Здесь находилась широкая пристань, а теперь над нею вознёсся дубовый тын, окруживший амбары, бретьяницы, дома дружинников и княжье жило на самом косогоре. Было Святополку на Городище тихо и спокойно после долгих лет скитаний и походов. А князь любил тишину, не любил войн, больше сиживал за книгами.
...Славята и Яровит, прибыв ко князю, расположились в свежесрубленной пахнущей смолой горнице. На стенах здесь висели иконы, с потолка свисала люстра-хорос, в муравленой печи весело играли языки огня.
Яровит говорил, как всегда, осторожно и взвешенно:
— Опасные дела замышляет Глеб. Боюсь, как бы не сговорился он со свеями — давними нашими недругами. Король Блот Свен, проклятый язычник, давно глаз на Новгород положил. Допускать бы этого никак не след.
— И что ж удумал ты, боярин? — Святополк весь напрягся, в чёрных глазах его мелькнула настороженность, он мотал головой, переводя беспокойный взгляд с одного собеседника на другого. — Поймать бы Глеба, бросить его в поруб. Да только где ж его теперь сыщешь?
— Имеем сведения, в Заволочье он обретается, за Корелою. Думаю, найти его будет нетрудно, — отвечал Яровит.
— Об ином молвь наша, — поглаживая бороду, вступил в разговор Славята. — Ну, споймаем, а дале то с им деять? Вон Ольг, сбежал с Цернигова в Тмутаракань, рати ноне собирает.
— И как же нам быть с Глебом, бояре? — Святополк начал догадываться. — Как поступим?
— Есть у меня один человек. Бьёрн, нурман. Его Всеволод, стрый твой, княже, из Чернигова прислал, — Яровит умолк, исподлобья уставившись в побледневшее вмиг лицо Святополка.
— Бьёрн... Вы мыслите... Что ж мы... убивцы, воры? Нет... невмочь мне... Как же так? ... Брат ведь он мой.
— Князь! Один раз дядя твой покойный, Святослав, так сказал: «Лишь то свято, что не может быть нарушено никакой враждой». Глеб сам себя на смерть обрёк, когда против Новгорода, против всей Руси крамолу затеял. Не место ему на земле нашей! А покуда он жив, не будет покоя ни тебе, ни мне, ни Руси всей, ни волости Новгородской! — Решительно, твёрдо промолвил Яровит.
— И что ж, по-иному... нельзя никак? — вопросил, весь дрожащий от ужаса, Святополк. — А Бог?
Он возвёл очи горе.
— А Бог простит нас, княже, — ответил ему Славята. — Не для ся ж — для Нова Города содеем. Поцитай, Глеб — що убивеч, що тать лихой.
— Ну так. — Святополк устало вздохнул. — Что же. Делайте, как хотите. Но меня в свои дела не впутывайте. Ведать об этом ничего не желаю.
Он опасливо отстранился от бояр, встал, подошёл к печи.
И внезапно уже совсем другим, твёрдым, жёстким, голосом добавил:
— Ступайте. Ты, Славята, возьми гридней, Бьёрна возьми, плыви на ладьях в Корелу. И Глеба доставь сюда. А живым ли, мёртвым ли — то не мне вам указывать. Чай, стрый Всеволод уже распорядился!
Святополк вдруг залился нервным, хриплым смехом. Когда бояре, поклонившись, вышли из горницы, он зажёг свечи на ставнике, рухнул на колени, распростёрся ниц перед иконами и заплакал, шепча срывающимся голосом:
— Спаси, спаси, Господи! Грех, грех страшный!
Глава 102УБИЙСТВО В НОЧИ
Следы Глеба отыскались за Корелой, в чудском рыбацком посёлке близ озера Вуоксы. Славята и его спутники сошли в Кореле с ладьи (а ехали они под видом торговых гостей из Плескова, скупающих меха и рыбу) и дальше двигались посуху вдоль низменного болотистого берега озера.
