Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 9 — страница 2 из 3

Брайан ЛамлиСПАГЕТТИ

Brian Lumley — Spaghetti(1985)

Повесть из цикла "Мифы Ктулху. Свободные продолжения". Эндрю Картер, молодой человек с преступными наклонностями, узнал, что его старый дядя перед своим исчезновением оставил ему в наследство дом, где по слухам спрятаны сокровища — золотые монеты из Р'льеха. Семь лет Картер искал их, пока не наступил особый день, указанный в завещании… (И это мой 250-й перевод!).

I

Что меня сразу и особенно сильно поразило в предложении моего друга, высказанном мне в тот вечер 1977 года в бифштексной по соседству с баром "Старая Лошадь и Телега" в Северном Лондоне, в двухстах ярдах от трассы А-1, так это то, что мой друг, похоже, действительно испытывал какой-то страх перед тем древним домом. Это первая настойчивая мысль или воспоминание, что приходят мне в голову каждый раз из-за странности случившегося: страх Эндрю Картера. Страх войти в тот дом и работать там в одиночку. Конечно, сейчас я понимаю это достаточно хорошо, но тогда…

Ныне я называю Эндрю своим "другом", но, возможно, "знакомый" будет более точным словом; на самом деле мы были очень разными, что стало заметным за несколько лет и бесчисленное количество встреч в баре "Старая Лошадь и Телега". Действительно, можно сказать, что единственное, что у нас действительно имелось общего, — это то, что мы оба наслаждались хорошим бренди, и нигде мы не чувствовали себя лучше, чем в уютной и дружественной атмосфере нашего любимого паба в Северном Лондоне. Что касается остального… как я уже сказал, мы были очень разными. Или, возможно, в конце концов, мы не так уж и различались: вы можете судить сами.

Эндрю Картер был высоким, мрачным, и (я полагаю, оглядываясь назад) он всегда казался мне немного подозрительным. Его одежда, возможно, слишком модная; его манеры, оборонительные, даже несколько скрытные; его привычка говорить одним уголком рта, а также его взгляды, всегда краем глаза… да, я думаю, что ему подходит термин "подозрительный". Но не неприятный, если вы понимаете меня. Можно сказать, "слишком уверенный в себе" или "альфа-самец", так обычно говорят о таких людях в Лондоне.

А кто я? Военный, вышедший в отставку, и так уж получилось, что я прекрасно разбирался в недвижимости. Я не имел бешеного успеха у женщин, нет, но всегда был готов к отношениям, как мог бы выразиться Эндрю. Но достаточно обо мне.

Недвижимость можно назвать в каком-то смысле вторым пунктом наших встреч. Эндрю Картер владел домом или собирался стать его владельцем всего через две недели. Дом, да, тот самый, о котором я упоминал в своём первом абзаце.

В этом нет ничего странного, справедливо скажете вы: многие люди являются домовладельцами, миллионы людей. За исключением того, что в завещании были прописаны определённые оговорки, и в тот вечер, в бифштексной Жирного Фреда, Эндрю рассказал мне о них. Это была необычная история с немалой долей таинственности, и я не думаю, что вообще услышал бы её, если бы Картер не выпил больше своих обычных двух или трёх стаканов.

— Это было семь лет назад, — сказал он мне. — В то время у меня были небольшие проблемы, со мной хотели поговорить кое-какие люди, и мне это не улыбалось, поэтому я приехал сюда из Ист-Энда, чтобы остановиться у моего дяди в Масвелл-Хилле. Залёг на дно, вроде как. Странный старикашка, мой дядя Артур: в его доме было полно старых заплесневелых книг и всякой всячины; кусочки меди и серебра, безделушки, понимаешь?

— Предметы искусства, — подсказал я Картеру.

— Верно. Его дом был подобен антикварному магазину — скучный и пыльный, как и вещи, которыми дядя наполнял свой дом. Как бы то ни было, мой Старик часто говорил мне: "Энди, сынок, если у тебя когда-нибудь будут неприятности, просто навести своего дядю Артура; он забавный человек, но он мой брат, и он всегда тебе поможет". Это было незадолго до того, как мой старик умер.

Картер взглянул на меня краем глаза, в своей обычной манере, и заказал ещё два стакана бренди. И, возможно, мне лучше объяснить, что мы ещё не были в заведении Жирного Фреда, а сидели у барной стойки в "Старой Лошади и Телеге", где, как я уже намекал, мы оба выпили несколько больше, чем обычно.

"И, сынок", — говорил мне Старик, — продолжал Картер, пока мы ждали наше бренди, — "ты правильно относишься к своему дяде Артуру. Ты и я — единственная семья, которая у него есть, видишь ли, не то, чтобы он когда-либо был особенно привязан к семье, но у этого старика больше денег, чем ты когда-либо мог представить в его руках". "Что?" "У него целое состояние!" "Да?" Я спросил старика с сомнением: "Ты хочешь сказать, что у него есть пара шиллингов в банке, а?" "Не в банке, сынок", — ответил он. "Всё это в золоте, и он прячет его в том старом доме в Масвелл-Хилле".

Эндрю Картер в тот вечер был как никогда многословен, и его история, как она разворачивалась, заинтересовала меня; но я также был и голоден.

— Эндрю, — сказал я, — я ещё не ел. — Я думал о макаронах, может быть, в "Неапольском ресторане" через дорогу. Может быть, ты присоединишься ко мне, и я смогу выслушать твою историю за ужином?

Желтоватое лицо Картера, казалось, стало ещё бледнее.

— Что? Тот ресторан спагетти на углу? Не для меня, мой старый друг Дэвид. Спагетти? Тьфу!

Я был немного озадачен. "Неапольский" — это не "Ритц", нет, но не так уж и плох.

— Они готовят очень вкусную Веккья-Романью, — сказал я Картеру.

— Веки что? — спросил он. Его лицо всё ещё выражало позывы к рвоте.

— Бренди, — сообщил я. — Итальянский бренди. Немного солоноватый, но очень вкусный!

Но я не мог соблазнить своего друга.

— Нет, — он покачал головой, — я так не думаю. Спагетти не для меня, от одного их вида меня выворачивает! Во всяком случае, я всегда пью светлое пиво во время еды. Но я угощу тебя стейком с жареной картошкой у Фреда по соседству, если хочешь.

— У "Жирного Фреда"? — Я был вынужден улыбнуться. — Ты откажешься от тонко нарезанной печени Дженовезе и шампиньонов ради сомнительного куска старой кожи у Фреда?

— Да, я так и сделаю! — яростно ответил Картер. — Что угодно, приятель, но только не эти длинные розовые, макаронные черви! Нет, я и близко не подойду к ресторану спагетти. Кроме того, он ел эту чёртову дрянь…

— Он? — Я повторил слова Картера.

— Мой дядя Артур, — Картер с любопытством посмотрел на меня. — У него была своего рода страсть к спагетти. Наверное, потому, что это дешёвое блюдо и его легко приготовить. О, дядя любил и карамель, в этом нет ничего необычного, но он особенно был помешан на итальянской кухне. Он ел кровавые спагетти утром, днём и вечером!

Спорить было бесполезно, поэтому я пожал плечами.

— Да будет так, — воскликнул я. — Веди меня к "Жирному Фреду"!

Мы расплатились, и ушли.

II

За нашей трапезой (которая, насколько я помню, была весьма неплохой) Картер продолжил свой рассказ:

— Итак, почти семь лет назад я был у своего дяди, так сказать, отсиживался пару недель. И из-за той неприятной ситуации — э-э, те люди хотели поговорить со мной, я имею в виду, тех, с кем я не хотел разговаривать — я немного нервничал и нечасто выходил на улицу. Я имею в виду, мне бы не помешало выпить, понимаешь? Но у дяди Артура в том доме не было ни капли. И ещё кое-что мой отец рассказал мне о своём братце: тот на дух не переносил спиртное. Что-то вроде того, что оно свело его с ума, и это плохо сказалось на его сердце.

— Ты, должно быть, находил всё это немного клаустрофобным? — воскликнул я.

— А? О, да, молчи. — Картер казался рассеянным. — Да, ты прав. Я никогда особенно не любил сидеть взаперти. Знаешь, когда я был мальчишкой, я время от времени подрабатывал; и я не могу сказать, что мне нравится сидеть без дела. А дядя Артур был немного рахитичен и всё такое. И вся эта пыль, и старые книги, воняющие сыростью и покрывающиеся плесенью. Хлам, статуэтки и безделушки в каждой комнате. — Голос Картера понизился почти до шёпота. — И монеты, красивые золотые монеты…

— Золотые монеты? — мой интерес снова возрос.

Картер, поигрывавший ножом и вилкой, резко оторвал голову от тарелки.

— Э, что? — спросил он. Но затем его взгляд стал более пристальным, а брови сошлись в линию мрачного подозрения.

— Ты сказал: "золотые монеты", — напомнил я ему.

Картер медленно кивнул.

— Да, это верно. Четыреста монет!

— Золото, о котором тебе рассказывал твой отец? — предположил я.

Снова его кивок.

— Полагаю, что да.

— Э… Значит, ты на самом деле не видел золота?

Картер сунул руку в карман и бросил на стол тусклую золотую монету. Я взял её в руки.

Монета была… холодной. Холоднее, чем должна была быть, поскольку Картер только что достал её из кармана, а погода стояла тогда тёплая, что-то вроде бабьего лета. Но… я определённо ощущал мягкое, тяжёлое золото, и в этой монете было что-то такое, что делало её… привлекательным, да. И в этот момент я почувствовал, как во мне поднимается та страсть, ради которой люди убивали — любовь, жадность, жажда золота.

Я осмотрел… монету? Ну, я не мог быть в этом уверен. Её обод не был фрезерован; на ней было мало орнаментов; слишком затёртая, чтобы различить что-либо, кроме мягкого контура того, что могло быть рельефным рисунком или узором, с центральной выпуклостью и восемью расходящимися спицами. Может быть, что-то вроде рельефа восходящего солнца, или колеса, или, может быть, осьминога? Что-то, напоминающие рисунки, которые я видел в Средиземноморье. Это могло быть золото крестоносцев: возможно, медальон, а вовсе не монета.

Но она, конечно, была холодной, неестественно холодной, так что, несмотря на всю привлекательность этой монеты, я вернул её Картеру уже через пару минут.

— Четыреста таких штук, как эта? — поинтересовался я.

Он кивнул, отвечая:

— Но я нашёл только три из них.

Теперь в моём воображении появилась общая картина. Кусочки головоломки начали вставать на свои места. Во-первых, ногти Картера.

Ныне я стал более внимателен к ногтям: у мужчин мне нравятся чистые, розовые и достаточно длинные ногти, чтобы они доходили до кончика пальца, но не скрывали его изгиб. Поэтому ногти Эндрю Картера, на мой взгляд, были довольно отвратительными. Поломанные и очень грязные, а некоторые кутикулы были отодвинуты назад, обнажая грубую красноту, которая местами кровоточила, как раны. Его ладони были мозолистыми и шершавыми, как от тяжёлой работы, и за те три или четыре года, что я его знал, никакого улучшения я не наблюдал. Действительно, в тот вечер, о котором идёт речь, его руки были в ужасном состоянии! И это руки человека, который, казалось, вряд ли был из тех, кто даже помышляет о тяжёлом рабочем дне…

Ещё один кусочек головоломки: Картер ни разу не сказал о своём дяде в настоящем времени. Наконец-то Картер стал или собирался стать владельцем другой собственности, кроме своей маленькой квартирки. Всё это — в сочетании с его заявлением о монетах или чем бы они ни были: что он нашёл только три из них — заставило меня сделать поспешный вывод. И так уж получилось, что я оказался абсолютно прав.

— Твой дядя Артур умер некоторое время назад, оставив тебе дом в Масвелл-Хилле. И с тех пор ты искал в саду, подвале и т. д., его сокровища, но без особого успеха!

Картер выпрямился и впервые в жизни посмотрел мне прямо в глаза, посмотрел на меня действительно очень испытующе.

— Чёртов Шерлок Холмс, я полагаю?

— Скорее доктор Ватсон, — смутился я, отводя взгляд. — Извини, если я лезу не в своё дело.

Пристально посмотрев на меня ещё несколько мгновений, Картер медленно покачал головой.

— Нет, не совсем. Я всё равно собирался тебе рассказать. Нет, ты абсолютно прав, по крайней мере, по большей части.

Картер увидел, что я снова смотрю на его руки, и хитро, понимающе усмехнулся.

— Так вот что меня выдало, да?

Я пожал плечами.

— Я сложил два и два, и…

— Да, я понимаю. Что ж, тогда давай сократим длинную историю и расскажем её.

Картер отставил тарелку и взялся за пиво.

— Когда я гостил тогда у дяди, мне удалось выбраться из дома один или два раза, и однажды я вернулся с бутылкой пятизвёздочного бренди. Когда дядя Артур поймал меня на том, что я втайне выпиваю, он сначала казался немного раздражённым, вроде как взволнованным, но после того, как я предложил ему немного выпить со мной, он почему-то согласился и расслабился. И мой старик был совершенно прав: было ясно, что выпивка могла бы очень легко подействовать на моего дядю Артура. Он просто не мог справиться с этой дрянью, даже в самых маленьких дозах.

Как бы то ни было, именно тогда он как бы потеплел ко мне, из-за бренди, конечно, и он дал мне монету, которую я только что тебе показал. А ещё дядя сказал мне, что там спрятано ещё четыреста таких же. Но не сказал, где именно. Более того, после хорошей порции моего бренди он сказал мне, что, поскольку я его единственный оставшийся в живых родственник, то, когда он умрёт, он оставит свой дом и всё, что в нём есть, мне!

— И я готов поспорить, что ты навострил свои уши! — прокомментировал я эту историю.

— Да, это так, — признался Картер. — Это действительно так. Как бы то ни было, я проследил, куда дядя положил монету, когда я возвращал её ему — в маленькую жестяную коробочку, которую он держал на каминной полке в гостиной на первом этаже, и при первой же возможности я как бы позаимствовал её, выскользнул из дома и отнёс её в ломбард для оценки. Ты не поверишь, восемьдесят восемь фунтов!

— Ух! — воскликнул я и добавил: — Это было семь лет назад… Да ведь нынче такая золотая монета стоит больше двухсот!

— Двести тридцать семь, прямо сейчас, — поправил меня Картер.

Я тихо присвистнул сквозь зубы.

— Но, если их действительно четыреста, это даёт… э-э…

— Это почти сто тысяч фунтов, приятель, вот что это даёт! — прервал мои расчёты Картер. — И большинство монет в лучшем состоянии, чем эта. На самом деле три, которые я пока нашёл, почти идеальны — э-э, "мятные", как они говорят.

Я кивнул.

— Но ты не можешь найти остальные, верно?

— В точку, — сказал Картер, мрачно рассматривая свои пальцы.

— Как долго ты их ищешь? — поинтересовался я. — Конечно, ты усердно занимался этим всё то время, что я тебя знаю. Скажем, три, три с половиной года?

— Вдвое больше, Дэвид, мой старый друг, — заявил Картер. — Я занимаюсь этим все семь лет!

III

Теперь настала моя очередь пристально посмотреть на своего друга.

— Ты имеешь в виду, что твой дядя умер, пока ты гостил у него? Пока ты, так сказать, залегал на дне?

— Ах! Нет, — ответил Картер, — ты всё неправильно понял. Может быть, мне следовало поправить тебя раньше. Дело в том, что мы не знаем наверняка, мёртв ли он. Нет, не уверены.

Я непонимающе посмотрел на Картера.

— Ну и что тогда, если не мёртв?

Картер пожал плечами (как мне показалось, немного неловко) и ответил:

— Ох, я не знаю. Уехал, типа? Ушёл в запой? Исчез…?

Но когда я внезапно взглянул на Картера, его глаза были холодными и немигающими, как у рыбы.

— Ты говоришь, исчез? — задумчиво спросил я. — Пока ты был в его доме? И, конечно, ты сообщил об этом в полицию?

— Что? — вскрикнул Картер. — Я? Сообщить об этом мерзавцам? Поверь мне, дружище, я ни о чём не докладываю этим мразям! Боже, нет, только не я!

— Но пропавший человек… — начал я протестовать, возможно, слишком громко.

Картер приложил палец к губам.

— Тсс! Ради бога, приятель! Я имею в виду, давай не будем рассказывать об этом всему чёртову миру. На самом деле, я действительно сказал им — но только примерно через шесть месяцев, когда всё немного успокоилось.

— Мне следовало так подумать, — кивнул я. — В конце концов, он был твоим дядей!

И я нахмурился.

— Но как именно он исчез?

— А! — промычал Картер, снова переходя к обороне. — Ну, возможно, он не исчез. Может быть, дело было просто в том, что он вроде как, ну, ушёл в подполье. Понимаешь?

— Нет, не понимаю, — запротестовал я, чувствуя себя дураком. — Я думал, это ты был, э-э, в бегах? Я имею в виду, от чего, чёрт возьми, твоему дяде нужно было прятаться?

Картер отвёл глаза.

— Не знаю, верно, — пробормотал он. — Может быть, он боялся выпивки — боялся, что скажет слишком много, например, когда выпьет пару глотков — или опять же, может быть, это был я.

— Боялся тебя? Но я думал, ты сказал, что он собирался оставить тебе дом и всё остальное?

— Так он и собирался… он это и сделал! — ответил Картер. — Божья правда! Но, видишь ли, как только я узнал, что золото там, ну, я вроде как продолжал его немного подталкивать.

— Подталкивать его, — повторил я и, возможно, моё лицо скорчилось.

— Подожди. Сейчас объясню! — поспешил добавить Картер, когда увидел выражение моего лица. — Я не имею в виду какие-то угрозы или что-то подобное. Боже, нет! Я хочу сказать, что я просто оставлял бутылки вина там, где дядя мог их заметить, понимаешь? Немного удлинить его старый язык.

— И ты считаешь, что из-за алкоголя он захотеть скрыться, а? — спросил я, вероятно, чересчур подозрительно.

Лицо Картера приобрело суровое выражение.

— Теперь послушай сюда, Дэвид. Мы друзья или нет? Друзьям можно верить?

Я слегка кивнул.

— Полагаю, что да.

— Значит, ты поверишь мне на слово, что я чист?

Я с неохотой ответил:

— Если ты так утверждаешь.

— Хорошо!

— А что? — спросил я после минутного молчания. — Что ещё?

Картер загадочно посмотрел на меня и, казалось, немного замкнулся в себе.

— Я что, похож на слабака? — спросил он через некоторое время. — Я имею в виду, что я выгляжу мягким или что-то в этом роде? Знаешь, из тех парней, которые подпрыгивают при звуке выхлопной трубы автомобиля или от скрипа ворот, раскачивающихся на ветру?

— Или от вещей, что происходят в ночи, — добавил я импульсивно. — Нет, я так не думаю. С другой стороны. Я полагаю, есть те, кто сказал бы, что ты, вероятно, немного жестковат. — И я поспешно добавил: — Я имею в виду, что ты вполне можешь позаботиться о себе.

— И действительно, я могу! — тут же прорычал Картер. — И всё же…

— Да?

— Просто этот старый дом…

— Да?

Картер взял себя в руки.

— Было найдено завещание, — сказал он, — и, конечно же, старый дядя Артур оставил всё это мне. Но… была пара странных оговорок.

— Например?

— В случае, если дядя пропадёт без вести, я не получу его дом, пока не пройдёт семь лет. Да, я могу иметь доступ в него два раза в неделю для осмотра — я могу даже выполнять незначительные работы там, где они необходимы для сохранения или улучшения этого обиталища, при условии не делать никакой серьёзной реконструкции, — но на самом деле я не мог бы там жить. Не в течение семи лет.

— И? — спросил я с нетерпением.

— А?

— Ты сказал "оговорки". Пока я услышал только одну.

— О, да, — вздохнул Картер, рассеянно или отстранённо кивая. — Ещё одна.

— Вторая оговорка? — настаивал я.

Картер странно посмотрел на меня.

— Она забавная, — ответил он через мгновение, казалось, приглашая прокомментировать; но я просто ждал. Картер немного поёрзал на стуле.

— Ну, это о книге: об одной из его старых, покрытых плесенью, рассыпающихся книг. Она называется "Песнопения Дхолов". Через семь лет после исчезновения дяди, если бы он исчез, понимаешь, я должен был прочитать последний абзац на странице сто одиннадцать. Я должен был прочитать его вслух и в присутствии свидетеля…

Я подождал, потом пожал плечами.

— И это всё?

Картер кивнул.

Я задумался.

— Металлоискатель! — воскликнул я, меняя тему.

Картер глубоко вздохнул и выпрямился.

— Пробовал, — ответил он. — Даже модель, которая различает гвозди и полпенни, зарытые на глубине тридцати шести дюймов, и показывает вам изображение объекта на маленьком экране. Этот металлоискатель обошёлся мне в целое состояние! Безрезультатно.

— Как насчёт территории?

— Большие сады перед домом и позади него. Я расчистил кустарник, сжёг его дотла и перекопал всю землю на глубину трёх или четырёх футов. Две трёхпенсовые монеты, два старых шестипенсовика и полкроны 1890 года выпуска. Такие можно найти в любом большом саду. И больше ничего путного.

— А подвал? — спросил я.

Картер вздрогнул.

— Что-то не так?

— Послушай, — сказал Картер, — я расскажу. Честно говоря, я терпеть не могу это чёртово место! Этот старый дом какой-то неправильный. И он становится всё хуже, а время быстро уходит.

IV

Ах! Теперь, похоже, мы приблизились к самому интересному.

— Объясни, — попросил я. — Что ты имеешь в виду, говоря "время уходит", и что не так с этим домом?

Это было всё равно, что пытаться высосать кровь из камня. Но…

— Правильно! — наконец решительно заявил мой друг. — Я объясню, и тогда, возможно, ты сможешь что-то посоветовать. Видишь ли, во-первых, старый дом собираются сносить.

Что ж, я разбирался в недвижимости и кое-что слышал о планах строительства в районе Масвелл-Хилл.

— Это согласно приказу о сносе старого жилья?

— Верно. Этот дом должен быть снесён. Государственное планирование; новая дорога проходит прямо через этот участок. О, я получу компенсацию — и в любом случае там много сухой гнили, но вряд ли это главное, не так ли?

— Понятно, — сказал я.

— Неужели? — удивился Картер. — Где-то в этом старом доме спрятано сто тысяч фунтов, и всего через неделю или десять дней сокровище исчезнет, как мой старый дядя Артур!

Я подумал об этом и медленно кивнул.

— Похоже, у тебя осталось мало времени, не так ли?

— Именно так. Но, по крайней мере, мне удалось получить стопроцентный доступ к дому — наконец-то! На самом деле, последние две недели я живу в нём. Ха! — а когда меня там не было, я жил здесь; вернее, прямо по соседству, в "Старой Лошади и Телеге".

— Это действует тебе на нервы, да? Все эти поиски, я имею в виду.

Картер кивнул.

