На княгинь смотрело испуганное, совсем ещё детское лицо.
— Виноват, княгини! Простите, бога ради! — воскликнул воин тонким голоском.
— Что ты тут спишь?! — сурово сдвинув соболиные брови, стала отчитывать его Гида. — Тебя не спать же сюда поставили. Вот скажу сейчас князю.
— Ради Христа, не говори, княгиня! Я... я всю нощь глаз не смыкал, в сторожу напросился, — умоляюще пробормотал паробок.
Княгини переглянулись и невольно рассмеялись.
— Сколько тебе лет? — спросила жена Святополка.
— Пятнадчатый пошёл.
— А зовут тебя как?
— Людота аз, новогородеч, — бойко ответствовал паробок.
— Ты от земли взят или как? — полюбопытствовала Гида.
— Не, не от земли! Я... я в Новом Городе... в кузниче... меци кую... учусь покуда ещё, по лицу Людоты пробежала краска смущения. — Вы, ради Христа, не говорите, що я тут... Да я и невдолге.
— Ладно, не скажем. Гида ласково улыбалась, а жена Святополка, не выдержав, прыснула со смеху.
— Что там, за лесом? Пожар? — Гида указала на дым.
— Да, сказывают, поганые село пожгли. Да вы не бойтесь, на Киев они не пойдут, не посмеют. Еже що, мы тут их вборзе!
Людота выпрямился, стиснув в деснице копьё.
— Ну, с такими защитниками и вправду нам никакой враг не страшен! — насмешливо заметила Гида. — Смотри, не спи больше! — Она погрозила Людоте пальцем.
Княгини пошли дальше по заборолу.
— Вот мне Владимир говорил... Со Святополком, с твоим мужем, они с малых лет дружны. И Гертруда говорила. Ты об этом помнишь? — спросила Гида.
— Да. Поэтому и я всё с тобой, не с Гертрудой. Ты... ты не смотри, что старше я. Могла в Новгороде остаться, пересидеть там... злое время. Не пожелала. Хотела с тобой... с вами вместе. Чтобы всё увидеть своими глазами. И этих половцев, и всю эту жизнь. Новгород — там тихо, спокойно... И далеко. Снег, чащи, болота. Скажи, Гида, ты знаешь... Чем греческая вера отличается от нашей, латинской?
— Не всё знаю. Священник рассказывал: они не признают духовную власть папы, не принимают добавку «и от Сына» в Символ Веры. И ещё: они не верят Августину Блаженному, не верят в судьбу, в предопределение. — Гида хмурила чело, вспоминая слова священника.
— А ещё: православные не обливают водой, а купают своих неофитов[311] в купели. И вкушают квасной хлеб и вино во время литургии, — добавила жена Святополка. — Скажи, Гида, ты принимаешь это... всё?.. Ты стала православной?
— Я приняла веру мужа. Как иначе? — Гида пожала плечами. — У меня дети, они будут князьями на этой земле.
— А в душе? Ты согласна?
— Не думала над этим. А ты?
— Я согласна. Даже спорила, поругалась с Гертрудой. Гертруда упряма в своём латинстве. За это её не любят и презирают многие бояре.
Княгини сошли с заборола внутрь крепости и вернулась в сад. Только сейчас они почувствовали, что сильно замёрзли.
— Знаешь, я хочу... Мечтаю, — сказала Гида. — Чтобы рати кончились. Надоело. Сколько себя помню, все воюют — отец, дядья, братья. Отец погиб, страну нашу захватили нормандцы.
— И у нас, в Чехии, князья без конца воюют. Или с язычниками, или между собой, или с немцами, — вздохнула жена Святополка. — И один разорения, смерти.
— Вот было бы хорошо, если бы... если бы всё это прекратилось, раз и навсегда. Чтобы кровь не лилась, люди не гибли, чтобы дети наши никогда не воевали, — мечтательно промолвила Гида. — Но так не будет. Мы слабые, мы не сможем помешать. Всё в Божьей воле.
— Но мы ведь с тобой подруги, Гида, — улыбнулась Лута. — И своих мужей удержим от ссоры. В этом наш крест. Мы — как жёны-мироносицы. Сила женщин — в их любви. Такие, как Гертруда, этого не поймут. А мы — мы сможем.
Они сели на скамью у крыльца, прижались одна к другой и вдруг обе расплакались.
Серые тучи ползли над Киевом, ветер гнал на город чёрный дым, а две женщины, обнявшись, шептались о дружбе, о мире, о согласии, и было им вдвоём хорошо, вместе они становились сильнее, они чувствовали поддержку друг друга и радовались этому — наверное, потому, что маленькая такая радость была им обеим очень нужна в тяжёлый час ожидания неизвестности.
Глава 110НЕЖАТИНА НИВА
Взору Всеволода открылась в утреннем свете перерезанная балками и оврагами широкая равнина. По левую руку притулился на пригорке негустой лесочек, от него вправо, на заход вился пыльный шлях, огибающий небольшую болотистую речонку Канину. За речкой виднелось село с приземистой деревянной церквушкой, ветхой, почерневшей от времени.
Внизу, по оврагам полз молочной белизны густой туман, солнечные лучи с трудом пробивали себе дорогу сквозь плотную пелену.
Село называлось Нежатиной Нивой, и именно тут, около его утлых невзрачных построек, суждено было разыграться злой кровопролитной сече.