Места здесь были дикие, густой лес шумел, подступал порой к самой воде, тут и там виднелись поросшие зелёной ряской топкие болотца с тоненькими чахлыми берёзками и осинками на кочках и по берегам.
У озера высокие сосны тянули к солнцу свои могучие стволы, но стоило отойти вглубь леса, как сменял их тёмный труднопроходимый ельник, такой, что приходилось сквозь него продираться, ломая ветки.
К посёлку добрались вечером, в лучах далёкой, тускло гаснущей за лесом зари. Тихо было, только комары противно жужжали над ухом. Славята, весь искусанный, чертыхался, хлопал себя по щекам, отгонял назойливых кровососов.
Как только стемнело, они ворвались с обнажёнными мечами в дом старосты. Какие-то оружные люди в кольчугах преградили путь, но после короткой яростной схватки были отброшены.
Славята и Бьёрн, выломав дверь, вбежали в горницу.
Князь Глеб, с мечом в деснице, в дощатой брони, но без шелома, стоял у раскрытого окна. В свете свечи видно было его лицо, всё исполненное презрения и брезгливости к своим врагам.
— Что, вороги, переметчики?! Ваша, стало быть, перемога?!
Он с грохотом швырнул меч на стол.
— Вот так-то лучше будет, княже, — ухмыльнулся Славята. — Эй, Бьёрн, Людота, Ждан, вяжите ему руки!
— Что?! — Глеб побагровел от ярости. — Князю руки вязать!
В это мгновение вдруг вспомнился ему умирающий посреди площади волхв с искажённым злобой и болью лицом, и его слова: «Смерть от брата свово на челе у тя написана!»
Неужели же... Святополк осмелился!
Глеб похолодел от ужаса, но справился с собой. Нет, он не дастся в руки этим катам! Пусть он умрёт, но сражаясь, как подобает храброму воину! Князь потянулся за мечом, но меча на столе уже не было.
На него налетели сразу трое, сбили с ног, Глеб отбился, разбросал их в стороны, грозно поднялся и пошёл прямо на Славяту. Четвёртый из нападавших подскочил сбоку, подставил князю ногу, Глеб тяжело рухнул на пол, к ногам Славяты, и в тот же миг на него насели, навалились сверху несколько человек. Они прижали князя к полу, сдавили грудь, а Бьёрн, схватив толстую верёвку, обвил Глебу шею и стал душить.
Свеча, упавшая со стола, погасла, Славята с волнением всматривался в темноту, слышал приглушённые хрипы, ругань, тяжёлое, прерывистое дыхание. Наконец, он схватил трут с кресалом, дрожащими пальцами высек искру, зажёг подобранную свечку и разглядел, как Бьёрн с перекошенной от натуги красной рожей стягивает верёвку на шее Глеба, всё туже и туже; увидел, как напряглись огромные мускулистые руки нурмана, обнажённые до локтей.
«Що ж, кат — он кат и есь! — подумал Славята, и тут вдруг ударило ему в голову молнией: — Енто как же! Яровит со Святополком в стороне, а я сам ездил, Глеба имал, дозволил убить его. Що ж выходит?!»
Славята похолодел от этой гадкой мысли; ему казалось, словно бы какая-то липкая жижа болотная обволакивает его, он стоит вымазанный, грязный, и нет ему спасения, нет жизни. Боярин расстегнул ворот кафтана, смачно сплюнул, поёжился.
Всё, боярин, готово, — сказал Бьёрн. Он тяжело поднялся с колен, за ним встали остальные, кто-то тихо шепнул:
— Ох, и силён же был, чёрт! И тяжко ж тащить, верно, будет.
Славята умело изобразил на лице крайнее изумление.
— Поцто ж ты, Бьёрн, князя придушил?! Да ты що, ополоумел?! Как посмел на его руку поднять?!
— Пустое болтаешь, боярин. Как велели, так сделал. Главное, без крови.
В полумраке сверкнули злобным оскалом белые зубы нурмана.
