Она пришла к Святополку и потребовала от него ответа.
Молодой князь, как узрел её, сразу изменился в лице, побледнел, руки его затряслись, он сказался больным, назвал её сестрой, говорил, что скорбит. Ещё посоветовал не искать виновных: тёмное-де дело. Взирая с презрением на боязливо отводящего в сторону очи Святополка, Роксана поняла: может, что и знает, что и сделал Святополк против Глеба, но был он всего лишь слепым орудием, пешкой в чужих руках. Но чьих? Посадника Яровита? А Яровит раньше служил князю Всеволоду.
Роксана в приступе гнева крикнула Святополку:
— Ничтожество! Холуй! — И, выскочив из горницы, едва не сбила с ног княгиню Луту. Краем глаза заметила на лестнице человека в долгом сером плаще, горбоносого, с перетянутыми ленточкой курчавыми волосами.
«Хазарин! Глеб сказывал, много их в Тмутаракани. Держали они сторону князя Ростислава, воевали супротив Глеба в Таврии. Могли и они дотянуться. Ради мести на всё способны».
Когда Роксана воротилась к себе, силы оставили её. Потеряв сознание, она рухнула на пол в сенях и очнулась только на второй день в светлице, на постели. Заботливые челядинки не бросили, не отвернулись от неё в горький час.
Глядя в высокий побеленный потолок, Роксана впервые с тех пор, как получила страшную весть, подумала спокойно.
Что ей делать дальше? Как жить? Здесь, в Новгороде, ждать более нечего. Надо ехать в Чернигов, похоронить Глеба, а после... Она посоветуется с отцом. Может, бежать в Тмутаракань? Там Олег, Роман. Но кто же, кто погубил Глеба?! Кому была нужна его смерть?! Всеволод?! Яровит?! Иудеи хазарские?! А может, они все вместе, сговорились, и... Господи, всюду, всюду вороги! А друзья?! Боярин Ставр — не приходит, при встрече воротит лицо, низит взор, боится за свои угодья лесные. Вон при Глебе какой смелый был, гордый ходил, соколом воспарил, а ныне... стойно курица мокрая! Один Авраамка кажен день наведывается. Но Авраамке она не верит. Уж слишком быстро и дом новый он заимел, и Святополк отчего-то к нему вельми милостив, да ещё, говорят, боярин Славята, переветник, Авраамке сему — первый дружок.
Роксана поднялась, не спеша оделась, вышла в горницу, присела на широкий конник у косящатого окна. Снова ком подкатил к её горлу, она всхлипнула и разрыдалась, закрыв руками лицо. Она и не заметила, как в горницу с поклоном вошёл Авраамка. Списатель гречин осторожно коснулся ладонью её вздрагивающего от рыданий плеча и ласково заговорил:
— Княгиня! Роксана, свет мой! Ты... ты не плачь. Молю тебя! Ты... ты подумай так: дщерь у тебя есть, отец есть. И друзья, подруги. Не всё в этом мире потеряно, не всё кончено. Пройдёт туга горькая, схлынет печаль, солнце снова засияет.
Роксана резким движением сбросила со своего плеча его длань.
— Солнце моё погасло! И довольно о том! — твёрдо сказала она, вскочив на ноги и грозно выпрямившись в струнку. — Не дура я, вижу: подослан ты!
Да Господь с гобой! — Авраамка в ужасе отшатнулся от неё и набожно перекрестился. — Вот тебе крест, по своей воле пришёл! Не за того принимаешь меня, лада милая!
— Чтоб «лада милая» боле не слыхивала я! Понятно! — прикрикнула на него Роксана. — Княгиня я, чай, не девка тебе подольская! И ответь: почто тя Святополк тако приветил вдруг? Слыхала ещё, королева угорская, Софья Изяславна, когда приезжала давеча, звала тя в угры, книги переводить для крулевичей. Правда ли?
— Правда. Было это. Ну так и что? — пожал плечами Авраамка. — Мало ли кого куда зовут. Просто увидела: латынь, греческий я разумею. Вот и позвала.
— Нет, гречин, не просто! — гневно перебила его Роксана. Славята, переветник, бают, друг те первейший! Тако ли?!
— Да какой там друг?! — Авраамка усмехнулся и махнул рукой. — Так, учились вместе, малые ещё когда были.
— Что о смерти князя Глеба ведаешь?! — строго, сдвинув брови, продолжала допытываться Роксана.
— Ничего. Могу догадываться только. Думаю, бояре его погубили. Не любили князя Глеба за жестокость, за лютость его, за то, что права новгородцев пятой своей попирал.
— Да как смеешь ты князя судить! — воскликнула Роксана. — Ну-ка, ступай отсед! Убирайся вон! Вон!
Она указала перстом на дверь.
Авраамка взмолился:
— Подожди! Подожди хоть мгновение! Не гони! Сказать к тебе пришёл! — Он в отчаянии приложил руку к сердцу. — Думаю, уехать тебе сейчас надо, в Чернигов, к отцу. А там князь Всеволод. Он человек добрый, умный. Он и волость тебе даст в кормление, и дочь твою не оставит, доброго жениха ей найдёт. И знай: отныне куда ты, туда и я за тобой следом. Нет мне без тебя жизни, княгинюшка!
Он смотрел в её серые пылающие гневом глаза, видел перед собой её прямой, тонкий носик, пухлые, искривлённые болью уста, и так и хотелось ему прижать её к груди, заслонить, избавить от беды.
Но Роксана топнула в негодовании ножкой.
