Одно из новоприбывших существ устремилось к нему, стреляя из своего оружия. Охотник снова метнул диск и увидел, как тварь распадается на части.
Нужно уходить. Если он доберется до корабля, он все еще сможет добраться до дома. Он все еще может исцелиться. А потом вернуться, отыскать свое оружие и спрятать все доказательства своего пребывания на этой планете.
Раны в его груди пылали от мучительной боли.
Он умирал. Умирал!
Нет. Он прилетел сюда не за тем, чтобы умирать. Он прилетел сюда, чтобы поохотиться и собрать свои трофеи. Он вернется домой. Он будет слагать байки о своем пребывании здесь и с гордостью демонстрировать свою новую коллекцию.
Охотник пробежал всего несколько сотен шагов, прежде чем рухнуть в грязь. Он дышал рваными, покореженными, болезненными глотками, которые не могли наполнить его легкие даже разреженным воздухом местной атмосферы.
Открыв крышку контрольного наруча, он уставился на кнопки управления. От боли перед глазами всё плыло, мысли и зрение путались.
Томлин долгое время смотрел на металлическое копье, пытаясь удержать свои внутренности на их законном месте. Он изо всех сил старался следить за дракой. Иногда он что-то видел, иногда все происходящее перед его глазами меркло.
Умирал. Он умирал. И знал об этом. Он ничего не мог с этим поделать, кроме как надеяться, что другие закончат работу и убьют инопланетного охотника.
Если бы Эрик мог справиться с дыханием, он бы закричал от радости, когда Хайд разворотил спину пришельца. Он бы зарыдал, когда инопланетянин раскроил череп Хайда, а затем разодрал его тело пополам до самой промежности.
Затем показалась полиция. Затем все полицейские умерли.
Хилл лежал на земле. Скорее всего, он тоже был мертв.
А вот чертов пришелец двигался. Он побежал на юг, в сторону Окефеноки, а затем упал лицом в грязь. Томлин видел, как тварь, хрипя и кашляя, проползла несколько метров. Кажется, охотник чувствовал себя почти так же дерьмово, как и он сам. Только вот Томлин больше не хотел кричать от радости. Он хотел просто покончить со всем этим.
Похоже, он остался единственным, кто способен покончить со всем этим.
Томлин поднялся на колени. Мать вашу, это было тяжело! Возможно, это было самой трудной вещью, которую он сделал за всю свою жизнь. А затем он снова посмотрел вниз, на это чертово инопланетное копье. Потянулся к нему, и его пальцы коснулись холодного и удивительно легкого металла.
Томлин подтянул копье к себе поближе и воткнул острым концом в землю. Копье немного скользнуло, а затем вошло в почву и осталось торчать там.
Он по-прежнему зажимал рану одной рукой – Томлин был почти уверен, что если уберет ладонь, то все его кишки вывалятся наружу и распластаются на земле. А если это случится, друзья и соседи, то он был практически стопроцентно уверен, что ему ни за что не удастся собрать все свои внутренности обратно прежде, чем он умрет.
Чтобы подняться на ноги, потребовалась целая вечность. Все это время шел дождь, сверкали молнии и гремел гром. Целый миллион дождевых капель пробарабанил Жнецу по лицу и телу. И все же он был настойчив. Было крайне важно подняться на ноги, хотя Эрик и не всегда мог вспомнить, зачем.
Ему нужно было что-то сделать. Что-то очень важное, потому что Томлин был уверен: если он не справится, то Папаша будет кричать на него. Разумеется, Папаша был мертв, и он знал об этом, но это не имело значения. Папаша разгневается, а от злого Папаши нужно держаться подальше…
Снова сверкнула молния, и в этой вспышке света Томлин разглядел распростертого на земле пришельца. Он что-то двигал на своей руке, размахивая над этим местом длинными когтистыми пальцами. Что-то из того, что рассказывал о пришельцах Папаша, мелькало у Жнеца в голове, но он никак не мог вспомнить.
А потом…
– Твою. Же. Мать. Бомба. – Он тряхнул головой. – Нет, нет, нет, нет…
Томлин двинулся вперед. Вряд ли он показал свое самое лучшее время в перемещении на местности. Молодой мужчина тащился медленнее своего дедули, когда тот уже опирался на палочку, но он шел, и это единственное, что сейчас имело значение.
Он устремился к пришельцу, и…
Когда Томлин снова обрел способность мыслить, он стоял, пялясь в грязь и налегая всем своим весом на копье, которое помогало ему сохранять вертикальное положение. Каким-то чудом его рука по-прежнему удерживала кишки внутри живота, и, судя по всему, Эрику удалось не растерять по дороге ничего важного. Но он чувствовал, как слишком много чего-то теплого и влажного стекает по его животу и промежности.
Томлин едва расслышал собственный голос, произнесший:
– Вот дерьмо.
Инопланетянин никуда не делся. Он почти не шевелился, но никуда не делся. Это должно что-то, да значить.
Жнец снова двинулся вперед, пытаясь вспомнить, что вообще происходит и что он должен сделать. Что-то очень важное. Он помнил это. Он помнил, что инопланетянин был как-то с этим связан. Проклятая тварь тряслась и тяжело дышала. Она умирала, Томлин был уверен в этом, и при этой мысли он почувствовал дикую радость. Будет знать, как связываться со Жнецами!