Поутру они выехали за село, тело Глеба положили в лодку на берегу озера.
Славята молчал, стискивая десницей саблю. Мысленно примериваясь, окинул Бьёрна взглядом с ног до головы. И, наконец, пересилив дрожь в руках, решился.
Сильный сабельный удар раскроил нурману череп. Войлочная шапка покатилась вниз по пригорку, упала в журчащую струю ручья. Бьёрн охнул, пошатнулся, застыл на мгновение, а затем тяжело, грузно полетел вослед шапке, ломая кусты боярышника.
— Мёртв, — заключил Славята, отодвинув носком тимового сапога голову нурмана.
— А вы що глядели?! — прикрикнул он на отроков. — Ворог сей, нурман, князя Глеба убил! Коварно, у вас на глазах! А вы молцали, помогали ему в деле богопротивном!
— Дак и ты, боярин, тож молчал, — усмехнулся в усы один из подручных, худой, костистый туровец с помятым после схватки в горнице лицом.
— Наказ был: споймать Глеба! А що Бьёрн сей князя придушил, дак то он своею волей сотворил. За се ему и награда. — Славята кивнул на убитого. — А в горниче мрак был. Ни я, ни вы не приметили, що да как. И помните: единой верёвоцкой отныне повязаны. Еже вопрошать кто поцнёт — тако, как я вам говорю, скажете. Уразумели?
— А то как же, уразумели, — хмуро отозвался другой отрок, пожилой, с застарелым шрамом на челе. — Ты не боись, боярин, мы не болтливы. Еже заплатишь, молчать будем.
Славята вытер о траву окровавленную саблю. Двое отроков сели в лодку и повезли тело Глеба, накрытое сверху грубой рогожей, водой в Корелу, Славята же с остальными пошёл посуху, продираясь через густые заросли. Труп Бьёрна оставили У ручья.
Дело было сделано. Славята улыбнулся, с хитроватым прищуром посмотрев ввысь, на прорвавшееся сквозь пелену серых низких туч слабое северное солнце.
Глава 103ВДОВСТВО РОКСАНЫ
Отчаяние и боль, страдание и скорбь, безысходность и жажда мщения — всё это мигом нахлынуло в душу молодой вдовы. Роксана, бледная, с каменным, холодным лицом стояла у обитого серебром ларя в сенях и, казалось, совсем не слушала посланного Святополком отрока. Тот мял в руках шапку, неуклюже кланялся, пятился к двери. Наконец, сомневаясь, слышит ли его княгиня, повторил:
— Заутре привезут князя Глеба на ладье в Новый Город. Дале как бысть, князь Святополк сказал. В Чернигов надоть тело убиенного свезти, тамо и схоронить, с отцом еговым рядом.
Роксана молчала. Отрок поспешно выскользнул за дверь, а она всё стояла в холодных сенях и тупо смотрела в темноту. Наконец, не выдержав, она бросилась на ларь, уронила голову и тихо, беззвучно разрыдалась.
Господи, за что, за что досталась ей тяжкая сия доля?! Завтра она увидит Глеба, своего ладу, в гробу! Она верила, до последнего часа верила, отгоняя тревожные предчувствия, что всё обойдётся, что схлынет лихолетье, что Глеб воротится, прогонит корыстолюбивого Святополка, прикажет повесить на воротах предателя Славяту, бросит в поруб лукавого Яровита!
Но вот вдруг единожды вечером словно стукнуло, кольнуло что-то её в самое сердце. Сама не ведая почему, она поняла: Глеб не придёт, она не увидит его больше... живым! Было это на исходе весны, в тридцатый день мая. Буйно цвела черёмуха в новгородских садах, терпко пахли травы, на лугах желтели огоньки одуванчиков — жизнь кипела, а для неё, Роксаны, время остановилось. Потом она узнала: как раз в этот день, в этот вечер погиб Глеб. О его смерти ползли неясные слухи, догадки, но Роксана была уверена: Глеба погубили не чудины, а здешние, новгородские, переметчики.