БУКСИРОВКА
Рэмси Кэмпбелл, «The Tugging», 1974. Рассказ из цикла «Мифы Ктулху. Свободные продолжения».
I
Когда Ингельс проснулся, он сразу понял, что опять видел сон. На краю его сознания возник образ, воспоминание, слабое, но настойчивое; Ингельс пытался ухватиться за него, но оно исчезло. Он выпрыгнул из помятой постели. Хилари, должно быть, ушла в библиотеку несколько часов назад, оставив ему остывший завтрак. За окном Ингельс увидел холодное, глянцево-голубое небо, на стекле таял иней.
Сон продолжал мучить его. Он позволил образам теребить свой мозг, надеясь, что мучения сами по себе превратятся в воспоминания. Он медленно одевался и медленно ел, чтобы память наверстала упущенное. Но его настойчивость ничего не дала, с таким же успехом можно было вспоминать о выдернутом зубе. Сквозь стену он слышал голос радиодиктора в соседней квартире, его интонации резко менялись, как будто диктор преодолевал барьеры, полностью блокирующие его слова. Они неуклюже жужжали в голове Ингельса. Он быстро, раздражённо умылся и поспешил на улицу.
И обнаружил, что не может смотреть на небо. Его шею словно охватила сильная судорога, заставляя его голову опуститься. Вокруг него женщины катили коляски, в которых дети и продукты сражались за своё место; в переулках играли собаки, автобусы дрожали на остановках, испуская клубы дыма. Но Ингельса прижимало к земле прозрачным, довольно водянистым, синим пространством, на которое он даже не мог поднять глаза, ощущая невыносимое напряжение. Как будто спокойное небо растягивалось и готовилось расколоться на части, чтобы Ингельс осознал, наконец, свой страх.
Автобус затормозил, издав долгий, мучительный, скребущий визг. Когда Ингельс пришёл в себя от охватившего его ужаса, он уже не боялся. Он побежал к автобусу, когда в него забирался последний пассажир. «Действительно, я боюсь неба, — подумал Ингельс, — мне нужно ещё поспать. Если понадобится, приму снотворное». Его глаза словно плавали в негашёной извести.
Он сидел среди кашляющих людей, едущих домой с покупками. Через проход, фыркая, как лошадь, какой-то мужчина качал головой, глядя на табачный дым. Женщина с тремя сумками бросилась на сиденье, успокаивающе похлопала по ним и закрыла окно, что оставила открытым предыдущая пассажирка. Ингельс порылся в своём портфеле. Он обнаружил, что оставил дома одну из записных книжек. Он пролистал заметки для своей колонки, держа их на портфеле. «Интересно, понимает ли парень, с которым я сражаюсь, мой стиль? Чемпион мира по эгоизму» — упрекнул Ингельс сам себя, прикрывая рукой записи. «Не волнуйся, он не украдёт авторские права» — усмехнулся он, отдёргивая руку. Ингельс убрал записи обратно в портфель. Они выглядели такими же мутными, как и он сам.
Он обвёл взглядом автобус, низко стелющийся табачный дым, ряды голов, похожих на парики, и остановился на заголовке в газете, которую читал мужчина, сидящий перед ним.
Шесть месяцев назад астроном-любитель написал нам предупреждение, что некая планета может опасно приблизиться к Земле.
КОММЕНТАРИЙ КОРОЛЕВСКОГО АСТРОНОМА: «ЧРЕЗВЫЧАЙНО ПУСТАЯ БОЛТОВНЯ».
Теперь ведущие астрономы мира согласились предоставить нам факты.
СЕГОДНЯ МЫ РАССКАЖЕМ ВСЁ в эксклюзивном интервью.
Пассажир перевернул страницу и перешёл к тексту, напечатанному мелким шрифтом. Ингельс снова откинулся на спинку сиденья, вспоминая, как полгода назад «Вестник» получил копию этого письма. Они не опубликовали его, и редактор, отвечающий за корреспонденцию, с сожалением посмотрел на Ингельса, когда тот предложил им, по крайней мере, следить за этой историей.
— Полагаю, вы, люди искусства, нуждаетесь в воображении, — сказал он.
Ингельс криво усмехнулся, гадая, как его начальство отнесётся к этой статье в сегодняшнем выпуске. Он наклонился вперёд, но мужчина уже добрался до комментария редакции: «Даже если его целью было предотвращение паники, разве мы платим Королевскому Астроному за то, чтобы он говорил нам вещи, которые многие считают ложью?»
Ингельс выглянул в окно. Мимо мелькали офисы, столы с мерцающими дисплеями и сидящими возле них людьми, затем перспектива резко изменилась — автобус мчался вниз по переулкам, вызывая у Ингельса ощущение падения как во сне; затем он увидел ещё больше дисплеев. По мере того как автобус набирал скорость, приближаясь к окраине Брайчестера, офисов становилось всё меньше и меньше. «Почти добрался», — подумал Ингельс, но тут же сообразил, что проехал мимо здания «Вестника» три остановки назад, и быстро вскочил с сиденья. На секунду ему показалось, что он знает, куда направляется. «Что с того?» — лихорадочно думал он, выходя из автобуса, и круги вокруг его глаз горели ржавчиной. Но, оказавшись на улице, он тут же всё позабыл: теперь он не мог представить, что ему понадобилось в этом районе.
