— Выключи эту чёртову штуку! — приказал Ригер.
— Это всё, — сказал Канг. — Всё, что есть.
Они вышли, возвращаясь на «Варфоломей» и наверх, в «Космо». Утруждаться поисками кого-то ещё Ригер не собирался. Им нужно было спуститься сюда с большим поисковым отрядом. Вчетвером тут не справиться никак, и какого хрена Силандер до сих пор не включил это грёбаное освещение?
Торопливо ведя дока Канга по коридору и спускаясь по металлическим ступенькам на первый этаж, Ригер попытался дозвониться до «Космо». Помехи, эти проклятые помехи. Как будто там, наверху, не было никакого корабля. Всё, что он слышал, — это гул самой планеты, отзвуки активности атмосферного электричества.
Затем он услышал капитана Коубера.
— «Космо»! — крикнул Роджер. — Это Ригер! Мы возвращаемся, сэр. Нам не справиться с тем, что здесь происходит.
Он ожидал обычной суровой отповеди от капитана, но то, что услышал, было намного хуже.
— Ладно, — вздохнул капитан Коубер. — Входите, но осторожно.
Какого хрена?
— Капитан? Капитан? Вы меня слышите?
— Будь начеку, мистер. Одному Богу известно, во что ты вляпался.
Это была передача, сделанная ранее, после того, как экипаж «Варфоломея» приземлился. Что это? Что за дурацкая шутка?
— Время поворачивается вспять, как и говорил Хенли, — размышлял Канг. — И теперь мы окажемся в руках живого бога.
Ригеру захотелось его ударить.
Что-то происходило. Реальность — реальность, которую он давно знал, — разъединялась со «Звёздным светом». А когда время стало эластичным, растягиваясь, провисая и преображая себя, Ригер почувствовал, как в голове распахнулось нечто вроде обжигающего, яркого умопомрачения. Коридоры, ставшие теперь слишком длинными, уходили в черную, абсолютную бесконечность. Ригер чувствовал, что если пойдёт по ним, если в каком-то истерическом ужасе безоглядно побежит по ним, то упадёт с края вселенной и погрузится в изголодавшуюся тьму. Да, это было пришествие, оно происходило здесь и прямо сейчас. Ригер чувствовал, как физические параметры станции начинают переиначиваться, стены сочатся и пузырятся, сдавливая его со всех сторон; углы здания искривляются, пересекаются и раскрываются, демонстрируя зловещие, сверхъестественные пейзажи из-за пределов времени и пространства.
— Нам здесь не место, — сказал Канг, его лицо за пузырём шлема, было бледным, как разлитое молоко, глаза огромными и белыми, как гусиные яйца. — В этих ужасающих пространствах, где тьма бесконечна, а безумие принимает физическую форму. Ригер, ты это понимаешь? Разве ты не видишь, какую ужасную, чудовищную ошибку мы совершили, исследуя глубокий космос?
Это была совсем не наша идея! Начиная с самых первых миссий «Спутника» и «Джемини»[28] мы были призваны выйти в космос, нас загнали в него как стадо, вынудили добраться досюда! — Канг потянулся и вцепился в Ригера. — Не будь дураком! Открой глаза и пойми, пойми наконец! Здесь всегда наступает ночь, и… и… и… семь… Эта планета — ловушка! Мы последовали за темным ручьём в черную, черную… восемь… реку, которая впадает в океан звёзд, и теперь мы видим зловещие очертания, которые прячутся за ними, как ребёнок за одеялом! Здесь плоть, материя, время и холодный разум переплетаются, и… и… и… — Канг начал дрожать, дрожать и дёргаться, ударяясь о стену. Как вибрирующий Пилан… Координаты… восемь целых три десятых один-пять-семь десятых девять-три… О Боже, о Боже, о Боже… Вот оно, распускается! Звезды исчезают, и чернота космоса распахивается, как огромная голодная пасть, и пять… пять… пять… шесть… семь три… точка девять-три-один в квадрате… точка шесть точка шесть точка шесть точка шесть точка шесть шесть ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ…
Канг безумно дёргался его голос превратился в пронзительный крик, а когда он взорвался внутри костюма, как клещ, обожжённый спичкой, раздался оглушительный мясистый хлопок. Док отскочил от стены, ударился о потолок и упал к ногам Ригера; внутренняя часть шлема наполнилась пузырящейся, хлюпающей красной жижей из измельчённых тканей и крови.
Ригер побежал.
Он включил связь и раз за разом вызывал, выкрикивал имя Силандера, но ответа не было. Лишь этот статический визг в ушах, нарастающий, пронзительный, резкий и визгливый, заставляющий кричать. Он побежал ко входу, где его ждал Уайз.
— Уайз! — воскликнул Ригер. — Уайз!
Затем его руки оказались на Уайзе, он почувствовал мягкую податливость ящерокожи, а Уайз упал и его костюм распахнулся, выплёскивая содержимое на пол.
Вот тогда-то Ригер и понял.
Вот тогда он действительно понял. Там, на полу, в жиже из собственной анатомии, в оболочке из мякоти и сырой влажной субстанции, распластался Уайз. Он родился из своего э-сьюта, как склизкий зародыш из инфицированной плаценты, обёрнутый снаружи сферическим ожерельем из собственных органов, завёрнутый во влажные розовые щупальца кишок. Выворот, оборот. Именно так живой бог принимал свою паству, именно так Йигграт приветствовал их в своей церкви — он выворачивал их наизнанку.