Эрик издал безумный смешок и подобрался поближе к охотнику. Крышка наруча была открыта, и внутри мигали красные символы. Эта штуковина бипала и бикала, с каждым разом чуть громче и чуть быстрее.
Томлин стоял и смотрел, не понимая, что он должен сделать и почему эти звуки так нервируют его. А он нервничал, в этом не было сомнений. Он упускал что-то очень важное.
Приступ гнева был внезапным и совершенно иррациональным, но он поддался ему. Хотя каждое действие причиняло боль, Томлин поднял копье обеими руками и со всей силы вогнал его прямо в мигающие значки на экране наруча. Возник сильный электрический разряд, и мигающие огоньки остановились.
– Будешь знать.
Слова были невнятными и едва различимыми. С животом что-то происходило, и когда Томлин поглядел вниз, он увидел, как его внутренности шлепаются в ручейки и лужицы воды.
– Что за херню ты натворил, Томлин?
Голос был ему незнаком. Эрик завалился и начал падать назад, но чья-то рука крепко ухватила его. Мир погрузился во тьму.
Родригез нашел трупы. Много трупов. Парни, которые прилетели с ним, откинули копыта. Все до единого. Некоторые тела были разодраны в клочья или освежеваны. У других отсутствовали головы.
Впрочем, мертвые его не особо заботили. От трупов избавляться проще, чем от живых людей. Местные могут поинтересоваться, что произошло с телом-другим, но правильно примененное давление было надежным лекарством от любого любопытства. А в проекте «Звездочёт» работали люди, которые умели давить в нужных местах.
Совсем другое дело – живые свидетели. Родригез собрал всё, что осталось от Томлина, и с максимальной скоростью отнес к вертолету, приходя в ужас от того, что пыталось вывалиться из живота Жнеца. Томлин издавал нечленораздельные звуки. Еще стонал, всхлипывал и пару раз даже почти произнес разборчивые слова, но в основном он просто издавал нечленораздельные звуки. Хилл, пока Родригез помогал ему добраться до вертолета, без умолку матерился, как сапожник. Его лицо распухло, а торчащая из черепушки штуковина дрожала с каждым шагом, но оставалась на своем месте. Парня била лихорадка, и он прекрасно это понимал.
Инопланетная тварь сдохла, другого мнения и быть не могло. Она была мертва, когда Родригез забирал Томлина и нес его к вертолету, и она оставалась мертвой, когда он вернулся обратно. Родригез попытался было оттащить к вертолету и тварь, но быстро сдался. Он не был слабаком, но понял, что ему ни за что не справиться со столь тяжкой ношей.
Хайд был мертв. Он отыскал бедолагу, когда в последний раз шел к вертолету. К этому моменту вдалеке показались новые машины экстренных служб. Родригез знал, что когда шериф начнет играть в «Двадцать вопросов», начнутся проблемы.
Когда он заводил моторы, буря усилилась, и у него не оставалось никакого выбора, кроме как лететь в шторм. Никакого выбора, потому что если бы копы обнаружили его, они бы начали задавать вопросы, на которые он не должен был отвечать.
Ветра старались изо всех сил, чтобы впечатать их в деревья, а потом в колесо обозрения, а потом в землю. Внизу он разглядел пять полицейских машин и как минимум две «скорые», направлявшиеся в сторону ярмарочной площади. Там их поджидал неприятный сюрприз.
Тело пришельца было проблемой.
Нельзя было позволять копам увидеть его. Оно было слишком уж мерзким, слишком уж спорным. Но что он мог с этим поделать?
Родригез хотел было связаться с базой и предупредить их, но это было бы глупостью высшей меры. Эта радиочастота считалась защищенной, но он мог с той же уверенностью рассуждать, что луна сделана из сыра. Кто-то где-то обязательно да будет все прослушивать. Можно закодировать беседы, можно переговариваться на выдуманном языке, но где-то всегда найдется кто-то, кто подслушает беседу, взломает код и расшифрует язык.
Родригез поднялся на высоту сто двадцать метров, когда ветра бросили ему вызов в борьбе за контроль над вертолетом и едва не выиграли. И вот пока он пытался восстановить управление «птичкой», небеса позади внезапно озарились вспышкой от самого сильного взрыва, который агент когда-либо видел.
Твою же мать!
– И ночь обратилась в день. – Родригез уже слышал это высказывание раньше и понимал его смысл, но сейчас, на несколько секунд, оно стало явью. Свет был таким ярким, что едва не ослепил его. Ударная волна гулким эхом отдалась по радио и едва не оглушила. Мгновением позже вертолет яростно дернулся, сильный порыв ветра подхватил машину и чуть не бросил в штопор. Пилоту удалось выйти из пике в самый последний момент, и после этого он направился к базе.
Родригез повидал немало тайных операций. Он не сражался за правое дело. Он не сражался за неправедное дело. Он летал в зоны, где не должен был находиться, и возвращался из них без чьего-либо ведома. Он летал в горячих точках. Он успешно прокладывал себе путь над джунглями, летя в шести метрах над кронами деревьев и параллельно уклоняясь от пуль. Другими словами, Родригез был чертовски хорошим пилотом.