«ВЕСТНИК БРАЙЧЕСТЕРА. ВЕЧЕРНИЙ ГОЛОС БРАЙЧЕСТЕРА» — стальные буквы (две трети от хайку, думал Ингельс, пока не привык к этой вывеске) цеплялись за кирпичи над его головой. В фойе было тихо. Интересно, сколько времени пройдёт, прежде чем типографские прессы начнут громко стучать, сводя на нет звукоизоляцию? Недолго, а ведь Ингельсу нужно было написать свою колонку.
Его разум стал плоским и пустым, как лифт. Он оцепенело брёл по стометровому офису с открытой планировкой, мимо мелькающих за стеклом голов, персонифицированных в пластмассе.
Одни головы быстро отворачивались, другие смотрели, третьи улыбались. «Боже мой, я даже не знаю их имён», — подумал Ингельс о некоторых.
— Привет, Мойра, — сказал он. — Как дела, Берт?
Зазвонили телефоны, люди брали трубки и что-то отвечали, их голоса шаловливо запрыгали по полу. Репортёры расхаживали по проходам. Запахи дезодоранта, пота и чернил, потрёпанная бумага, суета пишущих машинок, поспешные беспокойные конференции.
Берт шел за Ингельсом к его столу.
— Не жди своего личного бюллетеня, — сказал Берт, бросая на стол листок из телефакса. — Последний отчёт о твоей блуждающей планете.
— Только не говори, что я тебя, наконец, убедил.
— Никаких шансов, — ответил Берт, отступая. — Просто чтобы ты не начал переворачивать всё вверх дном.
Ингельс читал лист, размышляя: «Я мог бы сказать им это полгода назад». «Американцы признали, что беспилотный зонд уже в пути, чтобы сфотографировать странника». Ингельс опёрся локтем о стол и закрыл глаза. На фоне беспокойных пятен света он почти увидел то, что ему снилось. Он вздрогнул в замешательстве; шум газет излился на него. «Хватит», подумал Ингельс, разбирая свои записи.
Он напечатал телевизионную рецензию — о хорошей пьесе из Бирмингема, о том, когда мы увидим студию в Брайчестере — и передал её Берту. Затем он рассеянно порылся в бумагах, скопившихся за день на столе. «На этой неделе мне надо навестить родителей. Это может немного снять моё напряжение». Ингельс перевернул коричневый конверт. Билет для прессы, продуманные красивые надписи: выставка ассоциативной живописи — новый примитивизм и сюрреализм. «Тьфу, — подумал он, — о чём можно говорить с сюрреалистами?» Частная выставка сегодня днём. Что означает сейчас.
— Завтра у тебя будет обзор местных художеств, — сказал он Берту, показывая билет, и вышел.
Как только Ингельс покинул здание редакции, его разум закачался, как сломанный компас. Небо снова показалось ему хрупким стеклом, готовым треснуть, и когда он попытался стряхнуть с себя наваждение, то обнаружил, что приближается к окраине Брайчестера. Некая женщина отпрянула от журналиста, когда он резко остановился.
— Извините, — крикнул он ей вслед. «Что бы ни находилось в том направлении, это не шоу, на которое меня пригласили. Но что-то там должно быть. Может быть, я ходил туда, когда был молод. Посмотрю, когда смогу. До того, как буду ходить там во сне».
Хотя Ингельс мог бы доехать до Нижнего Брайчестера, где проходила выставка, на автобусе, он отправился пешком. «Проветрить голову, может быть, если я не под кайфом от бензина». Небо было тонким и голубым, больше ничего особенного, пока. Ингельс помахал портфелем. «Никогда не слышал об этих художниках раньше. Кто знает, может, они и хороши».
Он не был в Нижнем Брайчестере уже несколько месяцев и его ошеломила заброшенность этого района. Собаки громко скреблись в выбитых витринах магазинов, вырванный с корнем фонарь лежал поперёк дороги, вспученная земля была усеяна выпотрошенными матрасами, их внутренности слабо трепетали. Ингельс миновал дома, где одно окно было заделано кирпичами, а другое всё еще открыто и занавешено шторой. Он проверил свой билет. «Хотите верьте, хотите нет, но я на правильном пути».
Вскоре он достиг полностью заброшенных улиц. Здесь не было ничего, кроме Ингельса, зияющих домов и неровных тротуаров, небосвода, его одиноких шагов; город выглядел подавленным и тихим. Дома стояли плечом к плечу, рёбра открывались в небо, фасады из красного кирпича обнажали клочки разбитых стен и лестниц. Ингельс испытывал скрытое сочувствие к этой заброшенной местности, её безразличию ко времени. Он замедлил шаг. «Прогуляюсь немного. Частная выставка будет открыта ещё несколько часов. Расслабься». Он сделал это и почувствовал, как какой-то иррациональный импульс умоляет его.
«А почему бы и нет», — подумал он. Ингельс огляделся вокруг: никого. Тогда он побежал по пустынным улицам, опустив руки, почти касаясь пальцами земли. «Унга бунга, — подумал он. — Полагаю, это один из способов подготовиться к встрече с дикарями».
Он обнаружил, что его поведение коснулось памяти; возможно, память была его источником. Фигура, бегущая через руины, где-то рядом. Своего рода доказательство мужественности. «Но руины не являлись пустынными улицами города, — думал Ингельс, пока бежал вприпрыжку. — Просто плоские блоки из чёрного камня, в которых зияли квадратные окна. Заброшенные задолго до этого, но вряд ли пострадавшие от времени. Фигура, что бежала по узкой тропинке мимо каменных строений, не глядя на окна».