— Чертовски верно! Поиски и сам дом. Видишь ли, год назад — э-э, до того, как всё стало слишком забавным, о чём я расскажу тебе через минуту, я нанял пару рабочих и сделал этот дом пригодным для жизни. Во-первых, мне установили ванну, покрасили одну из маленьких комнат и поставили односпальную кровать, хотя я нечасто ей пользуюсь! Но из-за всех тех раскопок, которые я делал, поисков, разборки половиц и всего остального, я бывал очень грязным. Теперь, по крайней мере, я мог принимать ванну, когда хотел. До этого… ну, это, должно быть, выглядело немного забавно, не так ли? Я прихожу туда, так сказать, опрятный и чистый, а два раза в неделю выхожу весь в пыли и грязи! Люди непременно обратили бы на это внимание. Они бы подумали, что я привожу старый дом в порядок.

— Ты именно это и делал, — предположил я.

— Да, конечно, но я не хотел, чтобы люди знали об этом. Видишь ли, есть определённые круги, где у меня есть некоторая репутация, и людям не потребуется много времени, чтобы понять, что, если я что-то искал, значит, там было что искать.

— Понимаю. Так что после того, как ты отработал, ты принимал ванну и выходил таким же опрятным и чистым, как когда входил…

— Верно.

— Но разве у твоего дяди не было ванной комнаты?

— У него имелся туалет, но не было ванны. А на его кухне, если это можно назвать кухней, нет горячей воды. Холодная вода, прямо из сети, но без горячей. Нет, он мылся в местных общественных банях, подлый старый ублюдок!

— Он оставил тебе всё, — напомнил я Картеру.

— Э-э, да, полагаю, я должен отдать ему должное, по крайней мере, в этом, — ответил Картер.

— Просто он жил довольно скудно, — сказал я.

— Как проклятый отшельник! Мне пришлось установить погружной нагреватель и бак наверху, на чердаке.

— Но, по крайней мере, теперь в доме уютно? — спросил я.

Картер пожал плечами.

— На самом деле, есть ещё беспорядок. Но какое это имеет значение, если дом пойдёт под снос? Итак, я выдрал большую часть половиц; проверил потолки; дымоходы; я вырвал задние стенки старых встроенных шкафов; проверял пол в подвале…

— И разочаровался, — предположил я.

— Ты чертовски прав, приятель!

— Но я не вижу, как я могу помочь тебе или что я могу предложить. И ты всё ещё не сказал мне о том, что с этим домом не так.

Картер снова смутился, но через мгновение спросил:

— Ты веришь в призраков, Дэвид?

Я улыбнулся и покачал головой.

— Нет, боюсь, что нет. Если человек умер, то он умер, это моё убеждение. Так ты думаешь, там водятся привидения, да?

— Я этого не говорил! — Голос Картера сразу же стал более резким. — Я выгляжу слабаком или кем-то в этом роде, веря в бугимена?

Я попытался кивнуть, пожать плечами и покачать головой одновременно.

— А ты сам-то веришь в привидения?

— Я… не знаю, — угрюмо ответил он. — Я имею в виду, ну и во что, чёрт возьми, я должен верить?

— Значит были какие-то происшествия?

— Да, — кивнул Картер. — Происшествия.

Всё это, но особенно его нежелание говорить прямо, вызвало у меня раздражение.

— Что ж, — я сделал вид, что собираюсь уйти, — не могу же я сидеть здесь всю ночь.

— Значит, ты занят? — Картер схватил меня за локоть, не желая, чтобы я уходил.

— Не особенно, но…

— Ладно, я всё расскажу. Да, были происшествия. Шумы, запахи, вещи, которые движутся сами по себе… и спагетти!

— Спагетти? Картер, какого чёрта?

— Никакого чёрта, приятель, — сказал он с дрожью, которую не смог скрыть. — Вообще ничего естественного. Что-то совершенно паранормальное. Призраки? Я не уверен, что это такое, но что бы это ни было…

— Они пугают тебя.

Я сделал это утверждением, а не вопросом. Потому что внезапно я увидел страх, ясно написанный на его лице.

— Ты боишься этого дома, и всё же тебе ничего не остаётся, как ходить туда и искать золотые монеты!

— Ты всё правильно понял, — сказал Картер, вяло кивнув. — Вот, вкратце и вся моя история.

— Не такая уж и плохая, не так ли? — поинтересовался я.

— А? Неплохая?

Потом он понял, к чему я клоню.

— О! — Картеру удалось ухмыльнуться, хотя и криво. — Это было похоже на поход к дантисту! — заявил он. — Но вот, теперь я закончил.

— Итак, теперь мы переходим к сути всего этого, — объявил я. — Так что давай — сделай мне предложение.

Картер положил руки на стол ладонями вниз.

— Есть и другие, к кому я мог бы обратиться…

— Но я честный человек, — ответил я, — а время уходит.

Мой друг знал, что это так.

— Десять процентов, — сказал он. — Если мы найдём сокровище.

— Я в деле! — согласился я.

V

— А что там со спагетти? — допытывался я по дороге к дому Картера, сидя в его старой американской машине. — Ты можешь рассказать мне об этом?

— Да… и нет, — сказал Картер. — Скажем так, я хочу, чтобы ты сам всё увидел.

— Но как я смогу что-нибудь увидеть, если ты не скажешь мне, что именно искать? — поинтересовался я. — И вообще, что такого чертовски подозрительного или даже необычного в спагетти?

Картера слегка передёрнуло.

— Я бы сказал, это зависит от того, где ты их найдёшь, — сказал он. — Или при каких обстоятельствах.

— Ах! — воскликнул я, пытаясь немного разрядить атмосферу. — Проявление твоего дяди Артура, да? Он умер или пропал без вести за эти семь долгих лет, но всё равно повсюду валяются тарелки с этой едой.

И я усмехнулся. Но Картер был мрачен.

— Забавно, не так ли? — спросил он уголком рта, его голос был хриплым.

Я ахнул.

— Ты имеешь в виду, что действительно находишь тарелки со спагетти по всему дому?

— Нет, не тарелки, — ответил он. — Но… нити.

Я думал, что Картер продолжит свой рассказ, но он умолк.

— Нити спагетти? — Я надавил на приятеля, вглядываясь в его силуэт в тусклом салоне машины, где он склонился над рулём. — Сваренные? Ты имеешь в виду свежеприготовленные?

— Приготовленные? — Картер поперхнулся. — Боже, нет!

Его руки были похожи на гигантских пауков, оседлавших руль. Проезжая под уличным фонарём, я увидел, как они напряжены. Я также заметил, как быстро мы двигались, и вспомнил, что Картер выпил больше, чем обычно.

— Полегче, дружище! — воскликнул я. — Мы не на авторалли.

Картер сразу же сбавил скорость, но под светом очередного фонаря я увидел капли пота, выступившие у него на лбу.

— Нервы, — пробормотал он. — Наверное, я самый нервный человек в мире.

— Но спагетти, Картер, — напомнил я.

— Да, чёртовы спагетти!

Я отодвинулся от него. Может быть, я зря с ним связался. История, которую он мне рассказал, была, в конце концов, больше, чем просто история.

— Извини, — сказал он, как будто прочитав мои мысли. — Извини, извини, извини! Но, видишь ли, я такой же, как ты. Я не верю в кровавых призраков! Единственное, что меня пугает, — это ножи, пистолеты и кастеты. И, может быть, мысль о тазиках с быстро твердеющим цементом — с моими ногами в них! Но не призраки. Не они.

— Сквоттеры! — предположил я, щёлкнув пальцами.

— А?

— Незаконно вселившиеся в старый, пустой дом, как этот? Сквоттеры, временно остановившиеся там. Или, может быть, дети, играющие в этом месте. Даже случайный бродяга. И ты сам сказал: спагетти — это дешёвая еда, которую легко приготовить. Как раз то, что джентльмен с большой дороги, вероятно, будет…

— Нет. — Картер покачал головой, отвергая мою теорию. — Я жил там, помнишь? По крайней мере, часть времени. Дети, бродяги, сквоттеры? Забудь об этом! Во всяком случае, за последние две недели. Но спагетти — да. И не далее, как вчера…

Мы почти приехали. Я догадался, что, как только мы окажемся внутри дома, Картер снова замолчит, и поэтому я использовал то небольшое преимущество, которое у меня ещё оставалось:

— А как насчёт звуков, о которых ты упоминал? А запахи? А вещи, которые движутся сами по себе?

— Запахи. — Его голос дрогнул, когда он вспомнил. — Боже, да! Гнилостный запах. Хуже, чем запах в канализации, ужасней, чем гниющая плоть!

Мой разум съёжился от картины, которую вызвали в воображении его слова. Мне совсем не нравилось, как это звучит; не в том случае, если я собирался находиться там с ним какое-то время.

— Что, постоянно? — спросил я.

— Нет, только время от времени. Но этого достаточно…

— А шумы?

— Вероятно, старый дом оседает, — попытался он отмахнуться от этого и с треском провалился. — Я не знаю. Скрипит и стонет, то есть стонет древесина. Я думаю…

— А вещи, которые движутся? — спросил я.

Картер взглянул на меня краем глаза.

— Завещание, — сказал он. — Я имею в виду, я обыскал дом сверху донизу после того, как он… когда дядя не появился. Не из-за монет, не сразу же, а из-за завещания. Видишь ли, он сказал, что завещает всё это мне. Так что я осмотрел дом. Везде. Но о завещании стало известно только после того, как я рассказал полиции об исчезновении дяди. Потом, когда я привёл их в дом, или, вернее, когда они привели меня туда, они нашли это чёртово завещание, лежащее прямо в центре стола в гостиной!

— Значит, твой дядя был жив после своего исчезновения, — высказал я своё предположение. — И поэтому он может быть жив до сих пор.

— Да, — мрачно кивнул Картер. — Эта мысль осенила и меня много лет назад. Отсюда и шумы, запахи, спагетти. Боже! А в полиции меня долго допрашивали. Да, чёрт возьми! И по мере того, как проходили годы, и старый дом становился всё смешнее и смешнее — ну, долгое время я думал, что дядя всё ещё там прячется, понимаешь? Как сумасшедший. Я думал, что это он устраивает все эти пакости. За исключением…

— Да?

— Семь лет, приятель, — с горечью ответил Картер. — Семь долгих лет. Если бы дядя прятался в доме, поверь мне, я бы его нашёл. И если бы он не был мёртв, когда я его искал, он наверняка был бы мёртв сейчас! Во всяком случае, это было как раз в то время, когда они нашли завещание, я имею в виду, что я впервые увидел спагетти. Тогда они воняли достаточно скверно, но с тех пор… Тут Картер резко смолк.

Мы преодолели крутой поворот, затем свернули налево, проехали между старыми столбами и по короткой дорожке. И всё, что Картер собирался сказать, осталось невысказанным. Вот он, старый дом, вырисовывающийся силуэтом в ночи, как какой-то мрачный каменный призрак с остроконечными крышами, как измождённый, полуразрушенный мавзолей.

И мне стало немного холоднее несмотря на то, что ночь была тёплой, и я почти чувствовал, как Картер вспотел, когда он замедлил машину, чтобы остановиться в тени у крыльца.

VI

Мы долго стояли, просто глядя на крыльцо, чёрное, как крыло ворона, на фоне мягкого ночного сияния Лондона. Картер, должно быть, уже перестал потеть, а мне не становилось ни на йоту теплее, но мы по-прежнему сидели в машине. Мне не очень хотелось заходить в дом, и я догадался, что Картер, должно быть, чувствовал то же самое. Но…

Как будто почувствовав мою нерешительность, он взял инициативу в свои руки. Зазвенели ключи, когда Картер открыл дверь на крыльцо, зажёг тусклый свет, провёл меня между кучек мусора к внутренней двери дома и повернул второй ключ в ржавом замке. Затем мы оказались внутри, и в следующую секунду Картер включил свет. Мы находились в чём-то вроде прихожей, которая, как и крыльцо, демонстрировала все признаки обширных, неприкрытых раскопок. Я посмотрел на Картера, он стоял, как будто нервно прислушиваясь к чему-то, затаив дыхание.

Да, воздух был затхлым, но ни в коей мере не ядовитым, как он описывал. Это был запах пыли и древности (и естественно, мусора от его раскопок), но это было всё. Никаких засорившихся стоков, которые могли бы обнаружить мои ноздри, и уж точно никаких…

— Всё в порядке! — неожиданно объявил Картер, напугав меня. И ещё более зловеще добавил: — Во всяком случае, пока.

Он прошёл через дверь справа, снова включив свет, и я последовал за ним. И пока он стоял там, оглядываясь по сторонам, теперь уже немного менее нервно, я осмотрел очередное помещение.

Это была огромная гостиная, и она по меньшей мере на столетие устарела, вышла из моды и времени. Обои (то немногое, что Картер не тронул) были в жёлтую полоску, такие, должно быть, украшали миллионы гостиных на рубеже веков; камин состоял из тёмных мраморных колонн с каменной перемычкой над утопленной железной решёткой; в центре высокого потолка располагалась богато украшенная гипсовая "роза", на которой когда-то, несомненно много лет назад, висела какая-то хитроумная люстра, придававшая комнате определённую состоятельность. Все плинтусы имели двенадцать дюймов в высоту и полтора дюйма в толщину, с причудливой лепниной по верхнему краю; точно так же массивный карниз соединял стены с потолком — Картер ещё не снёс его! Огромный эркер с крошечными витражными стёклами наверху и прозрачным стеклом внизу венчал изогнутое окно — выступ, который, казалось, был сделан из цельного бруса. За исключением того, что он больше не был твёрдым. Нет, потому что здесь определённо расплодились домовые грибы; и когда я надавил на подоконник, кончик моего пальца погрузился прямо внутрь, и выпустил облачко древесной пудры, когда я вытащил его обратно. Сухая гниль: несомненно, всё дерево здесь было изъедено.

Картер прошёл мимо меня и задёрнул древние шторы на грязных окнах.

— Вот, — сказал он без всякой необходимости. — В передней комнате. Я поднял половицы и осмотрел землю под ними. Именно там я нашёл одну из монет. Засёк её с помощью детектора. Но я думаю, что она просто упала туда через щель между досками. Как ты можешь видеть, все половицы кривые. Повсюду щели. И до меня никто не тревожил полы. Итак… Я думаю, мой старый дядя Артур просто потерял монету, вероятно, когда пересчитывал их или что-то в этом роде.

Картер подошёл к каминной полке.

— Вот, помоги мне, дружище. Тяжёлая какая.

Мраморная перемычка была расшатана; для того, чтобы оторвать её от каминной решётки, была использована грубая сила. Картер взялся за одну сторону перемычки, я — за другую, и мы подняли её. За камином я увидел пыль и обломки штукатурки.

— Нашёл ещё одну монету там, — указал Картер. — Также засёк с помощью детектора. Но видишь, между каминной полкой и стеной была трещина. Так что я думаю, что монета попала туда случайно, как и первая — в трещину меж половиц. Старина Артур, вероятно, когда-то складывал их там на полке.

— Похоже, он был удивительно небрежен со своим золотом! — отметил я.

— Дряхлый старый хрыч! — рявкнул Картер. — Но именно поиск монет заставлял меня возвращаться сюда, в противном случае я давно бы уже сдался.

Я подумал, не кроется ли в том, что Картер только что сказал, нечто большее, чем он подозревал, но промолчал. В конце концов, какая причина могла быть у его дяди, чтобы заманить его в этот дом?

Мы поставили каминную полку на место, и Картер поднёс горящую спичку к куче бумаги, которую он приготовил заранее к нашему визиту.

— А как насчёт третьей монеты? — спросил я его. — Где она была?

— А? — Картер отвёл взгляд от мерцающего пламени, которое обжигало края скомканных газет и цеплялось за расщеплённые концы сухих веток. — О, она нашлась в его матрасе. Ещё один подвиг старого металлоискателя.

— В матрасе твоего дяди?

— Да. Он вшил карманы в этот старый заплесневелый матрас. Довольно много карманов, но монета нашла дырку и оказалась в подкладке. Когда дядя перекладывал свою добычу, эта монета, должно быть, ускользнула от него.

— Перекладывал? — повторил я.

Картер вздохнул.

— Ну, если монеты были там, в его матрасе, а сейчас их там нет, тогда, очевидно, он их перепрятал в другой тайник!

— Перепрятал, когда ты начал, э-э, подталкивать его к употреблению спиртного, это ты имеешь в виду? — поинтересовался я.

Картер прищурился, затем отвёл взгляд. Он на мгновение замолчал, затем пожал плечами.

— Возможно, — сказал он.

Костёр уже разгорелся, и его пламя пожирало угли, которые сдвигались на платформу с хворостом. Дым из камина повалил в комнату, заставив нас попятиться, кашляя.

— Дым исчезнет через минуту, — сообщил Картер. — Видишь ли, я проверял и дымоход. Нанёс ему небольшой ущерб. Засорил обломками кирпича. Я не сильно заботился о нём.

Картер вздрогнул, когда дымоход начал втягивать воздух и дым улетучился.

— Итак, какие места ты не проверял? — поинтересовался я.

Картер снова пожал плечами.

— Я ещё не закончил с подвалом, — сказал он. — Обычно детектор находит шурупы и гвозди. Я уже почти наполовину закончил.

— Тогда давай перейдём к делу, — предложил я.

— Ах, нет! — воскликнул Картер, поднимая руку, словно останавливая меня. — Я сам займусь этим. Ты здесь не для этого. Нет, друг мой Дэвид. Тебе работать руками? Забудь. Нет, ты приготовишь кофе для нас обоих, особенно для меня, потому что внизу становится холодно, и ты осмотришь старый дом, может быть, ты найдёшь укромные уголки, которые я мог пропустить, и ты просто вроде как будешь здесь.

Это меня вполне устраивало (хотя я подозревал, что Картер предпочитал работать в одиночку по вполне очевидной причине: вероятно, чтобы припрятать немного золота, как только оно обнаружится, и тем самым избежать выплаты моих десяти процентов от найденного).

— Очень хорошо, — всё равно согласился я. — Покажи мне кухню и дорогу в подвал, и мы пойдём дальше. И ещё одно: ты сказал, что три монеты, которые ты уже обнаружил, были почти в отличном состоянии. Я бы хотел увидеть одну хотя бы для того, чтобы получить более чёткое представление о том, что нам нужно искать.

Картер поднял брови, словно удивившись. Но в итоге сказал:

— Без проблем. — Почему ты не попросил раньше?

Затем он нахмурился.

— Или, может быть, ты думал, что я на самом деле всё выдумал, а? Как будто я использовал эту историю только как приманку, чтобы заручиться твоей помощью в сомнительном предприятии?

Картер сунул руку под рубашку, где носил тяжёлую серебряную цепь, и вытащил кожаный мешочек. Тот сильно звякнул, когда Картер встряхнул его. Мой друг ухмыльнулся, развязал горловину мешочка, достал монету и передал её мне.

— Вот, — сказал он.

VII

Медальон, как я и ожидал, оказался холодным и тяжёлым, как и та монета, что Картер показывал до этого, но его узоры были видны так же отчётливо, как на свежеотчеканенной десятипенсовой монете. Вот она снова, эта выпуклая фигура с восемью расходящимися лучами. Но теперь я мог видеть, что на самом деле это был осьминог, при чём такой, с которым я бы никогда не пожелал встретиться во плоти.

Я назвал его осьминогом, но более точно было бы "осьминогоподобный дизайн". Но с таким же успехом я мог бы сказать "антропоморфный, похожий на человека". Не то, чтобы в фигуре на золотом диске было что-то действительно человеческое, если только это не было ощущением некоего глубинного разума, который, казалось, был присущ пристальному взгляду этих ужасных глаз. О, да, кто бы ни создал эти медальоны, он, несомненно, очень хорошо поработал над этими глазами. Взгляд, который они, казалось, физически бросали на меня с поверхности безжизненного золотого диска, был взглядом крайней злобности — ненависти ко всей человеческой расе, ко всем живым существам!

Что касается всего остального: у него были крылья летучей мыши, сложенные за торчащей головой. И от этой головы в вышеупомянутом солнечном луче расходились лицевые щупальца, милосердно скрывая большую часть остального тела, которое казалось раздутым, как у какого-то огромного океанского слизняка; и в центре, у корней этих щупалец, я мог видеть полуоткрытый клюв, который, как мне показалось, изрыгал безумный смех или безумный крик. Когти царапали край каменного трона, на котором сидел или восседал этот зверь. На троне были вырезаны кальмары и кракены, покрытые коркой водных грибов или кораллов и задрапированные верёвками из морских водорослей. Под фигурой, по краю медальона, имелись следующие символы:

И на обратной стороне: едва различимые (возможно, для создания эффекта погружения под воду, поскольку на переднем плане, несомненно, плавали странные рыбы) очертания колоссального города с зиккуратами и храмами, колоннами, башенками и зданиями без окон. Архитектура этого города казалась задуманной или изображённой каким-то сумасшедшим кубистом. Все углы были неправильными; поверхности казались одновременно вогнутыми и выпуклыми! Я не мог толком понять, как я должен был смотреть на эту сцену или с какого ракурса. И ещё больше таких странных символов, как этот:

Я вернул медальон Картеру.

— Мне это не нравится, — сказал я ему.

— Что? — удивился он. — Брат, это же золото!

— Валюта или символ какого-то странного культа, я бы сказал, — ответил я.

Картер нахмурился, явно не понимая моего отвращения.

— Ты хочешь сказать, что тебе не нравятся рисунки? Ну и что? Расплавь их, и у тебя будет золото! Какая разница, как они выглядят сейчас? Или для чего они использовались?

Но было ясно, что Картер тоже этого не понимал, и, если уж на то пошло, я и сам не был уверен в своей версии!

Он убрал медальон, посмотрел на меня с лёгким удивлением и сказал:

— Хорошо, я приступлю к работе в подвале. Кухня вон там, — он указал на приоткрытую дверь, — а подвал ты найдёшь внизу, под лестницей.

И он ушёл.

Я отправился на кухню и усмехнулся, сразу поняв, что имел в виду Картер. На шатком столе стояла древняя электрическая плита с двумя конфорками, покрытая пятнами и грязью. Рядом с плитой, казалось, поблёскивал довольно новый электрический чайник. Я догадался, что чайник принадлежал Картеру. Там же имелась квадратная каменная раковина с единственным краном для воды. Раковина и сливное отверстие были изношены и покрылись пятнами более чем за сто лет.

Я сделал мысленную пометку, что кран был конечной точкой единственной свинцовой, водопроводной трубы, которая поднималась по стене и исчезала в пятнистом потолке. Мне подумалось, что это выглядит странно. Картер сказал мне, что у его дяди имелась только холодная вода, прямо из городской сети, так почему же подача сюда шла сверху? Если только… конечно! Там, наверху должен находиться туалет, или, может быть, умывальник для рук. Как бы то ни было, сначала вода должна приходить из сети. Должно быть, так оно и было устроено. Но Боже! — какой устаревший образ жизни, должно быть, вёл старый Артур Картер…

Я наполнил чайник, включил его в единственную розетку на кухне и решил быстренько заглянуть наверх, пока закипает вода. Я вернулся в переднюю комнату, а оттуда — в прихожую. Под лестницей я обнаружил открытую дверь с каменными ступенями, ведущими вниз. Из подвала доносился звук лопаты, ворчание и пыхтение Картера, он трудился изо всех сил. Должно быть, он надел комбинезон, потому что одежда, которая была на нём, теперь висела на спинке старого стула, стоявшего рядом с лестницей.

