслали к Полоцку сторожи, расставили пешие и конные полки и дружины и велели выйти из леса на ровное поле, окаймлённое окованной льдом Двиной. Взору Владимира предстала крепость со стенами из крепкого дуба, со стрельницами и обитыми медью огромными воротами. На забороле виднелось множество людей в шеломах, с топорами и копьями в руках. Из огромных котлов струился, подымаясь к небесам, пахучий смоляной пар.
Да, город был хорошо укреплён. Владимир объехал крепость, поглядел на укутанный снегом земляной вал, на другие ворота, такие же массивные, медные, с подъёмным мостом, постоял на берегу Полоты.
— Приступ начнём у главных ворот, — бросил он через плечо воеводе Ивану. — Шли воев с лестницами, дружину покуда не трогай, пожди, побереги. И половцам накажи: пущай стрелами поддержат. Брат! — обратился Владимир к Святополку. — Новогородских воев тож посылай. И стрельцы за ними чтоб шли. Лестницы добрые у вас. Мыслю, сумеем Полоцк взять.
Он посмотрел влево, туда, где располагался половецкий лагерь. Но там царила тишина, степняки спрятались за обозами и не подавали признаков жизни.
Владимир недовольно нахмурился.
«Тож, соузнички!» — подумал он с презрением и, подстегнув коня, приказал начинать штурм.
Тучи стрел запели в воздухе. Под прикрытием стрельцов, быстрыми перебежками, неся в руках осадные лестницы, смоляне и новгородцы приблизились к крепостному валу. Со стены отвечали точными выстрелами, не один воин уже упал в рыхлый, тяжёлый снег, были и убитые, и раненые. Но вот первая лестница приставлена к стене, за ней вторая, третья.
Лестницы не достигали заборола, и чтобы сбросить их, полочане должны были высовываться, перегибаться, и тут же летели в них со свистом стрелы, вонзались в кольчуги, ударяли по шеломам.
Осаждающие бодро лезли на стену. Шум, рёв, ругань раздавались в морозном звонком воздухе. Пар от кипятка, льющегося сверху из котлов и вёдер, мешал Владимиру видеть, что творится на стене, чья перемога. Где-то справа слышался дружный клич новгородцев. Только в лагере половцев по-прежнему царило безмолвие.
Владимир послал к Арсланапе Година, велел передать: пусть идут степняки на приступ.
Годин воротился весь пышущий гневом, раскрасневшийся на холоде. Молвил возмущённо:
— Не слухают, княже! Бают: не пойдём!
Владимир досадливо махнул рукой.
Подъехал Святополк, в шлеме-мисюрке и кольчатой брони, указал почерневшей от поводьев измозоленной рукой без рукавицы:
— Пешцы на стены влезли. Наверху бьются!
— Выводим тогда дружины! — крикнул в ответ Владимир. — Не устоять Всеславу!
Плохо разбирающийся в воинском деле Святополк разумно передал общее начало над объединённой ратью младшему двоюродному брату, хотя видно было, что задевали его самолюбие эти короткие властные приказы смоленского князя. Но он терпел ради успеха общего дела, стискивал зубы и молчал. Непрочно, очень ещё непрочно сидел Святополк на новгородском столе.
Дружинники сходу вознеслись на стену, слышно было, что бой идёт уже в самом городе. Из-за стены вырвался столб огня. Со скрипом тяжело распахнулись крепостные ворота. И в тот же миг с диким яростным воплем вылетели из-за обозов и саней на своих мохноногих низкорослых скакунах половцы. Впереди на белом аргамаке, в панцирном кояре нёсся свирепый Арсланапа.
В городе начиналась резня. Владимир и Святополк, пустив коней шагом, не спеша въехали через опущенный мост на городские улицы. Горели дома, жители мужественно оборонялись, всюду была кровь, всюду трупы.
«О, Господи! Друг дружку убиваем! — Владимир с трудом сдерживал нахлынувшее отчаяние. — Опять тож самое! Как тогда, с отцом вместях, с дядьями в Полоцкую землю ходили!»
Горели боярские хоромы, церкви, лавки, амбары. Победители волокли захваченное добро, пленных, скот.
«Чем мы лучше половцев?! Такие же — радуемся чужой беде, хвалимся прибытками», — думал Владимир, подъезжая к княжескому подворью.
Окованный железом порок выломал дубовые ворота двора. Дружинники взбежали на крыльцо, хлынули в терем. Сопротивления почти не было, только какой-то худой, высокий полочанин в дощатой броне, в шеломе и личине рубился посреди двора сразу с троими туровцами. Одного уложил хорошим ударом, но вот подоспели ещё туровцы из дружины Святополка, выбили у него из десницы меч, повалили наземь, сорвали шелом и личину.