День этот, третье октября, выдался почти по-летнему тёплым, под солнцем земля быстро нагревалась, становилось с каждым часом всё трудней, невыносимее под тяжестью дощатых броней, кольчуг, кояров.
Всеволод глянул ввысь. На небе не было ни облачка, безбрежная безмятежная синь распростёрлась над землёй и уходила за окоём, за курганы, в ковыльную дикую степь.
Рати Бориса и Олега стояли на краю поля, на курганах реяли стяги; левее, как раз напротив Всеволода развевались на ветру бунчуки половцев.
На рассвете, пока ещё клубился над полем туман, соузная рать Изяслава и Всеволода переправилась через Канину и расположилась на пологих бурно поросших травой холмах.
Всеволод занял левое крыло, Ярополк с вышгородцами — правое, Изяслав с киевлянами встал в челе войска, Владимир с ростовцами и смолянами отошёл в тыл — его дружина сильней других пострадала при осаде Чернигова.
Стояли долго, ожидание казалось вечным, нескончаемым, воины — и пешие, и конные — всматривались вдаль в тревожном, выматывающем душу молчании. Каждый, наверное, в эти медленно тянущиеся часы обращался мыслию к Богу и страстно молил его даровать победу над врагом или, на худой конец, спасение от острых стрел и сабель, но не допустить погибели, увечья или полонения.
Всеволод объехал свои полки. На него смотрели из-под шеломов молодые и старые лица, он улыбался, пытался ободрить ратников добрым словом, говорил, стараясь придать голосу уверенность:
— Побьём крамольников, окончится время лихое. Мир наступит, тишина, покой.
Князь Хольти и сам не очень-то верил своим словам.
Рать его составляли переяславцы, те, что уцелели после разгрома на Оржице, и вновь принятые в дружину удальцы. Начало над ними взял воевода Ратибор — старинный Всеволодов товарищ и друг, пеший же полк возглавил тысяцкий Туки, брат боярина Чудина.
Пешцев Всеволод поставил в чело, а конную дружину, которую старался беречь, выдвинул на крылья.
Подозвав Ратибора, князь говорил ему, указывая на половцев:
— Они страшны первым натиском своим. Как пойдут, пешцам важно не рассыпаться, не отступить. Дружина стрелами поганых бить начнёт. А после, как захлебнётся их атака, так тотчас бросай комонных с обоих крыльев, не давай ворогам опомниться. Будем сечь их и гнать.
— Чего ж они ждут? — хмурился в недоумении Ратибор. — Ольг — он завсегда на руку скор был.
— А ты посмотри, сколько ратников у нас, а сколько у них. Видно, дрожь пробирает смутьянов. Голову под меч класть кому в охоту?
К ним подъехал на вороном высоком коне Изяслав. Алый плащ полыхал у него за спиной, на голове горел золочёный шелом с Дмитрием Стратилатом. Вот уж кого воистину пробирала дрожь! Это в Киеве, у себя в тереме, вдалеке от поля битвы великий князь выглядел грозным, решительным, отчаянно-смелым, готовым сокрушить любого врага, но теперь, когда час сражения близился, словно ветром сдуло с него былую спесь и бесстрашие. Зубы Изяслава отбивали барабанную дробь, и великий князь Киевский так и норовил спрятаться за чужие спины.
«Господи, до чего он ничтожен! — подумал Всеволод, едва скрывая презрение. — А вот отгоним Ольга, и что? Опять будет величаться, ещё потребует плату за оказанную помощь, будет говорить: заступился-де за тебя, братец. Станет Изяслав сильным, станет, как бывало и раньше, притеснять других князей. Да ещё и скажет: «Вот вы со Святославом меня выгнали, лишили всего, дак теперь моё время настало. Отдавай, Всеволод, Чернигов. Не твоя то волость, не тебе здесь и стол держать». Сам не додумается — бояре подскажут, или Гертруда нашепчет. Что же мне делать, как быть? Меж двух огней оказался! А если... если?! О, Господи!»
Князь Хольти содрогнулся от ужаса.
«Прочь, прочь мысли эти!» — готов был вскричать в отчаянии князь.
И вновь осторожный, невесть откуда подкравшийся голос заговорил с ним, искушая: «Изяслав всегда обретается сзади, в тылу, боится, что убьют. Подумай, княже, подумай. Может, что-нибудь выйдет. Ведь один, всего один шаг надо тебе сделать, и ты на великом столе. За тобой пойдут, за тебя станут многие. И крамол не будет, и покой, и тишина, о которых ты говорил воинам своим, наступят на земле Русской. А что Изяслав? Всё погубит неумением своим. А добром власть не отдаст, не уступит».
Всё же Всеволод отогнал прочь этот совращающий его с пути истинного настырный голос. Не время пока — там, дальше будет видно, как ему поступить.
...Князья и воеводы собрались на совет в веже у Изяслава.
Не пора ль нам рати на Ольга вести?! — вопросил нетерпеливый взъерошенный Ярополк. — Истосковались мои дружинники, надоело без дела стоять.
— Не следует спешить, сыновец, — возразил ему Всеволод. — Как станем мы сходить с холмов, так они стрелами нас осыпят. У них касоги, ясы, половцы — это стрелки добрые. Потеряем много ратников, себе только навредим. Нет, лучше выждать. Пусть они, крамольники, первыми начинают. Если отвяжутся.
— Верно мыслишь, брате, — поддержал Изяслав. — Ольг сию котору начал, вот пущай он первым и преломит копьё. Мы же ищем мира, а кровь со братнею своею лить не хощем.