— Ты в порядке? — крикнул я.

И через мгновение получил ответ:

— Да. Где кофе?

— Есть шанс, что скоро будет.

Он проворчал что-то неразборчивое, после чего продолжил копать.

Когда я вышел из-под лестницы, я заметил ещё одну маленькую дверь в другом конце коридора. За ней туалет. И это тоже было необычно. Если туалет располагался здесь, внизу, почему водопроводная труба шла наверх из кухни? Затем я вспомнил, что Картер сказал о том, что ему поставили ванну, и поэтому на мгновение выбросил этот вопрос из головы…

Очень хорошо, теперь я хотел бы посмотреть, как выглядят комнаты наверху.

Ступеньки сами по себе были чем-то опасным: шаткие и прогнившие, они, казалось, прогибались у меня под ногами. Я прижался к стене, где края ступенек казались более прочными. На втором этаже было темно, потому что тусклый свет из прихожей почти не проникал туда. Но… на лестничной площадке я нашёл выключатель, и голая пыльная лампочка на затянутом паутиной гибком проводе давала достаточно света, чтобы показать мне коридор с полудюжиной дверей, ведущих в неизвестные комнаты.

Большое и длинное помещение в дальнем правом углу было недавно переоборудовано в ванную комнату; в ней имелись маленькие окна, которые с одной стороны выходили на пригород, а с другой — смотрели вниз с холма на сияющий огнями Лондон. Комната была более или менее нетронутой (хотя я мог видеть, что Картер поднял половицы), а старая ванна, которую он установил, была чистой и стояла на четырёх когтистых ножках у торцевой стены.

Над ванной стильный цилиндр современного электрического нагревателя поблёскивал синей эмалью и хромом там, где он был прикреплён к стене. Нагреватель соединялся с медной трубой небольшого диаметра, другой конец которой был приварен или припаян к старой свинцовой трубе, которую я видел на кухне; здесь она проходила через доски в нижней части ванны, поднималась по стене и уходила вверх, скрываясь из виду… на чердаке.

Теперь я увидел, что это действительно аномальный трубопровод. Я ломал голову над вопросом: если вода в дом поступала непосредственно из городской сети, почему труба была проложена через чердак?

Обычно это предполагало бы наличие там бака для воды, но дяде Картера он не понадобился бы, не в его обстоятельствах. С другой стороны, бак мог быть стандартным приспособлением сто лет назад, когда построили дом. Так что, может быть, в конце концов, это было не так уж и странно.

В любом случае, я не был водопроводчиком, отнюдь нет. Но… возможно, стоит спросить об этом Картера.

Собираясь выйти из комнаты, я заглянул в ванну и…

Серовато-розовый пучок чего-то похожего на старые спагетти лежал в эмалированном углублении ванны, рядом с пустым сливным отверстием, словно какой-то тонкий, инертный червяк из канализации выполз на свет, чтобы умереть от собственных усилий…

VIII

Внезапно почувствовав прогорклый запах, я смыл этот пучок в сливное отверстие и закрыл кран, затем вышел из ванной и быстро заглянул в другие комнаты. Того, что я там увидел, было достаточно, чтобы сказать мне, что этот дом следует снести. Картер уже хорошо потрудился; только внешняя кирпичная кладка удерживала стены; один удар бульдозером, и дом рухнет! Ну, может быть, Картер не так сильно подпортил стены, но достаточно. О, да, он отчаянно хотел найти золото!

Но я мог бы исследовать всё, что моей душе угодно, позже; прямо сейчас я должен был удовлетвориться тем, что, по крайней мере, изучил общую планировку этого места. Я спустился вниз, на кухню, заварил растворимый кофе, добавил сахар и молоко. Вкус был немного не тот — вода в старых домах всегда немного странная, я думаю, — но, по крайней мере, моя смесь была горячей и влажной (стандарт НАТО, как мы называли это в армии!), и Картер, должно быть, уже хочет пить. Затем я взял обе кружки и отважился спуститься в подвал.

— Самое время, приятель! — сказал Картер, когда я появился в поле зрения, спускаясь по каменным ступеням. — Чем же ты занимался?

— Осматривался, — ответил я.

— Увидел что-нибудь интересное?

Я намеренно воздержался от упоминания о моей встрече со спагетти.

— На самом деле я не осматривал дом; я просто хотел почувствовать это место, вот и всё.

И пока я говорил, я оглядывался по сторонам.

Подвал был довольно просторным, примерно двадцать четыре на двадцать семь футов, с высоким бетонным потолком, который подпирали четыре бетонные колонны. Стены (то, что от них осталось) были кирпичными, но теперь по крайней мере четверть пола покрылась обломками битого кирпича и тёмной землёй. Доски пола были подняты, и Картер стоял по пояс в земляной яме, верхняя часть его тела блестела от пота, смешанного с грязью. Над его головой на гибком шнуре свисала одинокая яркая лампочка. Рядом с ямой Картер постелил газету, на которую он складывал ржавые, изогнутые гвозди, старые шурупы и другие железки. И прямо рядом со мной, у подножия лестницы, стоял металлоискатель Картера: новенький на вид "Супер-Искатель 7".

Картер вылез из своей норы, когда я шагнул вперёд. Верхняя часть его комбинезона болталась у него на талии. Он надел его, застегнул на все пуговицы и, взяв у меня свой кофе, выпил его за пару больших глотков. Затем он сказал:

— Вот и всё, на сегодня с меня хватит.

— Но ты работаешь всего полчаса!

— Здесь, внизу, сын мой, этого времени достаточно! — объяснил Картер. — Господи! Я начинаю жаждать компании уже через десять минут! В любом случае, у меня такое чувство, что я порю дохлую лошадь — во всяком случае, здесь, внизу. Ни малейшего сигнала на старом детекторе. И, кроме того, наверху ещё много чего нужно сделать.

— Я поднимался по лестнице, — сказал я ему. — Во всяком случае, бегло осмотрелся. Странная сантехника.

— Э… Я не очень разбираюсь в сантехнике.

— Я и сам многого не знаю, — ответил я. — Но в ней есть что-то странное.

— Всё это место чертовски странное! — мрачно пробормотал Картер. — Давай вернёмся наверх. Мне бы не помешало ещё немного кофе.

Картер шёл впереди. На полпути вверх по ступенькам он остановился у выключателя. Он посмотрел вверх и спросил:

— Ты закрыл там за собой дверь?

Это было почти обвинение.

— А что?

Картер пожал плечами, но, когда он выключил свет, я понял, что он имел в виду. Единственная лампочка в подвале отбрасывала свет прямо на ступеньки; теперь, когда она погасла и дверь была закрыта, здесь стало темно, как в склепе. Тяжело дыша, Картер преодолел оставшиеся ступеньки, перепрыгивая через две, и я последовал за ним. Это был всего лишь вопрос секунд, но я испытал облегчение, когда он открыл дверь подвала, и тусклый свет просочился внутрь.

Мы вернулись в гостиную, а Картер прошёл прямо на кухню, крикнув мне:

— Я приготовлю ещё кофе. Ты пока осмотри комнаты. Было бы неплохо, если бы ты хорошенько исследовал все их по очереди.

Это звучало разумно. Я полностью сосредоточился на гостиной.

Две стены, стоящие под прямым углом к большому эркеру, были глубоко утоплены. Одна стена являлась торцевой; в её нише стоял старый письменный стол из дуба. Противоположная ниша во внутренней стене была заставлена книжными полками; большинство из них сейчас пустовали, но на некоторых всё ещё пылилось изрядное количество старых томов. Я подошёл к книжным полкам, чтобы рассмотреть их поближе, и окликнул Картера:

— Ты заглядывал за книжные полки в нише?

— С детектором, да, — ответил он. — Ничего ценного.

Я пропустил ответ Картера мимо ушей. Название одной из книг отвлекло меня. Нет, я выражусь сильнее: как будто тусклые золотые буквы на корешке бросились мне в глаза или, казалось, внезапно вспыхнули внутренним огнём, когда моя тень легла на книжную полку.

"Песнопения Дхолов".

Книга стояла на полке на уровне моих глаз. Я взял её в руки. Она вызывала ощущение липкости, и листая книгу, я как будто я копался в чьей-то могиле! Вместе с пылью поднималась гнилая вонь, которая была чем-то совсем иным, чем удручающий запах старой бумаги. Вместе с книгой с полки сорвался длинный кусок спагетти и шлёпнулся на пол…

Это были именно спагетти. Картер говорил о них, а у него был большой опыт встреч с ними. Но у них был запах (если запах исходил именно от спагетти) чего-то очень, очень мёртвого! Я пнул нить спагетти носком своего ботинка. Она разделилась на две части, может быть, по три или четыре дюйма каждая. Она была желтовато-серой, переходящей в заплесневело-синюю.

— А! — воскликнул Картер, вернувшись в комнату. — "Песнопения Дхолов". Ты нашёл эту чёртову книгу!

Он остановился и подозрительно принюхался.

Теперь, хоть убей, я не могу сказать, почему я это сделал, но что-то побудило меня не упоминать об этой второй нити спагетти точно так же, как это побудило меня промолчать о первой. Может быть, из-за жадности? Если Картер испугается, в конце концов, плакали мои десять процентов. Как бы то ни было, стоя к нему спиной, я быстро носком ботинка растёр… что бы там ни было в пыль и неровности половиц.

Картер снова принюхался.

— Ты чувствуешь этот запах? — резко спросил он.

— А? — Я притворился невежественным, потому что на самом деле запах быстро исчезал. — Запах чего?

Картер постепенно перестал хмуриться.

— Моё воображение, — наконец сказал он. — Боже! Ненавижу это место.

Я подошёл к дубовому столу. По бокам и сзади него к стене была приделана деревянная скамья, обтянутая кожей. Я сел на край скамьи и открыл книгу. Картер подошёл, налил мне кофе и сказал:

— Пока ты здесь, я собираюсь осмотреть панели в дальней левой комнате наверху. Если что-нибудь захочешь узнать, подойди к подножию лестницы и крикни мне. Хорошо?

— Ладно, — ответил я, и пока Картер занимался своими делами, я открыл сто одиннадцатую страницу необычной древней книги…

IX

Прежде чем я расскажу об этой странице, возможно, мне лучше описать кое-что из самой книги. В другом случае я бы не стал утруждать себя, но эта книга была… чем-то особенным. Ибо, как и "монеты" Картера, от неё буквально разило старостью. Она была… древней! Как египетские пирамиды, как менгиры древних могильников или мегалиты Стоунхенджа.

Большая, размером примерно одиннадцать дюймов на восемь; и громоздкая, книга имела почти четыре дюйма в толщину и весила, как большой кирпич. Кем бы ни был "Дхол", он, должно быть, ужасно много пел! Обложка книги была сделана из дерева, красного дерева, как мне показалось, но с причудливой резьбой и инкрустацией слоновой костью и серебром. Петли тоже были серебряными, с синеватым оттенком древности, и украшены причудливыми узорами, которые, хотя и не совсем живописные, тем не менее вызывали отклик в моём подсознании, как сцены, вызванные в воображении пламенем камина, или полузабытые картины из сна, или видения и псевдовоспоминания из предыдущего плана существования. Любой, кто когда-либо испытывал дежавю, поймёт, что я пытаюсь сказать.

Между обложками: бумага была толстой и грубой, местами сильно испачканной, а в других местах крошащейся; края листов выглядели неразрезанными и неровными, трескались и отслаивались; текст и иллюстрации были сделаны вручную, и их темой было…? Здесь я оказался в растерянности.

В отличие от символов на медальонах, буквы в книге были очень похожи на английские (по крайней мере, ранние англосаксонские), но соединённые вместе таким образом, что не имели никакого смысла. Или… это был язык, ранее не известный мне. Или… текст был в закодированной или криптографической форме. И на сто одиннадцатой странице…

Это будет непросто! Как, чёрт возьми, можно было бы прочитать этот последний абзац вслух, как в "оговорке дяди Картера", или действительно прочитать его каким-либо другим способом, если никто не мог понять ни ритма, ни произношения, ни даже смысла и назначения этого текста? Трудно, да — и всё же я и теперь помню этот абзац, символ за символом, "слово" за "словом". И зная о его силе, я воспроизвожу ниже только эту часть:

"Гб'ха гн — ка а'хбоа ум, эт — ум

Т'хн — хла пух — гхтагн бугг — угг.

Гн — ка ум Зг'х нутх — ах'н, эт — ум,

Эльгз — а'хбоа пух — атта улл…"

Чушь? Не более странная чушь, конечно, чем любое закодированное сообщение до того, как оно будет расшифровано. И если бы этот текст был не в зашифрованном виде… тогда, возможно, он представлял собой английское приближение того, как песнопение будет звучать на английском (или человеческом?) языке.

Ибо теперь я действительно чувствовал, что держу в руках книгу, во многом далёкую от мирских знаний; и это моё чувство, что она не совсем земная, не было таким притянутым за уши, как может показаться читателю. Инопланетная? Конечно, язык её был чужим: таким же непостижимым, как египетские иероглифы во времена, предшествовавшие открытию Розеттского камня. Древняя? Конечно, как я уже объяснял ранее; и, в силу своего отдалённого происхождения, очень чуждого. Но…

Зловещая? Нужно ли мне добавить, что да? По крайней мере, я чувствовал, что в этой книге говорится о злых существах. Иначе почему её содержание такое непонятное и намеренно зашифрованное?

Или это болтовня Картера так подействовала на мои нервы? Нет, причиной тому была… книга! И ничего больше. Очень странная и очень старая, но всего лишь книга. Я позволил себе перелистать жёсткие, крошащиеся страницы, касаясь их большим и указательным пальцами.

Страницы сразу же раскрылись на разделе, который определённо часто открывали. С новым интересом я отметил, что кто-то оставил множество заметок на полях мелким паучьим почерком. Заметки были современными, написанными недавно и на английском языке; написаны, как мне показалось, тонкой шариковой ручкой. Более того, там имелась подпись: я с удовлетворением отметил, что это была подпись Артура Картера.

Что касается того, о чём говорилось в примечаниях: их было почти так же трудно понять, как и текст книги; не сам корявый почерк, а то, что он означал или что подразумевал пишущий.

Напротив одного длинного абзаца:

"Не так, как написано в "Некрономиконе", и не так, как в "Заметках" Фири. Возможно, вариация на 8-ю строку Агга-атх. Опасно пробовать это без максимально возможных мер предосторожности. "Потерянная" литургия Элифаса Леви может сыграть свою роль…"

Или на другой странице:

"Голубое Сияние (стр. 79-3) — это загадка. Конечно, мне кажется, что я его вижу, но это из-за того, что заклинание изменяет мои глаза, или из-за того, что само сокровище из-за заклинания испускает это временное излучение? Как бы то ни было, оно эффективно, как и все эти проклятые заклинания…"

Или, что ещё более непонятно:

"Дхолам, по словам Принна, нельзя доверять ни при каких обстоятельствах, и по возможности следует избегать использования их устройств или тех устройств, которые им предоставлены. Их песнопения могут быть особенно ядовитыми. Принн, однако, отмечает, что, хотя их благотворная тауматургия сомнительна, их знаки мести особенно сильны — хотя почти всегда посмертны! Теперь я перевёл все вредные песнопения между номерами 101 и 127, но Боже! кто пожелал бы такого даже своему злейшему врагу?"

Я потряс головой, чтобы очистить её от всевозможных странных образов, затем снова перевёл взгляд на второе из примечаний. "Голубое Сияние (стр. 79-3) — это загадка…"     Что ж, я должен был согласиться с дядей Картера, всё это было головоломкой! Но давайте хотя бы посмотрим, к чему он клонил.

И вот я перешёл на страницу 79 и нашёл третий абзац.

Отрывок бросался в глаза сразу: на левом поле, напротив нужного текста, Артур Картер провёл тонкую линию карандашом. Но меня вновь постигло разочарование: текст был закодирован, как и остальная часть книги. Мелким почерком, однако, слева Картер также нацарапал:

"См. Принна об опасностях "Приманивания дхолов" и "Оккультное обнаружение золота".

Оккультное обнаружение золота…

Теперь я почувствовал, что действительно нашёл ключ к загадке!

Очевидно, дядя Картера был оккультистом — во всяком случае, дилетантом — и использовал определённые так называемые "искусства" в поисках спрятанных сокровищ. И, возможно, в конце концов, он не был таким уж дилетантом, поскольку, судя по всему, доказательства говорят о том, что он не знал средней меры успеха.

"См. Принна на… "Оккультное обнаружение золота".

Принн…? Конечно, это было имя, которое я видел на корешке другой книги — да, она тоже стояла на полке в доме старого дяди Артура!

У меня возникло искушение немедленно снова подойти к полкам, но вместо этого я заставил себя ещё раз взглянуть на третий абзац. Он казался полной и абсолютной тарабарщиной, но что-то в сочетании гласных и гортанных звуков заставляло меня пялиться на текст, и мой язык непроизвольно шевелился во рту. Я обнаружил, что читаю вслух, напрягаясь, чтобы выдавить чужеродные звуки из задней части моего горла и с кончика моего языка…

Казалось, земля стала уходить из-под моих ног!

Весь дом задрожал!

Послышался стон — от смещения почвы, от нагрузки на деревянные стены? — и ужасный крик Картера сверху…

X

Картер кричал так, словно взвод десантников спускался по той гнилой лестнице. Он был бледен как простыня, несмотря на лицо в грязи, когда ворвался в переднюю комнату. К тому времени стоны и сотрясения прекратились, как будто дом зашевелился во сне и теперь снова замер. Я не сдвинулся со своего места у стола.

Картер на мгновение замер в дверях, а затем, казалось, почти перелетел через комнату ко мне, его глаза расширились от шока и ужаса.

— Что, чёрт возьми, это было? — выкрикнул он.

Ответ казался мне довольно очевидным.

— Старый дом начал изгонять призраков, — объяснил я.

— Призраки?! — Глаза Картера расширились ещё больше. Это был неудачный выбор слов с моей стороны. Но…

— Да, призраки. Ты уничтожил этот проклятый дом. Ты поломал стены, сломал половицы и всё такое. Неудивительно, что дом начинает разрушаться сам по себе.

— Проседает? — Картера трясло, но бледность его лица постепенно уменьшалась.

Я пожал плечами.

— А что же ещё? Конечно, это было оседание грунта. Да ведь этот дом уже наполовину изъеден плесенью! Итак… это объясняет шум, на который ты жаловался. "Вероятно, старый дом оседает", — говорил ты и был прав.

Картер подошёл и схватил меня за плечо.

— А вонь?

Как я мог не заметить её, не знаю, но теперь, когда Картер упомянул о ней…

Этот запах отличался от гнилостного запаха разложения, которым сопровождалось моё обнаружение этих мерзких нитей спагетти. Это был запах… смерти? Я не был уверен, во всяком случае, такой запах. Но этот запах был живым! Едкий запах ритма, мощи, силы; чего-то, ожидающего, затаив дыхание и напрягая мышцы; вонь чужеродного предвкушения, подмышка людоеда…

Казалось, он поднимается из щелей в половицах, из ободранных стен, из самого воздуха. Он был повсюду, но с каждой секундой становился всё слабее.

Я встал — признаюсь, немного неуверенно.

Мы посмотрели друг на друга.

Дом погрузился в раздумья.

Что-то застонало, но тихо, удаляясь…

— Уходим! — сказал Картер, снова задрожав. — Достаточно, по крайней мере, на сегодня. Мы вернёмся при свете дня. И с этого момента мы будем возвращаться только при дневном свете. Ты всё ещё в деле?

О, да, так оно и было. Во-первых, нужно было учитывать мои десять процентов, а во-вторых, я хотел узнать больше об оккультном обнаружении золота. Картер — каким бы деревенщиной он ни был, несмотря на все его раскопки и поиски, — даже не взглянул на книги своего дяди, в этом я был уверен. Но мне показалось, что ответ, вероятно, лежит прямо там: на книжных полках старого Артура Картера. И я найду его…

* * *

Когда Картер отвёз меня домой на своей машине, я сказал ему:

— Завтра суббота. Утром я занят, но к полудню должен освободиться. Я встречу тебя у дома между двенадцатью и часом.

— Хорошо, — ответил он, его позвоночник начал немного выпрямляться теперь, когда мы были достаточно далеко от того проклятого места. — Если я буду усердно работать, я, вероятно, смогу закончить осмотр той комнаты наверху и вычеркнуть её из своего списка.

— И что потом? — поинтересовался я. — А как насчёт чердака?

— А? Картер взглянул на меня. — Ты можешь подняться туда, если хочешь, но это тупик. Пара огромных осиных гнёзд в двух углах, где крыша доходит до карниза, но остальное пространство пусто, как жестянка слепого нищего…

* * *

Ещё через десять минут мы были недалеко от моего дома на Холлоуэй-роуд. Я жил в конце аллеи, предназначенной только для пешеходов, и поэтому Картер высадил меня на главной дороге у светофора, на котором только что загорелся красный сигнал. Время близилось к полуночи, и те немногие люди, что были на улице, в основном направлялись по своим домам. Поток машин почти закончился и, конечно, пабы были давно закрыты.

Я дошёл до конца аллеи, и когда я смотрел, как большой автомобиль Картера удаляется по дороге и скрывается из виду, мои мысли вернулись к тому третьему абзацу или песнопению на странице 79 "Песнопений Дхолов". Их буквы в странных сопоставлениях теперь казались прочно зафиксированными в моём сознании. Завернув за угол у ювелирного магазина, я обнаружил, что эти странные "слова" сами собой вертелись у меня на языке, так что я бормотал или напевал их в такт своему шагу, когда спешил домой.

Именно тогда я обратил внимание на очень странную экспозицию за квадратными стальными ставнями и зеркальным стеклом витрины ювелира: тот факт, что при использовании какой-то формы освещения под полками отдельные изделия излучали голубоватое сияние. Каждое украшение из золота или серебра, казалось, купалось в собственном бассейне голубого огня.

Эффект был настолько поразительным, что я хотел остановиться и вернуться назад, но я уже прошёл мимо витрины и скрылся в тени аллеи; и к тому времени было ещё кое-что, что привлекло моё внимание. Конечно, могло быть и так, что какой-то мусор был подготовлен к вывозу за исключением того, что я знал, что по субботам мусор не собирают.

Кроме того, это был не запах отбросов.

И я думаю, что именно тогда я начал чувствовать что-то от страха Картера — я имею в виду, действительно чувствовать это, — когда земля задрожала у меня под ногами и раздался стон, как будто огромные металлические пластины скрежетали друг о друга глубоко под землёй. Вот как это ощущалось и звучало, но когда я резко развернулся и посмотрел назад, на огни главной дороги… Мимо прогрохотал огромный тягач с прицепом, его гидравлические тормоза рычали, когда он замедлялся при приближении к светофору. Выхлопные газы воняли, заставляя меня задыхаться, когда они врывались в аллею.

С колотящимся сердцем и липкой, как глина, кожей я нашёл дверь своего дома и вошёл в темноту.

