Внезапно он прервался, перевернув бумагу, его покрасневшие черты вновь сменила тошнотворная бледность.
— Но где же еще? Пожалуйста, Боже, Кертис, должно быть еще! Где «Песнопение Зоан», ты глупец? Как я могу направить энергию против Черного озера без этого «Песнопения»?..
— Я… я сожалею, — пробормотал я извиняющимся тоном. — Мой старый профессор в Мискатонике не смог скопировать ритуал, который вы хотели, потому что страницы в книге были не разборчивы.
Он отшатнулся с невероятным ужасом в своих глазах. Никогда я не видел, чтобы он выглядел более жалким: от его вида у меня похолодело в сердце. Затем его лицо расслабилось, его плечи опустились. Страница из письма Томпсона выпала из его ослабших пальцев, чтобы улететь в угол. Он повернулся от меня к окну, и, как бы это абсурдно не звучало, я почувствовал, что меня прогоняли. Сразу же я тактично ушел, чувствуя, что он хочет побыть наедине со своими мыслями.
Видит Боже, я хотел остаться.
В ту ночь, когда я уже разделся и готовился отойти ко сну, один из служащих позвонил мне, чтобы сказать, что Хорби громко поет или молится, и что он боится, что это может помешать другим пациентам.
— Если только они смогут услышать его сквозь этот адский лягушачий хор с болота, — сказал я иронически.
— Да, доктор. Но могу ли я дать ему снотворное?
— О, думаю да. Спокойный ночной сон не повредит ему. Он выглядит более обезумевшим, чем обычно. Позвоните мне, если он откажется сделать это, — сказал я. Санитар согласился и повесил трубку.
Чувствуя какое-то смутное предчувствие или, возможно, простое беспокойство, я подошел к окну. Лягушки надрывались в полный голос, и луна стояла высоко, глядя на нас несчастных смертных словно гигантское око холодного белого огня. В ее сиянии я видел болотные омуты за зданием, сверкающие, как зеркала.
Краем глаза я заметил, что что-то выходит из воды и через тростники поднимается на задний двор. Что-то черное, огромное и мокрое, движущееся в лунном свете странной, косолапой, прыгающей походкой. Я моргнул, протер глаза, и это нечто исчезло. Вероятно, собака с одной из соседних ферм, подумал я. Но лужайка сверкала от чего-то скользкого! Это было похоже на слизкий след, оставленный садовым слизнем…
Спустя несколько мгновений я был потрясен ужасным отчаянным криком — криком невыразимого ужаса, такой звук, вероятно, звучит в самых глубоких безднах Ада.
Я выскочил в зал, где внезапно было полно бегущих людей. Я последовал за ними без слов. Крики продолжались и продолжались.
Но лягушки перестали кричать в те мгновения, когда начал кричать Хорби.
Да, это был Хорби. Мы ворвались в его комнату, чтобы взглянуть на сцену абсолютного хаоса. Шторы были сорваны с окна, а стекла лежали разбитые на тысячу ледяных осколков на ковре, который был пропитан слизью и водой. Холодный лунный свет торжественно лился через открытое окно.
Лицом вниз посреди осколков лежал Урия Хорби, мертвый, как камень. Его лицо застыло, словно маска невероятного страха, и я надеюсь, что никогда больше не увижу подобное выражение человеческого лица.
На его теле не было следов.
В углу комнаты сидел на коленях, склонившись лицом к полу, дежурный, который пришел, чтобы успокоить его. Человек страдал от ужасного шока. Он что-то бессвязно лепетал, его сломанная речь чередовалась с приступами идиотского, ужасного хихиканья. Он жевал и выплевывал страницы из рукописей и журналов Хорби. Они были так же затоптаны, разорваны и покрыты какой-то странной зеленоватой слизью, которая разъедала бумагу, как разбавленная кислота.
— Что здесь произошло? — спросил доктор Колби, схватив санитара за плечо и встряхнув. Тот посмотрел на него туманным взглядом, повернув к нему свое бледное залитое потом лицо. Слюна пачкала его губы и стекала по его подбородку.
— …Было что-то в лунном свете, двигаясь скачками через газон, — пробормотал он слабым голосом. — Оно… взобралось на стену и прорвалось через окно… Оно прыгнуло на мистера Хорби… Это было похоже… это было как…
Затем он снова начал свое ужасное хихиканье. Колби уставился на меня, потрясенный. Я отвел взгляд.
— Боже, какая вонь — этот запах! — пробормотал кто-то. Это было правдой. Вся комната провоняла соленой морской водой, стоячей и покрытой пеной с грязью. Это было неописуемо.
— Что ты думаешь обо всем этом, Кертис? — спросил меня вполголоса Колби, когда мы покинули комнату.
— Я не знаю, что и думать, — сказал я тихо.
— И я тоже, — вздохнул он. — Но это была ночь, которой так боялся Хорби, ночь, когда его тайный демон был полон сил. Я верю, что в его истории что-то есть.