На подгибающихся ногах, падая и вставая, оступаясь и спотыкаясь, Ригер выбрался в ядовитую атмосферу Гамма Эридана 4.
Это… это… это время выворота.
Ригер поднял глаза и закричал, ибо пришёл Йигграт. Над ним возвышался Он/Она/Оно — блестящая, обсидианово-чёрная горгулья, вздымающаяся в туманное, мерцающее полярным сиянием и изрезанное неоном небо на милю, две, или три. Его зазубренные призрачные крылья простирались от горизонта до горизонта, его колоссальное тело мерцало и искрилось мягким голубым сиянием. Казалось, острия его рогов задевали облака. Он ухмыльнулся Ригеру с высоты, распахнув морду, как чудовищный двустворчатый клапан, способный проглотить звёзды.
Ригер не кричал. Он онемел от благоговения пред космическим ужасом этой сущности, Йигграта, гиперрелятивистского кошмара, нерождённого и неумирающего, многомерного живого божества, иглой пронзающего магнитное поле галактики.
Погружённое в Его застывшую тень, всё вокруг Ригера начало вращаться и кружиться, вывернутое наизнанку и размолотое в пылающее торнадо заряженных частиц, похожих на жужжащих, фосфоресцирующих трупных мух, которые, казалось, двигались вокруг него и сквозь него со скоростью света, или ещё быстрее, пока Ригер не уверился, что его голова лопнет, как тыква наполненная желе. А после, после, пока его разум засасывало в черную дыру внутри коры головного мозга, он узрел огромную, бесконечную плоскость сверкающих звёзд, образующих цепочки; пульсирующие галактики и кошмарные созвездия, которые никогда не видел ни один живущий человек, чтобы рассказать о них.
И в то время как глаза Ригера, казалось, выплеснулись из орбит, а голос всё продолжал невнятно бормотать — восемь… восемь целых три десятых один-пять-семь десятых девять-три — он узрел трансгалактическую пропасть, в которой содрогались пульсары и сияли созвездия разлетающиеся на куски, распадающиеся в внеземном диапазоне света на части, как мозаика; и в каком-то геометрически извращённом, невозможном антипространстве, где лягушками прыгали многогранные треугольники, многоугольники и трапецоэдры, и тянулось молочно-белое, извивающееся свечение, невообразимый червь длиной в сотню световых лет, он узрел миры, миллионы миллиардов мёртвых миров, почерневших до пепла. И выкрикивая в каким-то маниакальном и восторженно безумном ликовании координаты своего приближающегося уничтожения — пять…. пять… пять… шесть… семь три… точка девять-три — один в квадрате… точка шесть точка шесть точка шесть точка шесть шесть шесть ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ ШЕСТЬ — Ригер понял, какое знание хотел даровать ему Йигграт: вселенная, три её измерения, полностью искусственна — это лишь симуляция, искажённое видение, галлюцинация, которая пригрезилась сущности, и уже успела наскучить.
Такое семя посеял Он в голове Ригера; Йигграт желал, чтобы именно эту зловещую шутку, внутри кульминации сокрытой в истерически клекочущем радужном хаосе изведанного космоса, осознал Ригер, пока его кожа выворачивается наружу.
Харлан ЭллисонРАЗУМНЫЙ ГОРОД
Harlan Ellison. «Sensible City», 1994.
На третьей неделе судебного процесса один из сотрудников отдела внутренних расследований, которого прокуратура тайно внедрила в учреждение Гроппа, под присягой попытался описать, насколько ужасающей была улыбка его начальника. Парень из ОВР немного заикался; и казалось, что его лицо полностью побелело; но он мужественно пытался, не будучи поэтом или красноречивым оратором, рассказать всё, что он там увидел. После некоторого нажима со стороны прокурора он сказал: «Знаете, когда вы чистите зубы… вы полощете рот и сплёвываете зубную пасту, а затем вы сжимаете челюсти и растягиваете губы, чтобы посмотреть на свои зубы — стали ли они белее, и тому подобное… Получается такая вот зловещая улыбка. Ну, вы понимаете, что я имею в виду…»
Уединившись в ту ночь в отеле в центре города, каждый из двенадцати присяжных встал возле зеркала, вытягивая губы, напрягая мышцы, стискивая зубы, и смотрел на своё гротескно искажённое лицо. Затем двенадцать мужчин и женщин мысленно наложили на зеркальное отражение лицо обвиняемого, что маячило перед ними в течение трёх недель, и получили образ Гроппа, который никогда не улыбался на суде.
И в тот момент, когда фантомное лицо наложилось на отражение, Гропп был признан виновным.
Лейтенант полиции В.Р. Гропп. Рифмуется со словом «гроб». Мясник, управлявший гражданским учреждением, что называлось «Пункт предварительного заключения». Каждый год мэрия включала его в список расходов городского бюджета. Что представляет собой этот пункт? Повсюду влага, холодное железо, запах мочи, смешанный с кислым вином, пот проступает сквозь грязную кожу, мужчины и женщины плачут в ночи. Острог, тюрьма, лагерь военнопленных, гетто, камера пыток, карцер, скотобойня, княжество, вотчина, армейская столовая, и головорез с короткой шеей, что всем этим управляет.