И хотя я не мог бы сказать почему, тем не менее я держал все светильники включёнными до самого рассвета…

XI

Дневной свет прогоняет ночные страхи, а когда эти страхи непонятны или необоснованны, свет срабатывает гораздо быстрее. К полудню я отбросил все фантазии о тёмных часах, все странности и гротески. Деньги тоже являлись своего рода стимулом, потому что к этому времени я убедил себя, что Картер был прав, что в старом доме его дяди действительно хранились баснословные сокровища.

Я ждал возле старого дома, когда Картер подъехал под хруст слишком широких шин и слишком громкий звук американского клаксона. Казалось, он был в хорошем настроении, и дневной свет тоже сыграл с ним злую шутку.

— Сегодня не будем возиться, — сказал он, впуская меня в дом. — Я сразу наверх и за работу; ты можешь делать всё, что захочешь. Примерно через час мы выпьем по чашечке кофе. Верно?

И, не дожидаясь ответа, он оставил меня стоять в передней комнате, его шаги гулко отдавались над головой, когда он поднимался по шатающейся лестнице.

Я подождал, пока не услышал его тихий топот где-то в верхних частях дома, затем подошёл к книжным полкам в нише и нашёл книгу Принна.

Хотя это была книга не самого Принна, а перевод или трактат о ней. На кожаном корешке, сильно потёртом, за исключением имени Людвиг Принн, написанного золотыми буквами в полдюйма, значилось:

ТАЙНЫ ЧЕРВЯ

автор: ЛЮДВИГ ПРИНН

Заново открыл:

К. ЛЕГГЕТТ

Лондон

1821

Когда я взял книгу с её углового места на той же полке, где хранились "Песнопения Дхолов", её обложка раскрылась, и по меньшей мере дюжина листов тонкой бумаги упала на пыльный пол. Сначала я подумал, что это настоящие страницы из книги и что она просто рассыпается в моей руке; но, собрав их, я увидел, что листы были заметками или вставками, сделанными почерком старого Артура Картера, каждый лист пронумерован в соответствии с его положением в книге. Я отнёс книгу и заметки к столу и сел на стул.

О самих заметках: я мало что мог разобрать в них. Они были такими же загадочными, как и аннотации в другой, более старой книге. Однако там имелся один лист, озаглавленный "Дхолы — золото — обнаружение…", и я быстро просмотрел его, но был разочарован. На этом листе был лишь список ссылок на другие произведения (книги с такими почти сказочно звучащими названиями, как "Некрономикон", "Книга Эйбона" дю Норда, "Культы Упырей" д'Эрлетта и "Пнакотические Манускрипты"), ни одну из этих книг я не видел в довольно ограниченной библиотеке старого отшельника.

Ограниченной, да, и это, несомненно, являлось ещё одной аномалией. Потому что Картер сказал мне, что дом был полон старых книг, безделушек, предметов искусства и так далее. Что ж, если так, то я видел очень мало. Я решил спросить Картера позже.

Однако лист был пронумерован (стр. 134), и поэтому я обратился к этой странице в книге Леггетта, чтобы узнать, о чём там написано. И наконец-то я был вознаграждён, пусть и сомнительным образом.

По словам Леггетта, Людвиг Принн написал о Дхоле [лах] в своих "Тайнах Червя":

"По их звукам вы узнаете Их и по Их зловонию. В Долине Пнот Они шуршат, и прикосновения Их подобны прикосновениям больших улиток; но во тьме Пнота ни один человек не видел Дхолов, и это великое благо!

В вашем бодрствующем мире Дхолы чрезвычайно редко встречаются, хотя, несомненно, Их может призвать тот, кто безрассуден. Более того, Они всегда внимают Голубому Сиянию, которое непреодолимо манит Их, освещая сокровища. Да, и ваша песнь сияния — Их изобретение, ибо с её помощью в Долине Пнот Они ищут истерзанные упырями трупы; и там Они собирают золотые кольца с пальцев скелетов и самородки из челюстей без плоти, добычу из гробниц для изготовления тайных сокровищ Ктулху.

Да, и смрад от них в яме, и грохот, и вопль, и стон их велики; и Они заставляют дрожать саму землю, и зловония поднимаются из Пнота…"

Теперь, оглядываясь назад, может показаться удивительным, что я не установил никаких связей — или, в лучшем случае, немногочисленных и неопределённых — между написанным и тем, что мы с Картером до сих пор пережили в этом старом доме. Но подумайте: я ничего не знал об оккультизме и не верил в него; моя прошлая мирская жизнь была такой, что обе мои ноги твёрдо стояли на земле; и, по общему мнению, старый Артур Картер был очень странным типом; его неприкрытый интерес к таким вещам вряд ли можно было принимать всерьёз. Да и никого невозможно принимать всерьёз из тех, кто верит в такие вещи.

Что касается дхолов, причина, по которой "ни один человек не видел дхолов", казалась мне очень ясной и простой: их не существовало! И всё же… в книге упоминалось о сокровищах, и, конечно, старик Картер, похоже, получил свою долю, благодаря…

Я вновь просмотрел отдельные листы, вставляя их в соответствующие места в книге. Когда я делал это, я наткнулся на лист, который не выпал из книги, а был свободно вставлен между страницами 88 и 89, и что-то в стиле письма на нём, а также тот факт, что, в отличие от других, он не был пронумерован, сразу привлекло моё внимание. Это был почерк Артура Картера, совершенно определённо, и, как всегда, корявый; но в буквах чувствовалась непривычная для него торопливость или скрытность.

Позвольте мне объяснить:

Почерк другого человека оказывает на меня своеобразное воздействие: я почти всегда представляю себе писателя за работой, с пером в руках, в той позе или настроении, которые, казалось бы, диктует произведение. Таким образом, просматривая другие заметки, я представлял себе Картера, сгорбившегося над этим самым столом, бормочущего про себя, когда он занимался какими-то жуткими исследованиями или копировал из каких-то "августейших" источников ссылки, которые его интересовали, медленно, но верно продвигаясь к своей непостижимой цели.

Но с этим листом в моей руке ощущение было совершенно другим. Ведь здесь был старик, спешащий, задыхающийся, взволнованный или испуганный, и почти прежде, чем я прочитал написанное, я догадался об источнике его волнения, его страха:

"Дело дошло до этого, — писал он, — и я в растерянности. Парень Грега — плохая компания. Что ж, таким же был и его отец, хотя у него, по крайней мере, была честь! Но этот… Он обнаружил мою слабость и постоянно искушает меня, и я, как дурак, принял участие и сказал слишком много. Он всё равно получил бы то, что есть, всё это, но, похоже, не может ждать; и я боюсь, что в своей жадности и рвении он может зайти слишком далеко. И после всех этих лет я только сейчас понимаю, насколько я здесь одинок и насколько изолирован. Из друзей у меня никого нет. Рядом мегаполис, а я один…

Однако на данный момент он вышел, и поэтому я могу сделать немного больше. Этим утром, пока Эндрю ещё спал, я был на ногах и занимался "Хтаат Аквадинген". Мне трудно примирить дхолов с какой-либо преданностью Ктулху (хотя я знаю, что Он повелитель снов), и я задаюсь вопросом, могут ли они быть подсознательной памятью или человеческим сознанием у шоггота? В конце концов, сны — это всего лишь подуровень всей сферы существования человека в целом. Мы "существуем" в снах так же уверенно, как и видим их. Можно сказать: я вижу сны, поэтому я существую в своих снах. И Герхард Шрах размышляет почти над тем же вопросом. Тем не менее, пугает мысль о том, что наши самые чёрные кошмары могут существовать в реальности, прямо за углом, так сказать, в параллельных землях сновидений…

Но… правда, я не могу сосредоточиться. Эндрю напугал меня (его требования, хотя и хитрые, и пока ещё не откровенно враждебные, вскоре могут перерасти в полноценные угрозы), а я беззащитен. Я пришёл к пониманию того, насколько я стар — и насколько хрупок. А сын Грега немногим лучше обычного бандита… Если бы только он не был сыном моего брата, я бы немедленно выставил его из дома…

Вчера я искал в "Заметках" Фири его интерпретацию слов Альхазреда (о связи между "Песнопениями Дхолов" и Сатлаттами), но ничего не нашёл. Мне кажется, что следующий фрагмент: "душа купленного дьяволом не спешит выбраться из могильной земли, но жирует и наставляет самого червя грызущего; пока из тления не появится ужасная жизнь", имеет определённое отношение к призыву на стр. 111 внизу.

…. Пока достаточно; Эндрю скоро вернётся. И он, по крайней мере, составит мне компанию. Возможно, я стал слишком замкнутым и поэтому недооцениваю его…"

А остальная часть листа была пуста.

XII

Я решил, к лучшему это или к худшему, не выдвигать никаких обвинений. Во всяком случае, не сейчас. И в любом случае, то, что я прочитал, только подтвердило всё, что Картер до сих пор рассказывал. Пока что…

Я приготовил кофе и поднялся наверх, где Картер превратил комнату в дальнем левом углу в груду обломков. Тяжело дыша от напряжения, он сидел на куче мусора, когда я появился.

— Прошёл час? — спросил он. — Уже?

Я покачал головой.

— Нет, но у меня есть к тебе несколько вопросов.

— Ещё вопросы? — Картер склонил голову набок и, прищурившись, посмотрел на меня. — Насчёт дома?

— Да, и о…

Картер ждал, его косоглазие становилось всё более заметным.

— …других вещах.

Он кивнул и через мгновение добавил:

— Спрашивай.

— О водоснабжении: если оно осуществляется непосредственно из сети, и, если у твоего дяди не было горячей воды, почему труба идёт с чердака?

Картер пожал плечами.

— Не знаю. Я расскажу тебе всё, что мне об этом известно. Когда я впервые начал приходить сюда, после того как исчез старый скряга, вода тут имелась. Но на вкус она была поганой, и довольно скоро поток воды превратился в струйку. Я связался с сантехниками и попросил их разобраться. Старая магистральная труба проходила по кирпичному каналу в торцевой стене и выходила на чердак. Вода в трубе была, конечно, и даже под давлением, но она не текла дальше. Труба была старой и, должно быть, засорилась или забилась известью в том месте, где она поднималась по стене. Поэтому сантехники обошли засор, проведя трубу вверх по стене от основания магистральной трубы и через кирпичи к новому баку, который они установили по центру на чердаке, рядом с люком.

— Там не было старого бака?

Картер озадаченно покачал головой.

— Это так важно?

— Это странно, вот и всё. Я имею в виду, если твой дядя использовал только кран на кухне, зачем вообще тянуть водопроводную трубу на чердак?

Картер пожал плечами.

— Может быть, дядя купил дом уже в таком состоянии. И поскольку он собирался завещать дом мне, он мог подумать, что меня устроит и такой водопровод.

— Но… если ты раньше пропускал грязную воду через засор, откуда ты знаешь, что она до сих пор не поступает оттуда?

— Слушай, это действительно важно? — возмутился Картер.

Я и сам не был уверен.

— Может быть.

— Ну, как я уже сказал, старый водопровод полностью высох. Так что никакой грязной воды! На самом деле, воды вообще нет, сантехники ещё не подключили обходную трубу. В любом случае, я хотел, чтобы они подсоединили её к водонагревателю в ванной, но в этом не было необходимости. Теперь засор был обойдён, поэтому сантехники просто направили воду из моего бака обратно в старую магистральную трубу, которая проходит прямо через мою ванную комнату. Это всё, что я знаю. О, это тяжёлая работа, я знаю, но, чёрт возьми, это только временно!

— Сделано по дешёвке, — кивнул я.

— Конечно. Я имею в виду, что этот дом идёт под снос, ты же знаешь!

Я обдумал это. Затем спросил:

— Куда сливается вода из ванной?

— В туалет. Старая труба была гнилой, поэтому они вставили другую от слива ванны к цистерне в туалете.

— Но разве она не переполняется?

Картер самодовольно ухмыльнулся.

— Всё сливается в унитаз, — сказал он. — Самопромывка, так сказать.

Я покачал головой, наполовину в изумлении, наполовину в отвращении.

— В этом доме, наверное, самая странная сантехника на свете! — наконец объявил я. — И я нисколько не удивлюсь, если здесь представлен самый антисанитарный вариант!

— Временно, — повторил он, пожимая плечами в своей обычной манере безразличия. — Ну и что?

Какие-то ещё мысли толкались в глубине моего сознания, пытаясь вырваться наружу; но на данный момент они ускользали от меня. Я сменил тему.

— Где все те безделушки, о которых ты мне рассказывал? Старинные вещи? Книги, монеты, предметы искусства и так далее?

Картер осмотрел завалы в комнате, взял свой металлоискатель, вывел меня в коридор к лестничной площадке. Он отхлебнул кофе, сглотнули сказал:

— Почти всё ушло. Продал. Все эти вещи всё равно перешли мне по наследству, не так ли?

— Но…

— И как только я отказался от своей, так сказать, постоянной работы и зарплаты, чтобы уделять больше времени этому дому…

— Но…

— Но ничего, приятель! Человек должен чем-то питаться! И кое-что из этого старого хлама было чертовски хорошим!

— Ценным? — спросил я, следуя за Картером вниз по лестнице.

— Боже! Ты не поверишь. Сам Британский музей забрал половину этого хлама, особенно их заинтересовали книги! Удивительно! Чёртово заплесневелое старьё!

— Значит, ты уже получил немного денег от этого наследства, — настаивал я.

— Я не скупой, — ответил он, — но больше ничего не скажу.

Спустившись по лестнице, мы услышали, как хлопнула крышка почтового ящика у входной двери. Счета и…. письмо из Совета Харинги. Я имел с ними дело и узнал конверт, штамп, шрифт в обратном адресе. Картер проигнорировал счета, но вскрыл конверт. Он прочитал содержание письма, затем сердито помахал бумагой и конвертом в воздухе.

— Вот и всё! — прорычал он.

Мы прошли в переднюю комнату.

— Что произошло? — поинтересовался я.

— Они перенесли дату сноса, — объяснил Картер.

— О!

— Кровавый вторник! — Картер застонал. — Вторник! Это же…

— Всего через три дня, — закончил я за него. — У нас есть остаток сегодняшнего, воскресенье и понедельник, и это всё.

Картер тяжело опустился на скамейку у стола, с силой хлопнув ладонью по старой дубовой поверхности.

— Чёрт! — возмущался он.

Пыль маленькими облачками поднималась из трещин в столешнице; что-то хлюпало; исходило зловоние.

Картер рывком вскочил на ноги, с ужасом и отвращением уставившись на свою ладонь. Пятно чего-то мерзкого прилипло к его руке, и капля того же безымянного вещества свисала с его подёргивающихся пальцев. Две нити спагетти со сплющенными концами лежали в пыли на столе, ранее незамеченные. Но книга старого Артура Картера "Тайны Червя" исчезла. Я был уверен, что оставил книгу раскрытой на столе, но теперь она переместилась…

Я оглядел комнату.

…Обратно на книжную полку!

И "Песнопения Дхолов"! Если подумать, я оставил эту книгу на столе прошлой ночью, когда мы уходили в такой жуткой спешке. Но теперь… она тоже вернулась на свою полку.

И с этой полки свисала третья нить спагетти.

Что ж, это ответ на ещё один вопрос, который я намеревался задать Картеру: о вещах, которые движутся сами по себе…

XIII

После этого Картера было бы невозможно удержать в этом доме даже средь бела дня, в этом я совершенно уверен, если бы не тот факт, что до сноса дома оставалось мало времени. Но поскольку его шансы обнаружить сокровища дяди теперь значительно уменьшились, Картер, по крайней мере, преодолел отвращение, чтобы сопровождать меня, пока я осматривал дом. Наконец, я построил в своём воображении план всей постройки.

Вкратце, в дополнение к тому, что я уже рассказал о его полуразрушенном состоянии, даю своё описание дома в том виде, в каком он был тогда:

Здание с прямоугольным основанием примерно тридцати футов в ширину и шестидесяти футов в длину, высотой в два этажа под низкой серой черепичной крышей. Над довольно низкими фронтонами возвышались сдвоенные дымовые трубы из грязного жёлтого кирпича; верхние окна были маленькими, окна на первом этаже — большими, в основном многоярусными; небольшая дверь в задней части дома (выходящая в сторону города), заколоченная досками. Ни в малейшей степени не живописный или "красивый", архитектурно скучный, этот дом выглядел измождённым и, казалось, образовывал угловатый силуэт даже при дневном свете.

Внутри:

На первом этаже располагались, как я описывал ранее, крыльцо, прихожая, лестница на верхний этаж, ступени в подвал, туалет, большая гостиная и кухня. Но со стороны лестницы и прихожей напротив передней комнаты имелась ещё большая (или более длинная) комната, доступ в которую был через заколоченную заднюю дверь, а также через запертую дверь на кухне. Картер показывал мне эту комнату когда-то; как я догадался, это был кабинет, совмещённый с оранжереей, — но он накопил там столько обломков, что войти в неё было буквально невозможно. Картер сказал мне, что кабинет являлся главным хранилищем для вышеупомянутых, ныне "проданных" вещиц, подбор которых, должно быть, занимал большую часть жизни старого Артура Картера.

Вот и всё о первом этаже. Выше:

Там был коридор, который разделял дом вдоль и заканчивался с обоих концов двумя большими комнатами, занимавшими всю ширину дома. Между этими крайними комнатами, с каждой стороны коридора было по две двери, ведущие в шесть меньших помещений. Большая торцевая комната справа стала переоборудованной ванной Картера; её полностью разрушенный аналог слева служил ему временной спальней (мало используемой, как он объяснил). Для чего использовались другие комнаты, я не могу точно сказать; я подозревал, что это кладовые, но сейчас они пребывали в таком запущенном состоянии и в таком беспорядке, что их фактическое использование должно остаться навсегда скрытым; хотя в одной из них действительно стояла старая ржавая железная кровать и древний матрас. Я осмотрел его и обнаружил, что в матрасе есть потайные карманы, точно такие, как описал их Картер.

И, наконец, чердак, и ещё одна аномалия…

Теперь, во время вышеупомянутого осмотра (первый надлежащий осмотр, который я предпринял в этом доме, поскольку мой предыдущий визит был вечером), вполне естественное отвращение Картера несколько утихло, и он восстановил некоторый контроль над собой; так что, когда я предложил заглянуть на чердак, он согласился, как бы ему на самом деле ни хотелось. Однако это время показалось мне таким же подходящим, как и любое другое, пока было ещё достаточно светло, потому что я чувствовал, что в этот день работы будет немного больше. То есть не со стороны Картера. На самом деле, я уверен, что, если бы я упомянул о книгах, об их перемещении, он бы тут же сбежал из дома, и на этом всё было закончилось.

Как бы то ни было, я промолчал (возможно, я ошибся, и на самом деле я сам поставил книги на полки и просто забыл об этом), и через некоторое время, выпив ещё одну кружку крепкого кофе, Картер повёл меня обратно наверх, на лестничную площадку. Там, притащив стремянку из одной комнаты, Картер взобрался до потолка, открыл люк и проник на чердак. Я последовал за ним.

Первое, что меня поразило, было чисто академическим: в конце концов, я непроизвольно оценивал дом как риэлтор. Чердак не был утеплён. Никакой изоляции на полу. Кроме того, шиферные плитки были видны сквозь стропила; никакого внутреннего покрытия, чтобы предотвратить утечку тепла. Что ещё хуже, там имелось много маленьких щелей, которые, возможно, пропускали дождь, а "водопроводчики" Картера — какой же они, должно быть, были бандой разнорабочих! — оставили зияющую сквозную дыру в стене, чтобы получить доступ к обходной трубе. И ещё там был небольшой, цинковый бак для воды, не слишком надёжно привинченный к двум балкам; а далеко слева — осиные гнёзда, о которых Картер упоминал, в самых углах фронтонов над карнизом.

Крыша низко нависала над нашими головами, из-за чего нам пришлось пригибаться; слабый свет пробивался сквозь щели в плитке; всё помещение было пыльным и завешанным паутиной; передвигаться там было небезопасно, поскольку мы могли провалиться через потолки комнат, расположенных ниже. И нигде я не увидел места, где старик мог бы спрятать золото.

Но я упомянул об аномалии, и вот в чём она состояла: с улицы я видел две одинаковые дымовые трубы, по одной на каждом фронтоне. Здесь, внутри, имелась только одна: кирпичное сооружение, расположенное между осиными гнёздами и выходящее на крышу, где оно исчезало из виду. Однако в крайнем правом углу…

Просто обычная, глухая кирпичная стена.

Я ничего не сказал, но мысленно подсчитал длину этой треугольной галереи под крышей, которая, по моим прикидкам, составляла чуть меньше пятидесяти футов. И это было действительно очень странно, потому что сам дом имел длину шестьдесят футов!

В сумеречной тишине, нарушаемой лишь слабым завыванием ветра там, где он проникал под черепицу, мы с Картером стояли, расставив ноги, на двух балках и смотрели друг на друга.

— Ну? — сказал он через мгновение.

— Ты использовал здесь с металлоискатель? — спросил я, потому что, похоже, Картер ожидал от меня подобного вопроса.

— Не видел смысла, — ответил он. — Здесь нет половиц, и ничего, кроме пустоты снаружи.

— Хм! Что ж, похоже, так оно и есть.

Мы снова спустились на лестничную площадку, Картер — первым, но затем я увидел, как он прижался спиной к стене. Под стремянкой, где их, конечно, раньше не было, теперь оказались беспорядочно разбросаны пять или шесть нитей того самого липкого вещества, которое, по утверждению Картера, называлось спагетти. И это, как и следовало ожидать, стало для него последней каплей; день поисков внезапно завершился.

Когда мы выходили из дома, я прихватил две книги, "Тайны Червя" Принна и "Песнопения Дхолов", затем подождал перед крыльцом на внезапно похолодевшем послеобеденном воздухе, пока Картер запирал дверь. Всё ещё бледный, он наконец повернулся ко мне.

— И ты по-прежнему настаиваешь на том, что с этим домом всё в порядке? — вызывающе спросил он.

Мне пришлось притвориться дураком и выдать сомнительную версию:

— Доски… настолько прогнили, — запинаясь, проговорил я, — настолько пропитаны влагой и гнилью, что из них выделяются нити этой отвратительной грибковой пасты. Это выделения грибка, не более того. Давление наших ног на доски — сам наш вес — выдавливает нити из трещин, как гной из нарыва!

Картер посмотрел на меня ещё мгновение, затем снова повернулся к мрачному дому.

— Фурункулы, да! — сказал он затем, кивая, — Чертовски большой и злокачественный нарост! Это место отравлено!

Когда мы направлялись к нашим машинам, я спросил:

— Ты дашь мне ключи от дома?

— Что?

— Ключи, — повторил я. — Возможно, я вернусь ещё за несколькими книгами.

— Сегодня, ты имеешь в виду? — Голос Картера выражал недоверие.

— Возможно, что сегодня. Возможно, сегодня вечером.

Теперь у Картера отвисла челюсть.

— Ты сможешь вернуться сюда, один, вечером?

— Смогу, если сочту это необходимым. У нас осталось всего два дня, помнишь?