— Я не знаю, сэр, — сказал я. Но я соврал. Потому что я знал. Мномкуа свершил свою месть…
С тех пор я обнаружил, что тоже избегаю лунного света, он заставляет меня чувствовать себя тревожно. И я читал «Некрономикон». В поисках «Песнопения Зоана», возможно, я не знаю.
Бедный Хорби…
Лин КартерОБИТАТЕЛЬ ГРОБНИЦЫ
Lin Carter. «The Dweller in the Tomb», 1971. Цикл «Мифы Ктулху. Свободные продолжения».
ПРИМЕЧАНИЕ Генри Стефенсона Блейна, доктора философии, куратора Коллекции Манускриптов Тихоокеанских древностей Института Санборн в Сантьяго, Калифорния:
Следующий отрывок из журналов экспедиции Копеланда-Эллингтона в Центральную Азию (1913), сделанный Гарольдом Хэдли Копеландом, единственным оставшимся в живых членом экспедиции, был обнаружен во время обычной инвентаризации работ профессора Копеланда, которые были доставлены из его имения в Институт Санборн в апреле 1928 года. Мне вряд ли следует упоминать, что профессор Копеланд является выдающимся экспертом в области тихоокеанской археологии. Его замечательный текст «Предыстория Тихого океана: предварительное исследование со ссылкой на мифологические образы Юго-Восточной Азии» (1902) остается эталонной классикой в своей области и вдохновил, по крайней мере, два поколения ученых, которые следовали по его стопам — я сам среди них. Даже его «Полинезийская мифология с заметками о цикле легенд Ктулху» (1906) хотя и отражает его печальное и все растущее тяготение к сомнительным оккультным «теориям», что привело к печальной эрозии его научной репутации и, возможно, свидетельствует о психических аберрациях, которые доминировали над ним в преклонные годы, по сей день остается массивным трудом научных исследований. Можно даже, как мне кажется, восхищаться его монументальной ученостью, которая наполняет его «Доисторический Тихий океан в свете Писания Понапе» (1911), хотя даже самый мягкий критик не может не сожалеть о том, что развивающаяся мания профессора Копеланда заставила его слишком легко принять хрупкие теории об исчезнувшей тихоокеанской цивилизации абсурдно далекой древности, которые основаны на сомнительных документах и туманных знаниях культовых пережитков — предположительно древней и высокоразвитой цивилизации, чьими остатками считаются загадочные изображения острова Пасхи и мегалитические разрушенные города Понапе и Нан-Матала.
Читатель этого номера «Журнала Тихоокеанских Древностей», в который директора сочли целесообразным включить следующий отрывок, должен знать, что публикация этой конкретной работы в 1911 году привела к довольно поспешному осуждению теорий профессора Копеланда, и его попросили уйти в отставку из Археологической ассоциации Тихоокеанского региона, в которой он был соучредителем и в прошлом президентом.
Однако во всей его яркой карьере не была более спорного эпизода, чем экспедиция в Центральную Азию в 1913 году и открытие так называемых «Табличек Занту» в некой каменной гробнице доисторического колдуна в горной стране к северу от Плато Тсанг. Экспедиция пропала, Эллингтон умер от багровой лихорадки в нескольких днях пути от передовой станции Сангуп-Кой; сам Копеланд был близок к смерти, когда три месяца спустя, изможденного от голода и в бредовом, бессвязном состоянии из-за истерии и лишений, его обнаружили в дюнах за пределами российского метеорологического поста в Ковортни на границе с монгольской провинцией Чиан. Медленно восстанавливая свое здоровье, профессор Копеланд, к сожалению, опубликовал в частной печатной брошюре, выпущенной в 1916 году, предполагаемый и фрагментарный перевод «Табличек Занту». Издание содержало материал настолько шокирующий, хаотичный и невероятный, настолько расходящийся даже с самыми фантастическими теориями о ранних тихоокеанских цивилизациях, что эта брошюра не только была официально запрещена, но и вызвала яркий общественный резонанс от прессы и кафедры одинаково, разрушив окончательно то, что еще оставалось от научной репутации профессора.
На фоне широко распространенной огласки, связанной с открытием и переводом дискуссионных и богохульных «Табличек Занту», до настоящего времени не было опубликовано достаточно достоверных записей о ходе самой злополучной экспедиции или об особых обстоятельствах до и после открытия знаменитой гробницы доисторического среднеазиатского шамана. Ниже приводятся последовательные записи профессора Копеланда из его неизданных журналов. Некоторые увидят в этих разрозненных отрывках только психотические извержения больного мозга; другие, возможно, более глубоко разбирающиеся в некоторых неясных текстах древних знаний и сохранившихся мифах малоизвестных тихоокеанских и азиатских культов, смогут найти тревожные намеки на изначальную и пугающую истину.
Журнал экспедиции Копеланда-Эллингтона, 1913
22 сентября
Тридцать один день от Сангуп-Кой. Прошли около пятнадцати миль сегодня, более или менее, несмотря на уменьшение запасов воды — благодарю Господа за создание верблюдов! Все еще слаб от длительной лихорадки, и медикаментов все меньш