— А ну, убирайся! Мразь ты, крючкотвор! Вона как мыслишь?! Стало быть, пред Всеволодом мне на колени броситься?! Енто после того, как он меня чуть было в поруб не заточил! Ты, гречин, холоп! И мысли твои холопьи! А я — княгиня есмь, и чужой милости дядиной не ищу! Ну, пошёл, пошёл вон! Постылый! Али гридней тотчас призову, вытолкают тя силою!
Авраамка, горестно вздохнув, выбежал из горницы.
Роксана, держась за сердце, села на ларь. Странно, душевная боль её становилась как будто менее острой. Разговор с Авраамкой пробудил её к жизни, словно бы придал решимости. Она почти знала теперь, как должна поступить.
Глава 104ЖАЖДА МЕСТИ
Глеба похоронили, как и хотели, в Чернигове, в Спасо-Преображенском соборе. Курился фимиам, епископ и иереи читали заупокойные молитвы, а Роксана, едва не теряющая сознание, поддерживаемая княгинями Анной и Гидой, всё смотрела на морморяную раку и вспоминала мужа живого. Она рыдала, не таясь; боль, горечь, тоска наполняли её сердце. Вот здесь же когда-то золотым осенним днём их венчали, она стояла у аналоя в праздничном багряном платье, молодая, счастливая, едва сдерживала улыбку, а он, Глеб, статный молодец, богатырь — косая сажень в плечах, — надевал ей на палец тонкое обручальное кольцо. Как было это давно! И словно и не с ней, Роксаной, было.
Но слёзы вмиг исчезли из глаз молодой женщины, когда увидела она перед собой Всеволода. Князь Хольти, облачённый в долгое чёрное платно, был полон показного сострадания, вздыхал тяжело, говорил хрипло:
— То гордыня всё! Она, проклятая, погубила Глеба! Жаль, жаль, не слушался старших сыновей! Всё вознестись хотел, воссесть выше других! А оно вон как вышло! Бог-то, Роксанушка, он всё ведь видит, всё знает.
Опускал очи долу князь Всеволод, крестился, шептал молитву, но Роксана не верила ни одному его слову, ни одному вздоху. Она чуяла: рад дядя, рад! И слова его — одно сплошное лицемерие. Так и хотелось ей врезать что было силы по слащавому иконописному его лицу! Роксана с трудом удержалась, молча слегка наклонила голову в ответ на Всеволодовы речи, а после едва не бегом выскочила из врат собора. Нет, она не хотела больше оставаться в Чернигове, она решила, твёрдо решила мстить за Глеба. И она не остановится, не успокоится, не отступит! Только когда услышит она сладкие для своего слуха слова: «Всеволод гниёт в порубе! Святополк бежал за сине море! Яровит корчится на колу! Славята болтается в петле!» — она будет считать, что месть её свершилась. Но что будет потом, что дальше?!
Роксана отбросила прочь мысли об этом «дальше» — не время было раздумывать. Путь её лежит через половецкие поля в Тмутаракань — там Олег, Роман, сын покойного Вячеслава Ярославича, Борис. Они помогут, должны помочь. Ведь Глеб — их брат, их друг! Они не простят Всеволоду и боярам злодейства!
...Авраамка догнал Роксану и сопровождающих её гридней уже в степи, на берегу Днепра. Подъехал откуда-то со стороны, весь белый от пыли, верхом на запаленном, хрипло дышащем коне. Срывающимся голосом выпалил:
— Княгиня! Дозволь!.. С вами поеду!.. Нет для меня... иного!
— И чего увязался?! — Насмешливая улыбка слегка тронула уста Роксаны. — Что ж, езжай! Эй, гридни! Следите за ним! Никуда не отпускайте! — приказала она. — Тако вот, гречин! Еже ты подосланный, переветник какой, дак не дам я те уйти! Сторожить буду!
— Сладка для меня твоя сторожа, — улыбнулся теперь уже Авраамка, довольный тем, что Роксана не велела гнать его прочь.
Он любил — страстно, нежно, хотя и понимал безответность своего чувства. Но он надеялся на одно — на время, которое залечивает раны, стирает острые углы и краски былых обид. И ещё он знал — в мире нет, не было и не будет никогда другой такой женщины, как Роксана.
...Ночью, когда путники разбили лагерь на низком берегу реки, он долго лежал у костра и смотрел ввысь, на звёзды. Стараясь различить созвездия, тихо шептал названия.
Гридень с длинным копьём скучным сонным голосом тянул какую-то лихую песнь. Роксана, в лёгкой кольчуге с короткими рукавами, простоволосая, села рядом. Она раздумчиво слушала бормотание гридня, потом решительно приказала ему:
— Гляжу, притомился ты. Ступал бы спать. Сама я его посторожу.
Гридень отошёл. Роксана взяла у него копьё и приблизилась к Авраамке.
— Княгиня, ты на небо посмотри. Красота какая! — восторженно воскликнул гречин. — И простор вокруг. Степь — она, как море. Бесконечна, уходит за окоём. И холмы, как волны.
Они помолчали, любуясь прелестью степной ночи.
— Роксана, скажи, зачем едешь ты в Тмутаракань? — спросил вдруг Авраамка. — Ты хочешь отомстить? Да, я знаю, я понял. Но это пустое дело. Князь Олег — он только половцев на Русь наведёт. Он такой. Может, нам вернуться? Пока не поздно.
— Что ты мелешь?! Ах ты, червь книжный! — вспыхнула Роксана.
Она кольнула Авраамку в грудь наконечником копья.
Экие речи тут завёл. Вот заколю тя! Думать, силы не хватит? Да я тя насквозь!
— Подожди, подожди, княгиня, не торопись. Я ведь... Я не корысти ради. Добра я тебе хочу. Люба ты мне.