На мгновение Картер заподозрил неладное, но потом просто пожал плечами и отдал мне ключи….

XIV

Я очень мало почерпнул из книг.

Согласно Чарльзу Леггетту, Принн был фламандским колдуном, алхимиком и некромантом. Его путешествия в чужие земли и изучение тёмных, запретных вещей сделали его блестящим и опасным знатоком всех оккультных наук. Настолько опасным, что в конце концов его сожгли на костре!

В космологии Принна существовало три чётких состояния или сферы реальности/существования. Это были: мир наяву, в котором правит Человек, пусть и неэффективно; земли человеческих грёз, которые были сформированы им с тех пор, как он впервые обрёл силу и разум, чтобы мечтать; и, наконец, измерение, параллельное обеим этим реальностям, не признающее Человека и даже не считающее его хоть немного важным в космическом цикле.

Но в то время, как сам космос был слеп и безличен, в этой вселенной, параллельной владениям Человека, обитали Существа, которые могли использовать людей, хотя бы как средство для достижения своих целей. Здесь Принн использовал труды колдунов незапамятных времён и тексты невероятной древности — осколки и фрагменты, которые существовали ещё до появления самого Человека, — чтобы составить пантеон, который можно было бы назвать только сказочным. Это был цикл Мифологии Ктулху, включающий в себя таких сущностей или "богов" (демонов?) с ужасающими именами, как Арзорот, Шуб-Ниггуракс, Йибб-Сартл, Затоггуа, Йотт-Соттот и другие. В предрассветные времена эти Сущности были найдены в нужде. Будучи сами чёрными магами (на самом деле являясь основой всего ЗЛА), они воевали против сил БОЖЕСТВЕННОСТИ. Побеждённые, проклятые, закованные в цепи и выброшенные "вовне", они теперь занимали различные дополнения к измерению, параллельному к тому, где обитал Человек, самый новый участник огромного космического цикла. Даже сейчас, находясь в заточении, эти Сущности всё ещё пытаются влиять на Человека — в первую очередь через его самые тёмные сны, в которые Ктулху имел доступ, — в надежде, что однажды с помощью его собственного злого Человека они освободятся, вернутся из внепространственного изгнания.

Всё это было очень интересно, но на самом деле это было не то, что я искал. Однако там имелось подробное описание Отвратительного Повелителя Ктулху (), запертого в своём подводном городе Р'льех (), который мог быть только тем самым чудовищным, головоногим моллюском, с изображением которого я уже имел контакт в форме "монет" Картера. Что, казалось бы, позволяет отнести эти находки к категории "тайные сокровища Ктулху…"

Я продолжал читать книгу так быстро, как только мог, одновременно пытаясь связать текст с пометками Артура Картера. Принн, казалось, проявлял чрезмерный интерес к "обитателям Страны Грёз" — в частности, к таким местам, как Бездна Нума, вершины Трока, Долина Пнот, Пещеры Тут-ахна, Кадат в Холодной Пустыне, Ленг и т. д., указывая таких существ, как Зуги, Гуги, Вурдалаки, Гасты и Ночные призраки (не говоря уже о Дхолах). Он заявлял, что вурдалаки, в частности, имеют обыкновение время от времени вторгаться в бодрствующий мир, чьи "обломки" смертности составляют для них величайший деликатес. О драгоценных металлах, которые они извлекают из трупов, преобразуют и перечисляют в казну Ктулху, Принн сказал совсем немного, лишь повторив свои заявления относительно Голубого Сияния; также повторяя снова и снова свои предупреждения в связи с Дхолами, их песнопениями, заклинаниями, колдовством и т. д…

Вот и всё о "Тайнах Червя".

Что касается того, почему я взял на дом другую книгу "Песнопения Дхолов": возможно, я надеялся найти какой-то ключ к её расшифровке у Принна. Если да, то я снова разочаровался; я вообще ничего не мог понять. Действительно, всё, что я знал об этой книге, это то, что она состояла из "заклинаний", приписываемых Дхолам, и что отрывки между страницами 101 и 127 (которые включали заклинание внизу страницы 111) были вредоносными. Вот и всё.

К 18:30 на улице стемнело, и мои глаза быстро уставали от электрического освещения в моей комнате. Поскольку к тому времени казалось, что я больше ничего не получу от книг, я отложил их, приготовил себе лёгкий ужин и сел, обдумывая всё это, потягивая горячий кофе. Через некоторое время именно так я, наконец, решил головоломку в своём сознании:

Артур Картер давно интересовался оккультизмом. Его занятия в основном были напрасны: бессмысленные метафизические упражнения, обречённые на провал, как и все подобные: сверхъестественного не существует. Но он наткнулся на "устройство" (хотя, несомненно, с совершенно обоснованным и полностью научным объяснением), с помощью которого он смог найти некие сокровища. Используя это "устройство" или метод, он накопил определённое количество золота. Естественно, столь замечательный успех укрепил и придал смысл его оккультной решимости, его вере в "магию", которой были посвящены его занятия.

Что касается "устройства" или метода, который он использовал: это до сих пор оставалось загадкой (хотя, опять же, оглядываясь назад, ответ находился прямо у меня перед носом), но, возможно, дальнейшие подсказки существовали в оставшихся книгах, всё ещё находящихся в старом доме, и в некоторых сочинениях, которые сейчас отсутствуют или "проданы" — за эту непростительную глупость я основательно проклял неотёсанного племянника Артура Картера. Теперь, охваченный непреодолимым любопытством и беспокойством на грани одержимости, я ещё больше ругал себя за то, что не догадался взять с собой домой все книги; а затем, поскольку я знал, что не усну, я решил вернуться туда и сразу же забрать их.

Через несколько минут после этого я уже сидел за рулём своей машины, направляясь на север, к Масвелл-Хилл…

Пока я осторожно ехал по светлому вечернему шоссе, мой разум почти по собственной воле остановился на той паре загадочных и, возможно, закодированных отрывков из "Песнопений Дхолов"; заклинание "Гб'ха гн — ка а'хбоа урн, эт — ум", и вызов Голубого Сияния: причудливое расположение звуков настолько очаровало меня, что я сохранил почти идеальную их последовательность в своём сознании.

Странно, но чем больше я перебирал в памяти эти странные абзацы (песнопения, да), тем более знакомыми они казались, как бессмысленные, но завораживающие мелодии из какой-нибудь детской книжки стихов; более того, я начал чувствовать, что произношу их почти правильно. Меня немного беспокоила мысль о том, что теперь я должен владеть этими странными, чуждыми заклинаниями, смысл и назначение которых можно только предполагать, поэтому я нахмурился, когда въехал на своей машине на территорию старого дома Картеров и припарковал её перед крыльцом. Но затем я заставил себя усмехнуться. Смешно! Я должен даже думать об открытии чего-то существенного в таком количестве чистой тарабарщины.

Выбираясь из машины в резкую темноту вечера, которая, казалось, почти имела свой собственный вкус, я позволил чему-то из этого пения неземных звуков — этой тёмной литургии — снова зазвучать и сорваться с моих губ, её нестройное эхо нарастало и вибрировало в тёмных нишах холодной кирпичной кладки.

Но…

Я не приблизился к дому.

Земля начала дрожать под моими ногами, и запахло серой… или чем-то ещё. В холодной, твёрдой почве появились тёмные трещины, из которых, как пар, вырывались клубы вонючего пара; и грохот глубоко в земле — грохот и отдалённый стон, как от истязаемых металлических пластин…. Мой неосторожный язык мгновенно прилип к нёбу.

Когда грохот и стоны стихли, я уставился на дом, ещё пристальнее вглядываясь в его высокий, мрачный силуэт на фоне звёздного неба. Потом я вернулся в свою машину и уехал. Завтра будет достаточно времени.

Когда я разворачивался на машине, я всё ещё видел кирпичный столб дымовой трубы, торчащий в ночи, той трубы, что отсутствовала внутри чердака, а вокруг неё черепица, фронтон и карнизы горели холодным голубым светом, их собственным огнём Святого Эльма.

XV

На следующее утро я был в доме уже на рассвете, по крайней мере, на два часа раньше Картера, драгоценное время, которое я провёл в гостиной, изучая несколько оставшихся книг. Однако, несмотря на наличие нескольких правдоподобно звучащих названий, таких как архаичный "Liber Miraculorem" и "Образ мира" де Меца, — я не смог найти ничего другого, связанного с "оккультным обнаружением золота", и вообще ничего, касающегося дхолов, упырей, Ктулху и тому подобного. Благодаря скупости Картера все наиболее важные книги теперь, несомненно, прочно обосновались в затхлых архивах Британского музея.

Что касается того, почему я искал: это было не столько потому, что дополнительная информация была необходима, но если бы я сейчас признал возможность использования определённых оккультных или паранормальных устройств, тогда я должен также признать сопутствующие им опасности. Первооткрыватели кислот редко вытравляли железо, не обжигая предварительно свои пальцы…

Что именно представляло собой Голубое Сияние и как простое "заклинание" могло вызвать его, всё ещё оставалось загадкой; но на самом деле это явление определённо было реальным, и я больше не сомневался, что оно служило своей предполагаемой цели. И, размышляя об этом, я задался вопросом: существовал ли "философский камень"? Но ближе к делу… существовали ли дхолы? И если это так, разве Принн (и старик Картер) не предостерегали от каких-либо отношений с ними?

Но в любом случае песнопение выполнило свою задачу, и я с облегчением отметил, что читал не то, что находится между страницами 101 и 127, что должно означать, что оно не было изначально вредным. И к настоящему времени… но, клянусь Богом! — как легко было влюбиться во всё это, увлечься, начать верить…!

…Я не поднимался на чердак.

Теперь я хотел бы думать, что это было потому, что (а) мне не очень хотелось подниматься туда одному, или (б) что я в любом случае считал, что Картер должен сопровождать меня, поскольку золото по праву принадлежит ему, или (в) что я бы с удовольствием объяснил Картеру последовательность своих поисков. Но теперь (снова оглядываясь назад) я обнаружил, что мне стыдно за свои истинные мотивы. Всё просто: люди жадны, и я не был исключением.

(а) я не хотел, чтобы Картер нашёл меня на чердаке, когда приедет, что вызвало бы у него подозрения; и (б) я больше не хотел делиться с ним ни золотом, ни методом, с помощью которого я его обнаружил; и (в) я считал его грубым необразованным грубияном, который, несомненно, заслужил все несчастья, которые были ему уготованы. Вот почему, когда он приехал, я ждал его в гостиной, заранее вооружённый некоторыми очень острыми вопросами.

Я бы не отказался от них даже под натиском подозрительного юмора Картера, его массивной фигуры и, возможно, бурной реакции. Ибо с того момента, как он присоединился ко мне, я понял, что он не спал большую часть ночи, и явно был пьян. И это всего в 9:30 утра. Более того, он принёс с собой бутылку, щедро плеснул в два бокала, прежде чем ухмыльнуться и заявить:

— Если мы должны находиться здесь весь день, и если я должен работать как проклятый ниггер, чтобы закончить то, что я намереваюсь, тогда мне кажется, что лучший способ сделать это…

— Это твоё обезболивающее? — фыркнул я.

— Я не спал, — внезапно заявил он, размахивая руками, — большую часть ночи. Часть времени я провёл с проституткой, другую — с "чёртовой бутылкой".

— Первое, чтобы успокоить боль и снять излишки физической энергии, — ответил я, — а второе, чтобы успокоить нервы, да? Смелость во хмелю!

Но Картер не заметил или, возможно, предпочёл проигнорировать насмешку в моём голосе.

— Верно! — пробормотал он, хлопая меня по спине. — А теперь — к окончательному разрушению!

— Одну минуту! — Я почувствовал себя ободрённым. — Сядь. Вот свежеприготовленный кофе. У меня есть ещё вопросы, всего два, обещаю, прежде чем ты начнёшь работу.

Картер уставился на меня опухшими глазами и на секунду, казалось, был готов поспорить, затем, покачиваясь, взгромоздился на стол своего дяди.

— Валяй, — сказал он, небрежно прихлёбывая кофе.

— Что такого ты ему сказал, что ты, наконец, сделал, что заставило твоего дядю так бояться тебя, что он убежал из этого старого дома? Какая угроза, Картер, так напугала его, что он бросился наутёк и оставил всё это тебе?

И всё же он не заметил или, возможно, продолжал игнорировать нотки презрения, злобы в моём голосе.

— Я сказал ему, — ответил Картер сразу же, сделав лишь паузу, чтобы плеснуть себе ещё бренди, — что, если дядя не скажет мне, где сокровище, я проберусь наверх, когда он будет спать, и накрою его лицо подушкой!

Я не смог удержаться от резкого вздоха.

— Ты… угрожал его жизни?

(Это было именно то, чего старик боялся, или он боялся действия, а не простой угрозы?)

Но теперь Картер ошеломлённо покачал головой и более целенаправленно отхлебнул кофе.

— Что? — выпалил он, начиная хмуриться, черты его лица потемнели, а рот сжался. — Что?

— Ты сказал, что убьёшь его? — повторил я, немного отступая назад.

Но Картер немного расслабился, а затем, наконец, ухмыльнулся, как осёл.

— А? Разве я это сказал? Нет, нет, я не это имел в виду. Я говорил вот что: дядю в любой момент могут ограбить, пара молодых негодяев может ворваться сюда и прикончить его, не раздумывая! Не я, нет — я имел в виду кого угодно! Я предупреждал его, понимаешь? Картер разразился пьяным смехом.

Я пожал плечами, посмеялся вместе с ним и сказал:

— Наконец, последний вопрос. Когда именно, по твоим расчётам, мы позаботимся о второй оговорке: то есть о том, что ты вслух прочитаешь отрывок в нижней части страницы сто одиннадцать "Песнопений Дхолов"?

— Что? — С каждой минутой Картер становился всё более трезвым. — Ты думаешь, я действительно это сделаю?

Я был осторожен:

— Но что тебя остановит?

— Вообще ничего! Но почему я должен это делать? Это чушь собачья!

— Но ты, конечно, должен прочитать его. Это условие завещания, и…

— И ты мой свидетель!

— Ты хочешь, чтобы я лжесвидетельствовал? Помни, даже если мы не найдём золото…

— Но мы найдём его, мы должны! — запротестовал Картер.

— Но, если мы этого не сделаем, компенсация всё равно будет твоей. Я имею в виду, после сноса дома. Если, конечно, условия завещания были выполнены.

— Ты хочешь, чтобы я прочитал это? Я даже не уверен, что смогу произнести этот чёртов текст! О, конечно, я глянул на него один раз, но и этого было достаточно. Двойной голландский! Тарабарщина! Я не знаю, смогу ли я это сделать.

— А я не уверен, что смогу поклясться под присягой в исполнении завещания, если ты хотя бы не попытаешься. Ты взял меня на работу за мою честность, помнишь?

— Чёртова честность! — воскликнул Картер, снова приняв угрюмый вид. Но потом он отставил в сторону свой кофе, ухмыльнулся и снова взялся за бутылку.

— Это сегодня! — сказал он. — Сегодня семь лет, насколько я могу судить с тех пор, как суетливый, испуганный маленький мешок с костями убежал и спрятался. И хорошо, что он исчез, потому что, клянусь Богом, я бы на его месте поступил бы так же!

Я кивнул, наблюдая, как он пьёт.

— Тогда ты прочитаешь предписанный параграф сегодня вечером, а я буду твоим свидетелем. Более того, я помогу тебе с этим.

— Хорошо, если это то, что требуется для твоего удовлетворения.

Картер встал, хотя и нетвёрдо.

— Я не тот, кого нужно удовлетворять, — сказал я ему. — Ты исполняешь завещание, вот и всё.

Картер мрачно посмотрел на меня, уголки его налитых кровью глаз подёргивались.

— Странный ублюдок! — сказал он, слегка покачиваясь. — Ты знаешь это? Ты странный ублюдок!

— Все типы людей нужны, — ответил я и снова пожал плечами.

— Вот, выпей ещё. — Картер протянул мне стакан.

XVI

К полудню Картер разгромил до неузнаваемости все комнаты наверху, за исключением ванной, которую он обыскал ещё раньше. Потолки были опущены, полы подняты, обои оторваны; но во всех местах его металлоискатель не выдал ни единого сигнала, а Картер стал очень грязным и почти трезвым. Но к тому времени я успел купить солёную рыбу и чипсы для обеда, а также побольше светлого пива, и в качестве особого одолжения Картеру ещё одну бутылку лучшего и самого дорогого пятизвёздочного бренди.

Час спустя он шатался, как от усталости, так и выпитого алкоголя, но не мог удержаться от того, чтобы в последний раз спуститься в подвал, чтобы совершить финальный штурм оставшихся стен; не то, чтобы я слишком сильно пытался его отговорить. И всё это время я бродил по дому и старался не смотреть слишком часто на потолок; я заставлял себя выкинуть из головы и с языка настойчивое пение, которое, как я чувствовал, звучало там при каждом малейшем ослаблении моей воли. И я признаю, что был взволнован.

Но также было важно, чтобы я поддерживал Картера в тонусе, что я и делал до тех пор, пока сочетание выпивки и тяжёлой работы почти не доконало его; и когда, наконец, он, пошатываясь, выбрался из подвала, я понял, что с ним покончено. Покрытый коркой пота, земли и пыли, он действительно представлял собой жалкое зрелище: его руки кровоточили, а глаза были пустыми, как пончики, на бледном, испачканном грязью лице. И вот он рухнул на шаткий стул и сказал:

— Чёрт!

Я не любитель ругательств, но сказал, что согласен с ним, потому что я выпил свою долю бренди и пива, и это сделало меня легкомысленным.

— Давай закончим на этом.

— Чертовски верно! — признал он. — Я точно могу считать, что я отработал по полной программе! Но ты…

— Я сделал так, как ты хотел! — запротестовал я. — Составил тебе компанию; принёс и оплатил наш обед; я даже угостил тебя достаточным количеством выпивки. И всё, кажется, впустую. И больше у тебя нет никаких идей, где искать? Вот чёрт. Десять процентов от этого не так уж много!

Моя логика, казалось, удивила его.

— Ха! — проворчал он. — Есть ещё завтрашний день.

Я передал ему остатки бренди и выглянул в эркерное окно. Время 16:30, а небо уже темнело, появились огромные чёрные тучи.

— И что ты теперь будешь делать? — поинтересовался я. — Я имею в виду, до конца сегодняшнего дня?

— На сегодня всё закончено. Я буду долго отмокать в ванной.

— Я включу нагреватель, — сказал я, направляясь к лестнице, ведущей наверх, в ванную. — Ты допивай свой бренди, пока вода греется.

Поднимаясь по ступенькам, я насчитал семь нитей спагетти, а на лестничной площадке их было ещё больше. Я быстро смахнул их все, не обращая внимания на вонь; но в ванной я нашёл ещё несколько нитей, и я отправил их в унитаз со струёй холодной воды.

На обратном пути к Картеру я почувствовал, как что-то нарастает. Но… не было никаких причин для его недоброжелательности по отношению ко мне…

— Странный ты! — сказал он мне, когда я вошёл в гостиную. Картер развалился в кресле, где я его оставил, и он сердито смотрел на меня. — Можно подумать, что я твоя чёртова жена, судя по тому, как ты бегал за мной сегодня.

— Ты противостоял времени, — сказал я ему. — Ты нуждался в поддержке. Там осталась банка светлого пива, не хочешь ли немного?

Я налил половину ему, половину себе. Картер проглотил свой стакан.

— Ванна! — объявил он.

— Ещё не нагрелась вода, — сказал я. — В любом случае, тебе ещё нужно прочесть этот отрывок.

Я передал ему "Песнопения Дхолов".

Он, пошатываясь, поднялся на ноги.

— Что, чёрт возьми, происходит с тобой и этой чёртовой книгой?

Картер бросил её на стол, и она раскрылась на сто одиннадцатой странице.

— Завещание, — напомнил я.

Он поморщился, взял книгу и медленно начал.

— Гб'ха… гн — ка… а'хбоа …. дерьмо!

— У тебя хорошо получается, — сказал я, желая, чтобы он продолжал. И как ни странно — или, возможно, не так уж странно, — по мере того, как Картер читал, он, казалось, делал это всё более бегло!

… — Ум… эт — ум, Т'н — хла, чёртова штука! — пух — гхтагн бугг — угг. Гн — ка ум зг'х     — да ведь это просто!

— Прекрасно, прекрасно! — воскликнул я.

— Нут — ах'н, эт — ум.

И так далее до конца. А потом Картер швырнул книгу на пол, шатаясь, вышел из гостиной и устало побрёл наверх.

— Теперь ты удовлетворён? — крикнул он мне с лестницы.

Я ничего не ответил, но тихо последовал за Картером, подождал, пока он запрёт дверь ванной комнаты и включит воду, затем я достал стремянку и забрался на чердак. Может, дело было в бренди, а может, просто в нетерпении. Как бы то ни было, это, безусловно, была жадность. Но даже несмотря на это чувство, растущее во мне, я должен был проверить: существует ли золото его дяди, я должен был проверить эффективность "Голубого Сияния". Я сдерживал свою жадность весь день, но теперь я больше не мог ждать.

И там, на чердаке, ступая как можно осторожнее между балками, я приблизился к глухой торцевой стене, за которой должен был находиться дымоход, и вполголоса пробормотал ту другую песнь, которую я так хорошо запомнил.

Из-под центральной части стены сразу же засиял неоновый голубой свет. Его сопровождал низкий, отдалённый рокот неземных двигателей и едва уловимый запах той безымянной вони дхола. Не обращая внимания на эти побочные эффекты, я толкнул светящуюся секцию стены шириной в три кирпича и высотой в восемь — и стена сдвинулась!

Она повернулась вокруг своей оси.

Я опустился на четвереньки и прополз в открывшееся отверстие. В моём кармане был фонарик, но он мне не понадобился. Я мог видеть всё, что хотел, в Голубом Сиянии.

За фальшивой стеной находилось убежище старого Артура Картера, нора жреца, логово колдуна. О, да, по крайней мере, это я знал об оккультистах: что у всех у них есть свои тайные места, свои убежища, внутренние святилища, где они корпят над руническими книгами и практикуют магию! А это место принадлежало Артуру Картеру.

Доселе секретная часть чердака, которая теперь открылась мне, полностью отличалась от пустого пространства позади. Старый Картер постелил здесь половицы, и там был даже выключатель с голой лампочкой, свисающей с затянутого паутиной гибкого провода. Я попробовал включить свет, но лампочка не горела. Над моей головой стропила были обиты брезентом, защищавшим комнату от сквозняков; в центре стояли маленький столик и стул; книги, покрытые пылью и паутиной, были свалены в кучу на полу и под столом; а на самом столе…

Всю "комнату" заливало Голубое Сияние, но истинным источником его являлись стол и то, что на нём лежало. Проще говоря, это было золото Артура Картера, и никакое количество пыли и высохшей паутины не могло его скрыть! Вот вам и металлоискатель "молодого" Картера: стол был почти тридцати дюймов в высоту, доски — добрый дюйм, балки — около фута, а под всем этим — старые рейки и оштукатуренный потолок. Всё могло бы быть по-другому, если бы старикан выложил свои деньги на пол, но он этого не сделал.