— Глянь, баба! — ахнул один из туровцев.
Воистину, храбрый полочанин оказался молодой женщиной. Тёмно-рыжие волосы её рассыпались по плечам, она смотрела на врагов своих с ненавистью, вырывалась, билась, связанная ремнями, на вытоптанном снегу, посреди треска ломаемых дверей, стонов раненых, ржания лошадей, мычания скотины.
Владимиру стало неприятно, стыдно даже, подумалось: «Ну вот. Топерича и с бабами воюем. Дожили. Да и то сказать. Ежели баба, и та за меч берётся — нет, не одолеем, не вышибем Всеслава. Крепкие тут у него, в Полоцке, корни. Сбежит, потом воротится. А не он, так сыны его, внуки».
Князя Всеслава искали по всему городу, но не было здесь ни его самого, ни его сыновей. Многие видели его на стене в чёрных тяжёлых доспехах и золочёном шеломе, потом лицезрели на улицах, а после исчез он, словно в воду канул. Полочане, оставшиеся в живых и взятые в полон, шептались между собой: оборотился Всеслав волком и укрылся в лесу. Другие говорили иное: улетел-де он на белом коне по воздуху за город: третьи видели его молящимся в соборе Софии.
Полоцк был разграблен, стены разрушены, уцелевшие жители разбежались по окрестным чащобам. Дымились, догорали на берегу Двины посреди снежного поля чёрные руины ещё вчера большого города, и страшно было смотреть на это запустение, на радость опьянённых победой смолян и новгородцев, на дикие крики коварных степняков, довольных богатой добычей.
«Нет, не быть тишине!» — думал со скорбью Владимир, вдыхая в лёгкие горький дым пожарища.
Он поторопил скакуна и едва не галопом пронёсся через изуродованные, разбитые крепостные ворота к своему стану.
Глава 99ВОЛКОДЛАК
Какая-то непонятная суматоха царила у самой опушки леса, возле шатров новгородской дружины. Владимир, спрыгнув с коня, подбежал к бледному, растерянному Святополку.
— Что тут у вас? — спросил, супясь, взирая на расплывшиеся на снегу пятна крови.
Святополк, стуча зубами от испуга, рассказывал:
— Нет, Влада, нечистое се место, поганое. Убираться надоть отсель подобру-поздорову. Ворочаюсь, понимаешь, тут с добром к обозам, вдруг гляжу: от веж прямь на меня волчище вылетает матёрый. Да такой, каковых я отродясь не видывал — огромадный, шерсть этакая черноватая, дыбом, глазища сверкают, пасть разверста. Ну, я посторонь, а он за мной. А потом увидел, что людей здесь много, поворотил в лес. Я — за ним, сулицу метнул, поранил его, да несильно. Умчал волчина в чащу. Вернулся я в вежу, гляжу: на пороге челядин мой лежит с горлом искровавленным. Дак то сей волчина на него наскочил!
В голосе Святополка звучала тревога, он согревал дыханием зябнущие ладони и вопросительно исподлобья посматривал на спокойно выслушавшего его рассказ Владимира.
— То, брат, сей волчище, верно, от стаи отбился али больной какой. А может, запах крови учуял, выбежал. Бывает. Мне вон, когда отроком ещё в Ростов ходил, на спину сзади волк прыгнул. А я ведь комонный был, и гридни вокруг. Воевода Иван тогда его свалил.
— Бывает, — повторил задумчиво Святополк. — Слышь, Влада, а может... Может, то оборотень был, волкодлак. Вон про Всеслава какая молва идёт.
— То глупости, сплетни бабьи! — недовольно морщась, резко возразил ему Мономах. — Негоже князю в этакое веровать! Христиане мы с тобою, чай, не поганые!
— Оно верно. Да больно уж волчина странный. — Святополк покачал в сомнении головой.
Ратные вели пленных. Владимир увидел вдруг ту самую жёнку, что билась посреди двора с туровцами. Подошёл, отстранил рукой дружинника с копьём, спросил:
— Чья будешь? Я, Владимир Мономах, князь Смоленский, вопрошаю.
Женщина молчала, во взгляде её карих глаз читались насмешка и презрение.
— Что молчишь? Отвечай.
— Да она немая, князь. Поленицей была у князя Всеслава. Гриднем, — хмуро отмолвил светлобородый полоняник с кровавым рубцом через чело. — Так и звали: Поленица. И имени никоего несть у её.
— Поленица. Нет, ты погляди, Влада, — сказал подошедший Святополк. — То волчище, то баба какая-то сатанинская. А сам Всеслав словно сквозь землю провалился. Уходить отсель надо. Дьявольское место — этот Полоцк. Тьфу! Изыди, нечистая сила!
Он трижды сплюнул через левое плечо и положил крест.