Я быстро трезвел от возбуждения, и по мере того, как этот процесс продолжался, мои чувства становились всё более острыми. Голубое Свечение уже угасало, и я не был склонен снова использовать заклинание, по крайней мере, пока. Один Бог мог сказать, какая магия сработала в ту ночь, и я усомнился в мудрости дальнейших экспериментов.

Именно тогда мне показалось, что запах дхола внезапно стал намного сильнее, а затем жуткое оккультное освещение полностью исчезло, и я остался в темноте. Именно тогда, когда последний нимб фосфоресценции мерцал в кромешной тьме, я, наконец, осознал или вспомнил недавнее проявление зловония таким, каким оно было на самом деле.

Это был вовсе не запах дхола, а мерзкая вонь гнили, которая неизменно сопровождала проявления "спагетти" в доме Картера! И я знал, что это проявление, каким бы оно ни было, появилось не в ответ на мою песнь Голубого Сияния, а скорее в ответ на недавнее чтение Картером зловещего заклинания внизу страницы 111 "Песнопений Дхолов".

Я не знал, что произошло в результате чтения этого заклинания, но нечто должно было случиться в этом старом и зловещем доме…

XVII

Окаменев на секунду или две, я просто стоял, дрожа, мои волосы шевелились. Затем я нащупал в кармане фонарик-карандаш, чтобы с помощью его яркого, но узкого луча посветить вокруг себя в этой потайной комнате на чердаке. И в свете фонаря я внезапно увидел или опознал несколько обыденных предметов, оставшихся незамеченными в потустороннем Голубом Сиянии.

У дымохода стояла раскладная кровать с металлическим каркасом и кучей заплесневелых одеял; а на грубой деревянной полке, закреплённой между стропилами — несколько банок с фасолью, уже пустых, их этикетки отклеились от ржавых банок. С одной стороны, высоко от пола, на раме из крепких брёвен стоял громоздкий старомодный бак — тот самый, который, как я подозревал, должен был находиться здесь — со старой сетевой трубой, входящей в его корпус с одной стороны, и знакомой мне теперь свинцовой трубой, выходящей из него с другой. Каждая труба имела запорный вентиль, но тот, который контролировал доступ из бака в дом, был повёрнут в положение "выкл.", что объясняло засорение. Но когда я начал восстанавливать контроль над своими нервами…

О, Боже! Что-то зашевелилось в баке!

Из-за этого движения возникло такое невыносимое зловоние, что я пошатнулся, чуть не выронив фонарик. Я выровнял луч, насколько мог, и снова направил его на бак, на трубы. И тогда я начал понимать, и мысленным взором я увидел всё это:

Старый Картер, сбежавший сюда, в это тайное место, дрожащий здесь от ужаса и ожидающий, когда его племянник-грубиян уйдёт. Но другой Картер не уходит, а обыскивает дом из-за своей жажды золота. И проходили дни, когда старик не смел пошевелить ни одной конечностью, чтобы Картер не услышал его; всё больше слабея на скудной диете из бобов, пока они не кончились; пока не остались только вода в баке, чтобы пить, жалкая койка, чтобы спать, и чёрная ненависть, растущая в его сердце.

Возможно, именно тогда ему пришла в голову эта идея, и он привёл её в действие. О, когда-то он задавался вопросом, как человек может желать или навлекать подобное проклятие даже на своего злейшего врага, но теперь, в своём крайнем положении, он увидел, что всё возможно. Его племянник угрожал ему и всё ещё может привести эту угрозу в исполнение. Очень хорошо; но, если бы он это сделал, ему пришлось бы заплатить определённую цену. Действительно, посмертная месть!

Возможно, те "монеты", которые нашёл молодой Картер, случайно оказались на своих местах, а возможно, и нет. Что, если старик положил их туда намеренно, как приманку? Он готовил ловушку, в которую намеревался заманить неблагодарного сына своего брата. Я представил себе ясную картину: старый Артур терпеливо ждал, пока Картер покинет дом, возможно, чтобы купить еду или питьё, а затем старик крадучись, спускался с чердака, чтобы просунуть золотую монету в щель за каминной полкой, другую — под половицы, а третью — в подкладку старого матраса; а затем Артур пробирался обратно в свою чердачную каморку, слабый как никогда. Ибо, конечно, даже если бы в доме имелась еда, старый Картер не осмелился бы прикоснуться к ней, потому что это означало бы дать знать своему племяннику, что он всё ещё здесь.

И в отчаянии, наконец, старик перекрыл вентиль, отказав в воде своему племяннику, сохранив при этом свой собственный запас; и всё же Картер держал его в осаде, в то время как возраст, немощи и слабость, казалось, сговорились убить дядю Артура.

Тогда я предположил, что старик наложил печать на свой оккультный план — свою месть, а затем, должно быть, произошёл несчастный случай. Если это был несчастный случай. Это вполне могло быть самоубийством, я никак не мог знать наверняка. Но старик, несомненно, утонул — и в этом самом баке, который теперь осветил для меня луч моего фонарика!

Я представил, как он взбирается туда, чтобы напиться, балансирует на платформе из брёвен, затем соскальзывает, падает головой вперёд в воду, борется и застревает между бортиком и стропилами, и так умирает. Возможно, последней каплей стал внезапный шок от погружения, резкий холод воды, я не знаю. Но, как прямой результат жадности и угроз своего племянника, он определённо умер там — потому что он был там даже сейчас!

Как я уже говорил: в резервуаре что-то бурлило и пузырилось, теперь более энергично, испуская ядовитые пары, волну за волной. И через край и вниз по трубе к запорному вентилю пополз отвратительный призрак того, что когда-то было рукой и запястьем, а теперь превратилось в нечто из костей и сгнившей ткани, оставляя за собой отвратительный след студенистой слизи; и под этими распадающимися пальцами запорный вентиль с визгом повернулся. И как раз в тот момент, когда я упал на колени, опустил голову и с криком протиснулся в щель в фальшивой стене, послышалось густое, липкое бульканье, которое говорило о движении в старой трубе.

Затем…

Спотыкаясь о балки, я нацелился на прямоугольник света из люка, и, когда потолок комнаты под моими ногами провис и угрожал проломиться, я добрался до этого благословенного отверстия, каким-то образом умудрившись спуститься по стремянке, не сломав ноги. И именно тогда я услышал первые крики Картера.

В моём сознании — даже сквозь его вопли — я всё ещё слышал скрип запорного вентиля, поворачивающегося под этой ужасной рукой трупа. Когда-то старик отказал Картеру в воде, а теперь?

"Душа купленного дьяволом не спешит выбраться из могильной земли… пока из тления не появится ужасная жизнь"!

Немногие люди, зная то, что знал я, сделали бы то, что я сделал тогда. Но хотя по натуре я осторожный человек, я никогда не был трусом. И вот — хотя бы для того, чтобы знать, чтобы быть уверенным — я побежал или заковылял в переоборудованную ванную и дёрнул дверную ручку, затем снова и снова я наваливался плечом на дверь, пока она, наконец, не поддалась, когда замок вырвало из прогнившей рамы. И когда дверь распахнулась, я увидел… Картера или кричащую, превращённую в кошмар карикатуру на Картера!

Он сидел там, в ванне, под душем, царапая себя и издавая пронзительный животный крик. Крик пойманного кролика или раненой крысы. Вид Картера и того, что его мучило, приковали меня к месту, паралич, который я не мог преодолеть, пока, наконец, крики Картера не оборвались. Он судорожно вскочил на ноги, а затем рухнул голый — или не голый — из ванны и лицом вниз на пол.

Движимый ужасом и зловонием одновременно, я повернулся, пошатнулся и, наконец, побежал во весь опор; я не останавливался, пока не оказался снаружи дома, когда внезапное смещение почвы не сбило меня с ног.

Из глубины я услышал ужасный стон, и когда он прекратился, я повернул голову, чтобы посмотреть назад. Как и в той легендарной сцене из шедевра Эдгара По, дом Картера рушился сам по себе, избавляя тех, кто собирался его снести, от лишних усилий. Дом превратился в пыль, щебень и руины, а вместе с ним и Картер, и всё, что осталось от его дяди; и я был бы лжецом, если бы сказал, что я не обрадовался этому…

XVIII

Но… это случилось почти семь лет назад, и с тех пор произошло многое. Во-первых, я разбогател, а во-вторых, я исследовал множество оккультных возможностей. Но что там было, на самом деле, исследовать? Кто-нибудь слышал о колдуне или любителе оккультизма, который пришёл в итоге к чему-то хорошему? Нет, потому что всегда есть цена, которую нужно заплатить.

И я не могу жаловаться. На этом пути было достаточно предупреждений, и, похоже, эти дхолы ориентируются по семилетним циклам. Так тому и быть — до тех пор, пока я не поступлю, как Картер, но… осмелюсь ли я рискнуть?

Во всяком случае, у меня есть пистолет, который я всегда ношу заряженным, и одно это должно гарантировать, что я не разделю его судьбу или любую другую подобную.

Что касается самой этой судьбы: я думаю, что уже сказал достаточно, но если вам всё ещё интересно, то давайте ещё раз вернёмся к сцене, когда я распахнул ту дверь и проник в импровизированную ванную Картера.

Он кричал там, под душем, который выпускал не только воду, но и извивающийся, непрерывный поток гниющих, вонючих лент плоти или того, что когда-то было плотью. Чудовищный поток разложения, который, наполненный собственной жизнью, накрыл Картера и прилип к нему, и заполнил его глаза, уши, нос и рот своей бурлящей массой, пока, наконец, не перекрыл его крики и воздух, и бросил его мёртвым на пол у моих ног!

Вот чем являлись на самом деле "спагетти" Картера…

Своё золото я оставляю тому, кто его найдёт. В конце концов, оно всё равно принадлежит Ктулху…

Перевод: Алексей Черепанов, август, 2022 г.

Чарльз ГарофалоПОЛНОЧЬ В ПРОВИДЕНСЕ

Charles Garofalo — Midnight in Providence(1986)

Фантастический рассказ с элементами чёрного юмора, написанный, очевидно, любителем. История о том, как мёртвый Лавкрафт выбрался из могилы, чтобы проучить группу людей, собравшихся на тайный обряд, как в его рассказах. Текст перевёл Иван Аблицов. Я тут участвую лишь как редактор и корректор.

Время остановилось в Провиденсе в полночь. Именно тогда. Оно застыло, когда земля на старой могиле потрескалась… задрожала… а потом взорвалась, разлетаясь осколками во все стороны. Скелет Говарда Филлипса Лавкрафта встал из гроба и выбрался на поверхность. Неуверенно двигаясь и спотыкаясь, скелет старого писателя осмотрел раскинувшиеся вокруг красоты мемориального парка, залитого лунным светом. Участок, где был захоронен Лавкрафт, почти выходил на залив Наррагансетт. Скелет увидел, что ему придётся пересечь территорию довольно большого кладбища, чтобы достичь дороги. Очень медленно он направился к кладбищенской ограде.

В ту ночь ни один поклонник сверхъестественных ужасов тайно не дежурил возле его могилы. Смотритель кладбища, в лучших традициях историй Лавкрафта, был чрезмерно пьян, чтобы заметить что-то дурное или неправильное. Никто не видел, как скелет, с костей которого свисали лоскуты старомодного костюма, покидает кладбище Суон-Пойнт. Даже будучи мёртвым, худой и не атлетичный писатель, неловко перелезающий через ограду, представлял собой весьма смехотворное зрелище.

Целью покойника являлся квартал на другой стороне города, строительство которого началось намного позже смерти самого Лавкрафта. Но он знал об этом, как и о том, что должен идти туда. Смерть, в его случае, стала парадоксом. Лавкрафт покоился в могиле все эти годы, но каким-то образом ведал о любом деле, которое даже отдалённо касалось его, будь то история с переизданием его книг, статья критика, сочинение биографа, или даже разговор двух читателей о его персоне. Для писателя такая судьба может расцениваться как рай или ад, это зависит от того, кто о нём вспоминает. Поскольку Лавкрафт ожидал, что после смерти человека ожидает только небытие, как это предсказывают атеисты, он не только смирился со своей судьбой, но и принял её.

То, что творилось в странном мрачном доме, расположенном в другом конце Провиденса, лично затрагивало Лавкрафта. И он никак не мог смириться с происходящим.

Лавкрафт понимал: ему повезло, что время остановилось, как это часто случалось, когда происходило сверхъестественное явление. Впрочем, иного способа пересечь город, не было. Шаркающий скелет просто не мог добраться куда-либо быстро. Он даже не рассчитывал поймать такси. По правде говоря, на ночных улицах Провиденса оказалось намного больше машин, чем в прежние времена ещё живого Лавкрафта, и маловероятно, чтобы обычный водитель остановился и подвёз ходячий скелет.

Лавкрафт медленно, но целенаправленно ковылял вдоль витрин магазинов и через переулки в районе Колледж-Хилл. Отчасти ему хотелось бы выделить себе час-другой, чтобы навестить любимые им когда-то места, но он понятия не имел, как долго время будет "оставаться на месте". Впрочем, он не мог не заметить перемен: старые здания, которые Лавкрафт нежно любил, обветшали, а многие вообще были снесены, и на их месте возникли современные дома. Ему, любителю старины, было печально видеть, как изменился родной Провиденс. Да, эти старые здания выглядели уродливыми и чересчур декоративно украшенными — даже Лавкрафт признавал это, но они обладали своей индивидуальностью, чем-то таким, чего очень не хватало безвкусным однотипным сооружениям, которые воздвигли на их месте. Случайное старое здание (церковь или особняк), которое хорошо сохранилось или, скорее всего, было отреставрировано предположительно до своего исходного состояния, служило ещё более наглядным напоминанием о печальном упадке города. В то время, как Лавкрафт тащился по Энджелл-стрит, он почти с облегчением отметил, что здание Флёр-де-Лис[24] не изменилось. Однажды он назвал его безобразным, и таким оно и было. Но теперь это старое викторианское нагромождение камней выглядело несомненно красивым по сравнению с расположенным неподалёку от него новым зданием Лист Арт[25] с его ультрасовременным и чрезмерно уродливым дизайном. Ах да, он уже знал об этом сооружении. Ведь ради возведения этого новостроя его старый дом, где из-под пера Лавкрафта вышел рассказ "Скиталец Тьмы", был перемещён на один или два квартала. Такие перемены едва ли ускользнули от внимания писателя, даже если бы он оказался мёртвым. Не удивительно, что преступность росла и мораль падала, думал скелет. Обычному человеку было бы проще приспособиться к жизни в одном из тех инопланетных городов, о которых он писал, чем существовать в этих бесплодных современных муравейниках.

При всей неприязни к новому Провиденсу Лавкрафту приходилось прилагать усилие, чтобы сосредоточиться на своей цели. Были искушения, следуя ностальгии, посетить Колледж-стрит; соблазн, который книжные магазины таили для него даже после всех этих лет (и подумать только, плоды его жалких усилий теперь продавались во многих из них!).

Те немногие люди, которые встречались Лавкрафту на пути, не пытались остановить его. Разумеется, застрявшие в промежутке между проходящими мгновениями, они стояли, застыв и просто пялились, не способные увидеть его. Как он и предсказывал в своих работах, некоторые из людей, которые ему попадались, выглядели как иностранцы. К тому же надписи на вывесках нескольких магазинов были уже не на английском языке.

Лавкрафт остановился понаблюдать (он не мог сказать "восхищаться") на своё отражение в большом зеркале в витрине магазина. Очень жаль, что этого здания не было раньше, и черви обглодали тело Лавкрафта до костей. Увиденное скелету очень не понравилось, но, впрочем, разлагающееся тело с отслаивающейся кожей, было бы ещё более ужасным и эффектным зрелищем. Воскресший труп из его рассказа "Изгой" теперь был бы как раз к месту.

Что же, он имеет дело с тем, что у него есть, и остаётся надеяться, что этого хватит…

* * *

В том районе жили состоятельные люди: каждый его житель находился на вершине среднего класса или являлся откровенным богачом. Всё новое и свежее; все здания имели привлекательный архитектурный облик, несмотря на самые разные вариации архитектурных стилей; Лавкрафт также отметил припаркованные машины, большие и блестящие.

Как же часто в его историях убогие и нищие полукровки-иностранцы творили зловещие ритуалы в старых многоквартирных домах в сердце угрюмых трущоб! Приближаясь к своей цели… симпатичной, хотя и неточной имитации старинного немецкого охотничьего домика, он услышал тихое пение и понял, что нужно поторапливаться, если он хочет совершить доброе дело, так как время вновь пришло в движение.

— Пх'нглуи мглу'нафх… — звучно пел кто-то.

— Пх'нглуи мглу'нафх… — эхом откликалось более дюжины голосов.

Сохранись от лица Лавкрафта хоть что-то, он бы позволил себе улыбку, а так он довольствовался скелетообразной усмешкой. Это "древнее песнопение", придуманное им для своей истории, звучало жутко, когда цитировалось в соответствующих обстоятельствах, но в данный момент это был набор из непроизносимых бессмысленных слов, — именно так и называли эти заклинания критики-недоброжелатели.

Скелету нужно было попасть в дом как можно быстрее.

Кратчайшим путём служила задняя дверь. Добротная тяжёлая деревянная дверь, прочно запертая. Все те, кто скрывался в доме, несомненно не желали незваных гостей, которые могли бы войти и увидеть, что они задумали.

Лавкрафт врезался своим плечом в дверь. Вместо того, чтобы его незащищённые кости пошли трещинами — на подобный исход он вполне рассчитывал, дверь слетела с петель, и две её половинки рухнули на пол. Сила и долговечная стойкость рыхлой соединительной ткани, которыми писатели наделяли оживших мертвецов, у Лавкрафта присутствовала вполне.

— Ктулху Р'льех, — медленно продолжил невидимый оратор.

— Ктулху Р'льех… — вторил ему хор голосов.

Они находились в подвале…

— …вгах'нагл фхтагн.

— …вгах'нагл фхтагн.

Снова и снова они повторяли странные слова, с каждым разом немного ускоряясь и становясь всё эмоциональнее. Лавкрафт понимал, что они делали, он был знаком с оккультизмом и религиозными практиками. Церемония не могла начаться, пока её участники не введут себя в состояние, близкое к экстазу, разновидности ярости берсерка, когда никому нет дела до того, что он или она делает.

Выбив дверь в подвал, покойный автор быстро и с грохотом начал спускаться по ступенькам, почти потерял опору и чуть ли не скатился по лестнице вниз.

Его появления хватило, чтобы прервать ритуал. Лавкрафт стоял у подножия лестницы, разрушив всю таинственную атмосферу. Пятнадцать человек, все обнажённые, уставившись на него. Тринадцать человек были одеты в алые балахоны с каббалистическими и астрологическими символами. Двое детей, мальчик лет девяти и девочка лет пятнадцати, имели обычные белые балахоны для жертвоприношений. Оба с кляпами во рту, каждого из них силой удерживали двое культистов. И, видимо, дело уже шло к тому, чтобы жертв привязали к алтарю, когда Лавкрафт вмешался и прервал ритуал.

Незрячими глазами Лавкрафт обвёл комнату, в то время как поклонники зла попятились от него. Здесь проводилась чёрная церемония, настоящая "сборная солянка" — её устроители почерпнули знания о ней у Кроули, Уэйта и ещё из дюжины других источников. И чего тут только не было: и богомерзкий алтарь, и лежащее на полу большое и разбитое на три части распятие, и пентаграмма, и чёрные свечи, и чаши для сбора жертвенной крови, и хлысты, а также ножи для жертвоприношений и причудливые садомазохистские приспособления…

Культисты оказались не иммигрантами, не иностранным сбродом, с которым у Лавкрафта всегда ассоциировалась чёрная магия. Ох, здесь имелась личность, предки которой точно жили в Китае или Японии, и парочка темнокожих латиносов. Но не так уж сильно они отличались от большинства участников обряда — васпов. Этим словом называли выходцев из англо-саксонской протестантской Европы, и даже Лавкрафт слышал его в тех местах, где он жил. Все культисты — взрослые люди, определённо состоятельные, у каждого была отличная работа, и они пользовались уважением в своём кругу. Он, Говард, и прочие заблуждались… а вот Натаниэль Готорн, написавший рассказ "Молодой Гудман Браун", оказался прав насчёт того, кто мог поклоняться дьяволу во мраке ночи.

Вот только поклонялись эти люди не дьяволу. Вместо этого за алтарём на чёрном троне, на корточках восседал объект их обожания. Ктулху как живой. Перед Лавкрафтом возник образ того самого бога, которого он придумал. Выше человеческого роста, отталкивающе толстый, чешуйчатые лапы и ноги с огромными когтями, крылья из плеч, непристойно уродливое и злобное лицо, наполовину сокрытое щупальцами как у осьминога… если Ктулху и мог существовать на самом деле, то именно так, как здесь и сейчас.

Лавкрафт двинулся в сторону собравшихся, его руки тянулись, чтобы схватить их и разорвать.

— Что за чертовщина…? — начал мужчина в маске, изображающей лик Ктулху, очевидно, лидер культа. Его слова сменились блеянием, когда скелет набросился на него. Цепкие когтистые пальцы неловко схватили балахон и сорвали его.

Культисты в ужасе попятились. Внешность скелета оказала на этих закоренелых развратников намного более сильный эффект, чем Лавкрафт ожидал. Ни один из них на самом деле не верил в сверхъестественное: чёрная магическая церемония служила только поводом для потакания их пристрастию к порокам и жестокости. Но все они понимали вполне, что означает ходячий мертвец и что он собой представляет.

Лавкрафт быстро направился к культистам, которые держали предполагаемых жертв. Испуганные развратники расступились, отпуская мальчика и девочку, и те смогли убежать. Лавкрафт знал, что воспоминания об их похищении и о его появлении будут терзать спасённых ещё многие годы. И всё же, если учесть, что безумцы задумывали устроить с ними, дети ещё легко отделались.

Однако Лавкрафту пришлось стремительно провести отвлекающий маневр прежде, чем кто-либо догадался бежать следом за спасшейся парочкой. Скелет метался по комнате, хватая всех подряд, клацая своей нижней челюстью и гремя костями изо всех сил. Его движения не отличались точностью, но этого и не требовалось. Люди кричали, уворачивались, бросались в дюжину разных направлений. Каким-то образом каждый раз, когда кто-то бежал к двери, Лавкрафту удавалось преградить ему путь. Их крики ужаса усиливались из-за отражения от стен со звукоизоляцией, которые скрывали их тайные делишки ото всех — ото всех, кроме мертвеца со сверхъестественным знанием обо всём происходящем.

То, что творилось, очень напоминало нелепую игру в пятнашки. Вскоре Лавкрафту это надоело, хотя и не так быстро, как культистам, которые утратили интерес намного раньше.

— Я выдумал Ктулху, — кричал Лавкрафт, — …чтобы забавлять людей. И только. Я рассказывал истории, чтобы развлечь себя и других.

Тут он с изумлением понял, что способен говорить, хотя его голосовые связки пропали давным-давно. То, что он слышал (не имея ушей), напоминало глубокий нечеловеческий голос, такой гулкий, словно тот доносился из гробницы. Тем не менее, его новый голос произвёл желаемый эффект на культистов.

— …Всего лишь истории, чтобы развлечься! — повторял он. — Если бы писатели-подражатели создали серию плохих подделок по мотивам моих рассказов, не страшно, ведь они не стремились к великой цели. Если бы на основе моих историй были сняты плохие фильмы, что же, большинство фильмов так или иначе дурацкие!

Лавкрафт достиг алтаря, и его костлявый кулак обрушился на него. Хрупкая фанера легко поддалась.

— Но использовать мои творения для оправдания своего разврата, — рычал он, хватая один из хлыстов и ломая его о своё колено.

— …и ваших богохульных оргий, — продолжал Лавкрафт, топча предметы на полу.

— …и вашей жестокости, — не унимался писатель, набрасываясь на статую Ктулху, — этого довольно, чтобы поднять кого угодно из его могилы!

Статуя Ктулху была из папье-маше. Твёрдо намеренный довести дело до конца, скелет быстро расправился и с ней.

Нескольким дьяволицам в конце концов удалось сбежать. Прочие не могли мыслить ясно, чтобы сделать то же самое. Одна женщина в углу истерично кричала, а другая стояла на четвереньках и умоляла о прощении. Ещё один мужчина, упав на колени, отчаянно пытался убедить Господа и Деву Марию в том, что за прошедшие две минуты он полностью исправился и отвернулся от греха, встав на путь истинный.

Не имело никакого смысла ругать этих людей за их поступки — никто из них не мог понять речь скелета.

Вдали Лавкрафт услышал звуки сирен. Сбежавшие дети устроили достаточный переполох, чтобы привлечь полицию. С культом Ктулху — с культом, который возник из-за него, было покончено.

Скелет внезапно рухнул наземь, наделявшие его силы ушли. Лавкрафт парил над разрушающимся костяком, который так долго удерживал его дух. Если он стал причиной всему, что тут случилось, даже ненамеренно, то, возможно, его удерживали на земле, не давая покоя, чтобы он мог всё исправить. И он полагал, что это справедливо.

Неожиданно он заметил то, что не видел прежде. Лестница в подвал уходила дальше вниз, гораздо дальше. И, может быть, она насчитывала семь тысяч ступеней. И Лавкрафт начал свой долгий спуск. Каким-то образом он чувствовал, что скоро вернётся в тот Провиденс, который он помнил и любил так ласково и нежно.

Перевод: Иван Аблицов

Редактура: Алексей Черепанов, июнь, 2022 г.

Эдвард М. КейнКЛЮЧ ПОЭТА

Edward M. Kane — The Key Of The Poet(1997)

Рассказ из цикла "Мифы Ктулху. Свободные продолжения". Двое исследователей тайн Великих Древних открывают галлюциноген, который использовал Абдул Альхазред, чтобы написать свой "Некрономикон". В качестве первого подопытного для сновидческих путешествий в иные миры они выбрали бродягу с улицы…

I

Доктор Спенсер Драйден закрыл за собой дверь, войдя заставленную книгами комнату с кленовыми панелями, которая служила ему в качестве личного кабинета, спальни и офиса. Серый свет зимнего утра безмолвно заливал помещение. Некоторое время Драйден неподвижно стоял у окна и смотрел на неумолимый снег, который с нарастающей силой шёл с раннего вечера. Ему вдруг вспомнилась особенно суровая зима, которую он провёл в колледже в Новой Англии.

Перейдя к своему столу, Драйден сделал паузу, чтобы включить катушечный магнитофон и прослушать основные моменты из цикла "Кольцо" Рихарда Вагнера в исполнении Гуннара Освардга, дирижирующего Ноленским Филармоническим оркестром. Откинувшись в кресле, Драйден с закрытыми глазами слушал мягкие мистические звуки "Путешествия Зигфрида по Рейну". Временами он испытывал то самое физическое и душевное возбуждение, которое у него всегда вызывало прослушивание Вагнера. В музыкальных творениях этого композитора, особенно в "Парсивале" и "Кольце Нибелунга", по твёрдому убеждению Драйдена было нечто такое, что пробуждало "нерождённого бога" в душах таких людей, как он сам. Драйден размышлял о том, что Вагнер, возможно, затронул тусклый или частично атрофированный аккорд эмоций, таящийся глубоко в расовом подсознании некоторых чувствительных индивидуумов. Он воскресил забытые и смутные воспоминания о далёкой эпохе, когда существа, непохожие на человека, властвовали над Землёй. Разве гномы, драконы, ледяные великаны и полубоги из "Нибелунга" не имели реальных прототипов в некоторых туманных и аллегорических доисторических мифах? Какое мрачное вдохновение разожгло пламя в холодном воображении неизвестного исландского поэта за много веков до того, как гений Байройта воплотил его в шедевр песни, музыки и действия, которые должен был увидеть и услышать потрясённый мир?

Драйден часто задавал себе вопросы, на которые не было простых ответов, потому что он был необычным человеком, почти уникальным человеком… и не только в этом. В своей собственной области деятельности он был человеком поразительного таланта и оригинальности, сочетавшим в себе эти, иногда взаимоисключающие, качества — блестящие способности и здравый смысл. Любой, кто хоть немного интересуется современной архитектурой, вспомнит многочисленные похвалы в его адрес со стороны градостроителей и журналистов из нескольких крупных городов. Просторные, богато украшенные интерьеры и чёрные экстерьеры почти пуританской строгости парадоксальным образом объединились в стиль, за который Драйден получил признание. Его творения благосклонно сравнивали с работами Райта, Ле Корбюзье и Ласдуна, хотя сам Драйден не мог обнаружить ни малейшего сходства с ними ни в теме, ни в исполнении. Менее чем за десять лет он заслужил славу и репутацию, на достижение которых у других ушло четверть века.

Не проходило и недели, чтобы имя Драйдена не появлялось в светских колонках; чаще всего оно было связано с именем какой-нибудь начинающей молодой актрисы или красивой дочери какого-нибудь несносного промышленника-нувориша, который мог только выиграть от бесплатной рекламы. Матроны высшего общества преклонялись перед архитектором с очаровательным умом и безупречными манерами и делали всё возможное, чтобы обеспечить его присутствие на своих благотворительных балах и частных вечеринках.

Но была и другая, более тёмная сторона этого человека, о которой другие люди не знали. Подобно волшебному зеркалу, он отражал лишь тот образ, который хотели видеть его друзья из высшего общества, и мало кто из них захотел бы заглянуть за зеркало, в чёрные стигийские глубины души Драйдена. Потому что те, кто мог заглянуть в эту скрытую область, обнаружили бы интеллект, увлечённый до одержимости идеями и стремлениями, которые показались бы обычному человеку странными, или эти идеи могли показаться людям симптомом какого-то тревожного психического расстройства.

Существовала непостижимая пропасть между внешней жизнью Драйдена, который с притворным интересом слушал злобные сплетни своих бывших товарищей об особых сексуальных наклонностях или шатком финансовом положении какого-нибудь отсутствующего лица, и Спенсером Драйденом, сокрытым в тени, когда его интересы касались вещей настолько ужасных и странных, что он мог бы взорвать изъеденные червями мозги этих хладнокровных кретинов и погрузить их в ужас, если бы Драйден решил заговорить об этих своих интересах.

Как и предполагал Драйден, звонок в его дверь раздался ровно в десять часов. Пронизывающий зимний ветер ворвался внутрь вместе со сгорбленным разносчиком писем. Натянутая улыбка краснолицего почтового работника была единственным признаком того, что он рад минутной передышке от непогоды. Ворчливо поздоровавшись с Драйденом, он начал выполнять привычные действия. Войдя в кабинет, он начал вынимать из своего потрёпанного непогодой холщового мешка разнообразные посылки и письма, и бессистемно разложил их на столе. И поскольку это стало уже привычным делом, Драйден достал бутылку "Чивас Ригал" из винного шкафа и наполнил две рюмки, которые поставил на стол перед входной дверью поверх пятидолларовой купюры. Обычно он ставил одну рюмку и два доллара, но это была особая доставка, и почтальону пришлось повторно выйти на улицу, чтобы принести большой деревянный ящик, доставку которого он мог бы с таким же успехом доверить молодым сотрудникам, но в этом случае посылка, вероятно, прибыла бы через три или четыре дня…

После ухода почтальона Драйден снова запер за собой дверь и сел за письменный стол. Под внушительной стопкой свежей почты лежала безнадёжная куча личных бумаг, технических отчётов, строительных журналов и чертежей. Отбросив в сторону как можно больше этих бумаг, Драйден освободил место на столе. Он начал просматривать почту, осторожно открывая подарки на день рождения. Необычный объём почты в основном объяснялся запросами и просьбами Драйдена о предоставлении информации и материалов, которые нельзя было получить по обычным каналам, не вызвав нежелательного любопытства по поводу неясного характера его исследований.

От эрудированного исследователя оккультных знаний из Монтерея, штат Калифорния, прибыл тщательно запечатанный конверт, содержащий две рукописные копии одной страницы из этого спорного и полулегендарного труда, "Китаб Расул аль-Акбарин". Из письма, отправленного по почте из долины Шаванганк в штате Нью-Йорк, Драйден извлёк анонимное послание с предупреждением "убедиться в правильности углов на вашем рабочем месте" и "проконсультироваться с формулами Крана-Веля, прежде чем приступать к делу". Небольшой коричневый пакет с почтовым штемпелем резервации Квакиутль, Британская Колумбия, содержал три пузырька со странными цветными порошками и записку, написанную на каком-то загадочном алфавите нервной, дрожащей рукой. Из Кехотоксила, Боливия, прибыл деревянный ящик, наполненный бледно-зелёными растениями, напоминающими какой-то слегка мутировавший сорт шпината. В другом, меньшем ящике, присланном с полинезийского острова Мауке, завёрнутые в толстый хлопок и истрёпанные газеты, лежали девять зеленоватых мыльных камней, вырезанных в виде пятиконечных звёзд.

Драйден с трудом подавил ухмылку, рассматривая эту озадачивающую коллекцию всякой всячины с четырёх концов земного шара. Он осторожно взял стебель сушёной травы и внимательно рассмотрел его. Он был практически уверен: это то, что ему нужно. После всех этих лет он наконец-то мог начать всерьёз. После всех этих лет… теперь это было то, что требовало выпивки. Наполнив свой стакан из той же бутылки, что явилась на свет для вознаграждения почтальона, Драйден откинулся на спинку кресла, не сопротивляясь мыслям, что начали лениво перемещаться в прошлое, к тому дню, когда эта история фактически началась. Он был слегка удивлён тем, насколько живо и легко вспоминались события даже по прошествии почти десяти лет.

* * *

Венделл несколько минут колотил в дверь его спальни, прежде чем Драйден впустил его. Сначала Драйден решил не обращать внимания на настойчивый стук в тщетной надежде, что Венделл сдастся и уйдёт. Но, зная об упрямом упорстве Венделла, он нехотя уступил и впустил гостя в свою комнату. Пройдя мимо Драйдена с напускным возмущением, Венделл снял с себя тяжёлое пальто и шарф, и бросил их на ближайший стул. Сев на пол и скрестив ноги — Венделл твёрдо верил в терапевтическую ценность различных йогических поз — он достал свою курительную трубку и начал набивать её ароматным табаком, который носил с собой в потёртом кожаном кисете. Тогда Драйден точно знал, что его ожидает один из длинных диалогов Венделла на какую-то тему, до которой ему не было никакого дела. Конечно, как только Венделл удобно устроился и раскурил трубку, он принялся рассказывать. Заговорщицким шёпотом Венделл объявил, что, по его сведениям, полученным из надёжного источника, в библиотеке кампуса есть запертая комната, полная старых книг, которые никому, за исключением нескольких молчаливых, старых учёных, не разрешается видеть. Почти автоматической реакцией Драйдена было усомниться в рассказе Венделла, потому что он хорошо знал его… на самом деле Драйден и Венделл были знакомы более двух лет. Поэтому Драйден прекрасно знал о романтической, почти болезненной привязанности Джона А. Богарта Венделла ко всему странному и загадочному, благодаря чему он заслужил в университете незавидную репутацию сумасшедшего. Также Драйден знал, что, если какая-то тайна действительно существует, Венделл приложит свои немалые таланты к тому, чтобы сделать её ещё более сложной, подобно проблеме происхождения жизни или существованию Бога.

Те студенты, а среди них был и Драйден, которым посчастливилось стать свидетелями дебатов Венделла с флегматичным старым преподавателем археологии, профессором Хэндли, о технике, использованной при строительстве древнего города Тиауанако, должны были признать, что какими бы смехотворными ни казались выводы Венделла, они были сделаны на основе неопровержимых фактов. Помня об этом инциденте, Драйден решил дать Венделлу возможность изложить свою точку зрения.

Развлечения могут быть редким товаром в университетском городе, переживающем самую суровую зиму за последние шестьдесят лет. Поэтому Драйден был более чем готов предаться любому небольшому развлечению, дающему возможность повеселиться в скучной ситуации. В таком настроении он шутливо предложил Венделлу помочь ему разгадать последнюю из бесконечной череды загадок. Венделлу не потребовалось много времени, чтобы уговорить Драйдена пойти в библиотеку, как только её двери открылись на следующее утро. Там, по словам Венделла, он должен попросить книгу под названием "Некрономикон", которая, как заверил его Венделл, была одной из тех, что хранились в тайнике и были недоступны для обычных студентов. После неоднократных заверений Драйдена в том, что он действительно выполнит своё задание в библиотеке, Венделл исчез в коридоре общежития, весело насвистывая фрагмент из "Ведьмы" Паганини.

Холодный ветер обжигал лицо Драйдена, а из его носа и рта при каждом выдохе вылетали клубы пара, когда он, протаптывая дорогу по снегу глубиной по колено, направлялся к внушительному кирпичному строению, в котором располагалась университетская библиотека. Всё это время он чувствовал себя немного глупо из-за необходимости просить книгу, которую Венделл, не исключено, мог просто выдумать. На мгновение его посетила ужасающая мысль, что он может стать невольной жертвой одной из инфантильных шуток Венделла. Предположим, спросил он себя, Венделл обнаружил, что библиотекарь свободно говорит по-гречески и что слово "Некрономикон" означает нечто крайне непристойное. Он выбросил эту мысль из головы и вошёл в библиотеку.

Драйден сразу понял, что что-то не так, когда библиотекарь, пожилой мужчина по имени Хардклифф, побледнел, услышав название книги, которую просил Драйден. Ему грубо приказали пройти в кабинет куратора, где Драйден провёл почти час, отвечая на вопросы, смысла которых он не понимал. В конце концов ему удалось убедить хранителя, что он не имеет ни малейшего представления о содержании или даже общей тематике книги. Драйден объяснил, что однажды слышал или читал об этом названии. Нет, он не помнил, где и от кого, и решил поискать эту книгу. Очевидно, куратор был удовлетворён его объяснением, и Драйдена отпустили со строгим предупреждением, чтобы он посвятил себя учёбе и не занимался такими вещами, как "Некрономикон". Никаких причин для неожиданного допроса не было названо, и Драйден знал, что лучше не пререкаться.

На лице Венделла было одно из тех самодовольных выражений, которые так раздражали Драйдена, когда он рассказывал эту историю за кружкой пива в пабе "Бык и Куст" в тот полдень. В кои-то веки Драйдену пришлось признаться самому себе, что одна из загадок Венделла была чем-то большим, чем плодом бесконтрольного и чрезмерного воображения. Когда он спросил Венделла, что же, по его мнению, было в этой книге такого, из-за чего её держали в секрете, а сотрудники библиотеки волновались, когда кто-то просил её посмотреть, Венделл не отказался от объяснений.

Заказав у бармена очередную порцию пива, Венделл терпеливо ждал, пока его принесут, прежде чем высказать своё мнение. Когда кружки были поставлены перед ними, Венделл повернулся, чтобы посмотреть в кабинку позади себя, как будто боялся, что его подслушают. Венделлу всегда нравилось драматизировать ситуацию, поскольку это, как он считал, подчёркивало его обычно странные разговоры. Он уверенно ответил, что "Некрономикон", несомненно, является давно замалчиваемой классикой эротической литературы, возможно, даже потерянным дополнением к "Сатирикону" Петрония. Всё это показалось Драйдену довольно правдоподобным, ведь, в конце концов, должна же быть какая-то причина для странного поведения сотрудников библиотеки. Догадка Венделла была ничуть не хуже других.

Допив пиво, Венделл заказал ещё одну порцию и с явным удовольствием пустился в пространные рассуждения о пресловутом развратнике при дворе Нерона и предположил, что Петроний написал более раннее упражнение в эротизме, когда служил Римской империи в качестве консула в Вифинии. Развивая свою теорию, Венделл предположил, что большинство копий "Некрономикона" было уничтожено или утеряно, когда Аларик и его Готы разграбили Рим в 410 году. Сменявшие друг друга волны варваров-захватчиков уничтожали или сжигали то, что осталось от римских литературных произведений. На протяжении всего средневековья люди, такие как Поджио Браччолини из папского двора, делали кропотливые переводы сохранившихся документов и трудов классических времён. Сам Браччолини заново открыл многие произведения античности — классиков уровня Цицерона, Ювенала и Лукреция, так кто скажет, что какой-то другой давно забытый учёный не спас "Некрономикон" от вероятного забвения в разрушающихся сводах какого-нибудь готического монастыря или римской гробницы.

Теперь, заключил Венделл, эти ханжи из числа преподавателей и попечительского совета скрывают произведение искусства из нашего классического наследия, которое должно быть обнародовано для назидания и удовольствия людей во всём мире. Драйден знал, к чему приведут рассуждения Венделла. Он также предвидел, что скоро из жужжащей головы его товарища вылетит последняя пчела. Венделлу не потребовалось много времени и пива, чтобы предложить свой план.

Вопреки здравому смыслу Драйден согласился тайно пробраться в библиотеку вместе с Венделлом. Ночь была безлунной и облачной. Температура, всего около четырёх градусов выше нуля, гарантировала, что поблизости не будет никого, кто мог бы случайно стать свидетелем их ночных занятий. Им удалось проникнуть в библиотеку через незапертое окно в подвале и с помощью фонариков пробраться на второй этаж, где должны были находиться "Книги". Драйден был встревожен и готов был сдаться, когда обнаружил не просто запертую комнату, а дверь хранилища с кодовым замком. Венделл лишь заметил, что они должны быть благодарны за то, что здесь лишь один замок, а не сложное устройство с сигнализацией. Приложив ухо к замку, Венделл начал медленно вращать диск с цифрами. Сначала он повернул его по часовой стрелке, затем против часовой. Он повторил процедуру шесть раз. Затем Венделл встал, повернул ручку и потянул на себя дверь. Чудесным образом она распахнулась с протяжным, высоким визгом. Венделл вежливо отказался пояснить, где он приобрёл такие впечатляющие навыки взлома сейфов.

Оказавшись в хранилище, довольно большом помещении размером пятнадцать на десять футов, Драйден быстро нашёл стеклянный ящик, в котором хранился "Некрономикон". Он сомневался, что когда-нибудь сможет забыть запах, который исходил от пергаментных страниц, когда Драйден осторожно открыл книгу на середине. Это был запах как от мёртвого животного. Драйден осветил карманным фонариком строки, выполненные чёрными чернилами, которые за прошедшие века лишь слегка потускнели. Мысленно переведя средневековую латынь на английский, он начал читать вслух, чтобы Венделл тоже услышал, пока тот деловито метался по комнате, вытаскивая с полок всевозможные книги в кожаных переплётах и с железными застёжками, и складывая их в стопки посреди пола. Драйден прочитал около половины страницы, захлопнул книгу и воскликнул вслух:

— Петроний, твою мать! Это дерьмо не менее порнографично, чем Библия короля Якова, на что она и похожа.

Но Венделл его не слышал, а если и слышал, то предпочёл проигнорировать. Всё своё внимание он уделял заплесневелой книге, на потрёпанном корешке которой было написано "Unaussprechlichen Kulten". Он перелистывал страницы с таким выражением лица, что оно показалось Драйдену чем-то средним между шоком и безудержным ликованием. Теперь с Венделлом было не поговорить. Он нашёл свою тайну, окончательную тайну, от которой невозможно отступить, разве что в ужасе и безумии. Драйден вновь обратился к "Некрономикону" и окунулся в нечестивое сияние его отвратительных откровений о Древних, когда те правили первобытной Землёй. И вот они оба сидели, погружённые в кошмарный мир запретных знаний, загипнотизированные ужасом, содержащимся в книгах, когда ночной сторож заметил приоткрытую дверь хранилища и вызвал полицию.

Обвинения в краже со взломом были смягчены снисходительным судьёй до статьи о хулиганстве, но попечительский совет Мискатоникского университета настоял на немедленном отчислении Венделла и Драйдена. Однако было уже слишком поздно для порицания или наказания. И он, и Венделл вкусили запретных плодов и навсегда утратили вкус к интеллектуальным объедкам. Потребуется нечто большее, чем отчисление из университета, чтобы умерить этот аппетит.

* * *

Нервный скрежет снегоуборочной машины под его окном вывел Спенсера Драйдена из задумчивости. Он рассеянно смотрел в окно, где метель стремилась захватить улицы, загоняя всех, кроме самых решительных пешеходов, обратно в укрытие и тепло своих домов. Он сделал мысленную пометку, что нужно как можно скорее телеграфировать Венделлу. Драйден снова наполнил свой стакан и откинулся в кресле. Как всё прошло после того позорного эпизода?

* * *

В то время казалось, что все надежды на то, что он когда-нибудь станет архитектором, были разрушены до основания. Его семья сначала была потрясена, но постепенно смирилась: что сделано, то сделано. Влиятельные друзья отца добились его поступления в небольшой колледж в Нью-Гэмпшире, и после четырёх лет упорной учёбы он получил диплом. Два года спустя он получил докторскую степень. Джону Венделлу повезло меньше. Хотя он и пользовался титулом "доктор", Драйден не мог припомнить, чтобы тот когда-либо упоминал, где он завершил своё образование. Однако однажды Венделл говорил о том, что учился в Европе после инцидента в Мискатонике.

В одном Драйден был уверен: как и он сам, Венделл не мог забыть ту тёмную мифологию, разгадки которой были изложены в тех старых книгах, из-за которых они попали в такую переделку и едва не угодили в тюрьму. Через три года после того случая Драйден проводил летние каникулы в Нью-Йорке и при несколько мутных обстоятельствах приобрёл копию "Записок Фири о "Некрономиконе". Будучи в лучшем случае лишь туманным изложением оригинальной работы, заметки Фири лишь разжигали аппетит Драйдена к ещё более глубокому проникновению в удивительную историю Древних. Несмотря на непосильное бремя учёбы, Драйден поклялся узнать всё, что только возможно, о книге под названием "Некрономикон". Хотя это отнимало много времени, с помощью работы Фири и информации, собранной им в ходе собственных исследований, Драйден составил краткую историю "Некрономикона".

Книга называлась "Аль-Азиф" до её перевода на греческий язык в десятом веке Теодором Филетом, который переименовал её в "Некрономикон" или "Книгу мёртвых имён". Книга была написана арабским мистиком, поэтом по профессии, по имени Абдул Альхазред, который жил во время правления Марвана Второго, последнего халифа династии Уймайядов. Принято считать, что "Некрономикон" появился около 730 года н. э., хотя эта дата является чисто условной. Если какие-либо записи о первом появлении книги и существовали, то они, скорее всего, были утеряны или уничтожены в ходе насилия и кровопролития, которые опустошили землю, когда Аббасиды пришли из Персии, чтобы захватить трон Марвана Второго, который управлял далёкой исламской империей из своего дворца в Дамаске. Об этой книге мало кто вспоминал, пока Аббасиды, претендующие на происхождение от дяди Мухаммеда, были заняты распространением Ислама. Однако после укрепления своей власти Гарун аль-Рашид обратил своё внимание на искоренение всех еретических сочинений Альхазреда.

Через сто лет после того, как был сделан греческий перевод, православная церковь начала целенаправленную борьбу за уничтожение "Некрономикона". Несмотря на конфискацию и сожжение всех известных копий, "Некрономикон" всплыл спустя два столетия, когда Олаус Вормиус перевёл один из сохранившихся греческих текстов на латынь. Прошло менее четырёх лет, прежде чем Римская церковь осознала развращающее, всепроникающее влияние этой книги, и папа Григорий IX возобновил гонения, которые стали синонимом истории этой книги. Сообщается, что Фома Аквинский сказал, что "Некрономикон" мог быть написан только Сатаной в обличье Отца Лжи в попытке подорвать учение Христа". После папской буллы Иннокентия VIII доминиканские инквизиторы и авторы печально известного "Молота ведьм" Генрих Крамер и Якоб Шпрингер якобы изъяли копию издания "Чёрной Буквы" и публично сожгли её в Кёльне. В Кастилии Великий Инквизитор Томас де Торквемада приговорил некоего Пабло д'Эше и неизвестного мусульманского астролога к аутодафе за "торговлю с теми низшими дьяволами, о которых говорится в книге языческого колдуна Альхазреда".

Так продолжалось более тысячелетия. Различные издания "Некрономикона" переводились, распространялись, осуждались, запрещались и, наконец, сжигались, часто вместе со своими владельцами. Но теперь, во второй половине двадцатого века, когда мы больше не сжигаем то, что нас огорчает или пугает, "Некрономикон" и подобные ему книги надёжно спрятаны от любопытных, пытливых глаз.

Во время изучения книги Фири Драйден наткнулся на строки, в которых говорилось о Зелье Тахель, и заявления о его свойствах показались ему захватывающими. Драйден читал об этом и других зельях раньше в странном небольшом труде алхимика Франца Джута "Эликсир пророков", где оно упоминается как "Ключ Поэта". Узнав о сходстве между рассказами Джута и Фири, Драйден решил выяснить, как изготавливается Зелье Тахель. Однако у Фири была обескураживающая привычка обходить стороной или полностью игнорировать то, что больше всего интересовало Драйдена. Он был характерно немногословен в отношении Зелья Тахель и сообщил только следующее:

"Альхазред упоминает состав, называемый Зельем Тахель. Это препарат из различных химических веществ, который принимается внутрь и позволяет человеку в состоянии сна, а в редких случаях и телесно, посещать те места, где в прошлом обитали Древние и их слуги, и где они обитают сейчас. Принимающий зелье должен тщательно подготовиться к этому и полностью осознавать, что "Те, кто охраняет Путь", попытаются помешать его мирному возвращению. Написано, что иногда "Они" позволяют путешественнику вернуться, казалось бы, невредимым, но в сильно изменённом виде, так что даже самые близкие родственники могут его не узнать".

Перспектива побывать в этих окутанных легендами краях заставляла разум Драйдена трепетать, а кровь, казалось, кипела в его жилах. Увидеть такие места, как Плато Ленг, Чёрное Озеро Хали, Кадат в Холодной Пустыне; пронзить завесу тайны, окружавшую забытые Цимму-Лкку, Шамбалу, затонувший Р'льех и потерянную Валузию; узнать тёмные секреты туманной Туле и великолепного Нуминора из кельтских мифов; ради этого стоило рискнуть своей бессмертной душой. Любой индивид, рассуждал Драйден, который не готов пойти на определённый риск в осуществлении своей мечты, не имеет права называть себя человеком. Такие вещи, как Эликсир Тиккун, звёздные камни Мнара и различные оккультные символы, при правильном использовании позволят Драйдену значительно снизить негативные последствия. Человек, который вообще не рискует, — трус, но тот, кто не минимизирует опасность в меру своих возможностей, — проклятый дурак.

Драйден начал обширные поиски тех сочинений, которые в определённых эзотерических и закрытых кругах стали называть "Апокрифическими книгами", и Драйден считал это название вполне подходящим. Их так назвали потому, что они якобы раскрывают — либо посредством туманных метафизических спекуляций, либо, в некоторых случаях, шокирующих деталей — ключи к существованию, истории и проявлениям древней расы разумных внеземных существ, которые правили Землёй за миллиарды лет до того, как этот хрупкий и быстротечный вид Homo Sapiens осмелился провозгласить себя хозяином мира. Большинство авторитетов согласны с тем, что оккультный учёный и известный натуралист граф д'Эрлетт был первым, кто назвал этот противоречивый свод преданий "Мифами Ктулху". Хотя эти существа, называемые Древними, были изгнаны или заключены в тюрьму Старшими Богами, о которых практически ничего не известно, они терпеливо ждут, мечтая о том времени, когда они возобновят своё господство над этим миром. Дегенеративные культисты поддерживают поклонение Древним и лихорадочно и бессовестно работают, чтобы сохранить в тайне страшные ритуалы и могущественную магию своих изгнанных и дремлющих хозяев.

Прежде чем решиться на использование Зелья Тахель, Драйден должен был досконально изучить историю, изложенную в этих книгах. Но он ещё не знал, что это за "разнообразные химические вещества", из которых получается зелье.

Те немногие книги, которые он находил и за которые платил непомерные суммы, как правило, были либо плохо переведены, либо так сильно сокращены, что их невозможно было понять. Издание "Безымянных Культов" от "Гоблин Пресс" имело оба этих недостатка. Его деньги были бесплодно потрачены на эту покупку. Не менее разочаровывающими оказались "Фрагменты Сен-тон-Цзе" и "Заклинания Тмар-Мяо", которые Драйден получил в виде микрофильмов из Британского музея; первые были написаны на непонятном и загадочном, архаичном китайском диалекте, вторые — линейными иероглифами, представляющими Р'льехский язык. Врождённое упорство Драйдена раз за разом побеждало растущее чувство бесполезности его поисков, и он с надеждой продолжал работу.

Потребности его профессии не позволяли Драйдену уделять столько времени, сколько ему хотелось бы, поискам неуловимого Зелья Тахель, но три года назад произошло событие, которое заставило Драйдена поверить, что он неумолимо приближается к завершению своих поисков.

Находясь в Нью-Йорке на церемонии открытия спроектированного им жилого комплекса, он столкнулся с Джоном Венделлом, который проезжал через город, направляясь в Европу. Они предались безудержному приступу ностальгических воспоминаний о "старых добрых временах" в Мискатоникском университете, а затем Драйден узнал, что Венделл последние несколько лет также был занят изучением тайн Великих Древних. Венделл осторожно рассказал Драйдену об эксперименте, свидетелем которого он был в Швеции, который, к его удовлетворению, доказал, что "Мифы" являлись не мифом, а реальным фактом. Он заверил Драйдена, что, несмотря на некоторые пробелы и парадоксы в различных работах, посвящённым "Мифам", основные знания о них были записаны достаточно точно смелыми или же глупыми исследователями.

Венделл тоже встречал упоминание о Зелье Тахель, но знал о нём как о "Ключе Поэта". Венделл объяснил, что Альхазред не мог посетить все места, о которых он писал в "Некрономиконе", и узнать все те странные вещи в течение одной, в его случае короткой, жизни. Поэтому он определённо нашёл какой-то короткий путь. Единственная загадочная ссылка на Зелье Тахель в "Некрономиконе" показала, что это был за короткий путь, и таковым являлось не что иное, как наркотик, расширяющий сознание. Джут знал о нём, но либо не хотел, либо не мог рассказать о способе его изготовления. Драйден с тревогой вспомнил главу в "Жизни алхимиков" Гамильтона, где рассказывалось о смерти голландца. Джут стоял в толпе и наблюдал за въездом Луи Наполеона в Гаагу, когда необъяснимым образом воспламенился и умер. Гамильтон предположил, что Джут, возможно, планировал убить ненавистного Наполеона, когда изготовленное им зажигательное устройство сработало раньше времени. Но это как-то было не характерно для тихого и скромного алхимика, и даже Гамильтон признал, что это довольно надуманная теория.

К моменту отъезда из Нью-Йорка Драйден не только восстановил дружеские отношения с Джоном Венделлом, но и приобрёл ценного партнёра в поисках Зелья Тахель. Это было партнёрство, которое, по мнению Драйдена, должно было оказаться выгодным для них обоих. За годы, прошедшие после Мискатоника, Венделл приобрёл обширную и впечатляющую эрудицию в Преданиях о Старших Богах, и такой союзник был незаменим. Драйден был уверен, что успех неизбежен.

Следующие шесть месяцев Драйден почти всё время проводил, наблюдая за строительством собственного дома в Блумингбурге, штат Нью-Йорк, небольшой деревушке, расположенной под холмами Вурстборо. Только через неделю после завершения строительства дома, когда Драйден уже был занят переездом, он получил весточку от Венделла. В письме первого класса лаконично говорилось лишь о том, что он нашёл часть формулы в неполной копии "Некрономикона", принадлежащей Исфаханскому университету в Иране. Теперь он отправился в Национальную библиотеку в Париже, чтобы попытаться получить разрешение на ознакомление с их бесценной копией текста Олауса Вормиуса.

Прошло ещё несколько месяцев, прежде чем Драйден вновь получил вести от Венделла. Его попытки получить доступ к "Некрономикону" в Париже не увенчались успехом, но там он завязал знакомство с чрезвычайно учёным австрийцем, который оказался достаточно отзывчивым, чтобы предоставить в распоряжение Венделла свою коллекцию редких книг по оккультизму. Этот человек, как оказалось, был основателем и руководителем оккультной ложи недалеко от Инсбрука. Хотя Венделл вежливо отклонил предложение о членстве, они расстались на дружеских условиях, Венделл собрал много интересной, хотя и не особенно полезной информации. Теперь он собирался в Рим, где надеялся найти в библиотеке Ватикана любопытный средневековый трактат о лекарственных травах.

Драйден не бездействовал во время поездок Венделла по Европе и активно занимался собственными исследованиями. Он приобрёл за немалые деньги часто обсуждаемый, но редко встречающийся, тонкий сборник стихотворений Джастина Джеффри "Люди Монолита" и его малоизвестный, ещё более редкий сборник-компаньон "Алые руны и другие стихи", посмертно опубликованный нью-йоркским издательством "Химера".

Ни в одном из сборников не было обнаружено никаких важных подсказок, но Драйден был заинтригован выбором Джеффри темы, которая удивительным образом совпадала с его собственными исследованиями. Он был поражён вариациями тем, техники и образов, которые отличали каждое из стихотворений. Если бы Драйден не был знаком с репутацией Джеффри, он мог бы предположить, что дюжина разных поэтов с незаурядными способностями написали по два-три стихотворения и опубликовали сборники под общим псевдонимом. Одна строфа из стихотворения во второй книге привлекла внимание Драйдена. Он не мог избавиться от тревожного чувства, что это было своего рода предупреждение, исходящее от пера молодого человека, нагрузившего чувствительный ум Драйдена до предела сотрясающими землю намёками на тёмные вещи, которые никто не должен пытаться постичь. Строки были следующими:

Пройди сквозь пламя, которое не горит,

(Но, тем не менее, оставляет шрамы!)

И молись, чтобы не возвращаться;

Ибо станешь худым и мертвенно бледным

Для тех, что любили тебя!

Они отвернутся со слезами на щеках

От того, кто бормочет, но не может говорить.

Остерегайся прикасаться к источнику сна,

Ибо те, кто вернётся, могут лишь дрожать… и кричать.

После этого Драйден избегал читать Джеффри, потому что безотчётная нервозность охватила его на несколько часов после того, как он просмотрел два сборника стихов. Стиль этого человека, как он вынужден был признать, ставил его в один ряд с По, Бодлером и Ченовом. Общий эффект от его произведений был непревзойдённым, особенно в свете физических и психических реакций самого Драйдена.

От канадского корреспондента Драйден узнал об эксцентричном затворнике, который жил в Монтерее. Этот учёный, поскольку он был человеком обширных и необычных познаний, по слухам, путешествовал и жил во многих экзотических, а зачастую и опасных местах, разыскивая в мире знания о "днях до людей". Говорили, что он лично беседовал с теми вечными тибетскими мудрецами, чей долг — охранять секреты Девяти Неизвестных от обычного человечества. Ходили также слухи, что этот учёный действительно владел копией "Китаб Расул аль-Акбарин".

Драйден писал ему более полудюжины раз, прежде чем получил ответ. Письмо было лаконичным и деловым. Учёный был готов ответить на два вопроса Драйдена как можно более честно и кратко. Его единственным условием было, чтобы Драйден перестал досаждать ему после ответа на эти два вопроса. Он туманно намекнул на неприятные последствия, если Драйден будет надоедать ему в дальнейшем нежелательной корреспонденцией.

Готовность калифорнийца к сотрудничеству была гораздо больше, чем Драйден смел надеяться. В Европе Венделл упёрся в кирпичную стену и никак не мог решить, какой новый путь ему выбрать. Он пришёл к удручающему выводу, что вероятно ему вновь придётся проникнуть в запертую комнату в библиотеке Мискатоникского университета. Но последнее развитие событий, вероятно, исключило такие отчаянные действия.

Вдохновение и энтузиазм Драйдена были быстро разрушены тем же днём в результате инцидента, который поставил его лицом к лицу с мрачной реальностью. А реальность его ситуации заключалась в том, что он ступал по очень опасной почве.

Звонивший, отказавшийся назвать своё имя, зловеще предупредил Драйдена, чтобы он был осторожен, дабы некоторые несимпатичные стороны не узнали о его вмешательстве в дела, которые его не касаются. Перед тем как повесить телефонную трубку, анонимный голос произнёс последнее предложение. Предложение на каком-то гортанном языке, синтаксис и интонация которого казались невероятно неподходящими для произнесения человеческими голосовыми связками. Драйден понятия не имел, что означают эти слова, но он знал, на каком языке они были произнесены, и вместе с этим знанием пришло осознание всех последствий телефонного сообщения. Он читал об этом языке в громоздко озаглавленной книге выдающегося доктора Лабана Шрусбери, а также в "Затерянных мирах древнего Тихого океана" Кормана. Разве он сам не владел микрофильмом с записью заклинаний Тмар-Мяо? Там тоже был Р'льехский, и на нём говорили порождённые морем ихтиозные слуги бесконечно злобного ужаса со звёзд, Ктулху. Руки Драйдена дрожали, когда он пытался налить себе бренди.

* * *

Прошло не так уж много времени, прежде чем кусочки головоломки начали медленно, но верно вставать на свои места. В ответ на запрос Драйдена о последнем недостающем ингредиенте Зелья Тахель учёный-затворник из Монтерея прислал письмо, содержащее только одно напечатанное предложение и нацарапанное ручкой сообщение. Первое было цитатой из Альхазреда, которая, по мнению Драйдена, могла быть дословно скопирована только из полной и неотредактированной копии "Некрономикона". Сразу под цитатой было нацарапано простое сообщение: "Будьте осторожны или вам придётся заплатить высокую цену!" Слова из книги араба были следующими:

"Зелье Тахеля не будет полным и действенным без Исбаны, которая приносит людям сны о местах, которые существовали, местах, которые есть сейчас, и местах, которые будут, и о всех местах, которые Они посещали".

С вновь вспыхнувшими амбициями после получения последней подсказки от своего неохотного информатора на западном побережье Драйден приступил к исследованию с кропотливой скрупулёзностью. Он проверял, перепроверял и снова проверял, пока не убедился, что слово "Исбана" не имеет в архаичном арабском языке иного значения или определения, кроме его строгого буквального перевода — "шпинат".

Драйден был слегка озадачен, обнаружив, что долгожданным ингредиентом оказалось такое обычное растение, как шпинат, но он не терял времени и приступил к следующему и, как он надеялся, последнему этапу поисков "Ключа Поэта": Зелью Тахель. Он обшарил местные библиотеки в поисках текстов по ботанике и нанял местного химика-исследователя, чтобы тот провёл серию тестов на всех видах рода Chenopodiaceae — известного в народе как семейство гусиных лапок из-за перепончатой структуры листьев — с целью выделить то, что, скорее всего, являлось наркотическим экстрактом. Это была бесплодная, утомительная и, по мнению озадаченного молодого химика, бессмысленная работа. Читая его отчёт, Драйден с унынием понял, что ни в одном из растений не было ни малейшего следа какого-либо вещества, которое могло бы понадобиться для изготовления Зелья Тахель.

Не имея возможности связаться с Венделлом и даже не зная, где именно тот находится, Драйден был вынужден бросить свою неотложную архитектурную работу и улететь в Англию. Более двух недель он бродил по величественным залам Британского музея. С часа открытия и до самого закрытия музея Драйден просматривал объёмную коллекцию средневековых арабских медицинских и алхимических текстов, написанных такими историческими личностями, как Авиценна, Халид ибн Джазид и Коста бен Лука. И вновь он лишь безуспешно потратил время. Его не утешал тот факт, что он стал хорошо разбираться в более теневых и неясных закоулках науки.

Драйден вернулся в Штаты одержимым и озлобленным человеком. Его мысли были сосредоточены только на "Ключе Поэта". Перед ним открывались бескрайние просторы времени и пространства. Он вспомнил творческий гений Кольриджа, когда тот написал "Кубла Хана" под воздействием лауданума; некромантические фантазии, возникшие в измученном мозгу Эдгара По под влиянием алкоголя и опиума; Де Квинси, Россети, Кроули и бесчисленное множество других — все они достигли золотых вершин гениальности, потому что заглянули за пределы пустоты и увидели… нечто иное. Но никто из них не обладал "Ключом Поэта". Если бы этот эликсир открыл ему глаза, Драйден стал бы более великим человеком. Он бы построил сооружения, которые превзойдут пирамиды… превзойдут само человечество.

Только через шесть месяцев Драйден случайно вышел на след неуловимой Исбаны. Проводя несчастный дождливый день в своём доме в Блумингбурге, Драйден случайно взял в руки один из учебников по ботанике, который он привёз домой из Англии. Это было изнурительное исследование Альберта Фрика "Флора Анд". Фрик читался гораздо легче многих своих коллег и современников благодаря юмористическим остротам и анекдотам с научными наблюдениями, представляющими бесценную ценность для любого изучающего данный предмет. Именно в этой незаслуженно забытой работе Драйден наткнулся на строки, которые возродили его веру в успех. В книге сообщалось следующее:

"В горной деревне Муиксль, Боливия, я обнаружил, что местные индейцы Аймара имеют привычку жевать лист, напоминающий обычный шпинат (Spinachia oleracea). В этой местности он является привычным и широко распространённым заменителем листьев какао, которые уроженцы других Андских регионов жуют из-за их наркотического эффекта. Этот шпинат Аймары называют "токкиль", и по результатам беглого исследования, которое я провёл, я бы назвал его гораздо более сильным наркотиком, чем листья какао. Я считаю, что это растение содержит алкалоид, который при употреблении в небольших количествах вызывает иллюзорное чувство удовлетворения и восторга. В больших количествах он является мощным галлюциногенным средством, не похожим на псилоцибин из кактуса пейот. Находясь под воздействием этого галлюциногена, некоторые Аймары, страдающие физической зависимостью от него, утверждают, что посещают богов на небесах".

Драйден был потрясён этой внезапной подсказкой на его невысказанные молитвы, и чуть не упал со стула. Когда его первоначальное удивление прошло, он вскочил на ноги, закричал, как безумный, и начал бешено танцевать. Прошло немало времени, прежде чем его безумная радость уступила место сдерживающему влиянию разума и воли. Драйдену предстояло ещё многое сделать, прежде чем он понял, что это не отвлекающий манёвр. Но он знал, что это маловероятно. Христос! Названия были настолько похожи — Зелье Тахель Альхазреда и "Токкиль" Аймаров, а их галлюциногенные эффекты настолько совпадают, что это не может быть случайностью. А как же туземцы Анд, утверждающие, что они встречались с "богами на небесах"?

Драйден ждал слишком много лет и пережил слишком много разочарований, чтобы считать терпение добродетелью, достойной восхищения. Он нашёл адрес издателей книги Фрика и отправил им специальное письмо с просьбой сообщить ему адрес этого путешественника и автора. Почти сразу же по почте пришло известие о том, что Фрик умер от болезни лёгких в своём доме в Кейптауне, Южная Африка, почти два года назад. Но, учитывая интерес Драйдена к "Токкилю", ему дали адрес отца Джозефа Граттере, учёного-иезуита, который проводил испытания этого растения в Боливийском институте по исследованию лекарств и химических веществ в Кечотоксиле, пригороде Ла-Паса.

Драйден немедленно связался с отцом Граттере, и менее чем через два месяца получил по почте большой деревянный ящик. Он был адресован Бедфордскому обществу ботанических исследований, на имя доктора Спенсера Драйдена, директора по исследованиям. Драйден тихонько рассмеялся про себя, вспомнив наспех созданное общество, единственным членом которого являлся лишь он один. Это была рискованная уловка, учитывая нью-йоркские законы о наркотических веществах, но, конечно, "токкиль" ещё не был запрещён. Несомненно, добрый иезуит был бы очень шокирован, если бы ему стало известно о том, какие исследования намерен проводить доктор Спенсер Драйден.

II

Бродяга в лохмотьях удерживал края потрёпанного воротника в тщетной попытке защититься от безжалостного холода. Мутно-зелёное горлышко бутылки дешёвого вина неуверенно выглядывало из потёртого заднего кармана — замена огня для бедняка в ветреную погоду. Шатаясь от двери к двери, бродяга постоянно останавливался, чтобы вытряхнуть воду из ботинок, которые, как и их владелец, когда-то знали лучшие времена.

Одинокая снежинка бесцельно пролетела сквозь резкий белый луч уличного фонаря и опустилась в грязно-серую слякоть, покрывшую потрескавшийся и разбитый тротуар. По пустынной улице проносился леденящий душу ветер, напевая заунывную панихиду по заброшенным и сгоревшим домам, что безмолвно стояли на страже мёртвой декабрьской ночи. Кирпичные скелеты служили немым и трагическим свидетельством некогда процветающего и дружелюбного района, который теперь был лишён всякой надежды на спасение, как и жалкая фигура, бредущая по его тёмным улицам.

Бродяга нашёл временное убежище от пронизывающего ветра и обжигающего холода в почерневшем и заброшенном продуктовом магазине. На самом деле внутри здания было не теплее, чем на улице, но, по крайней мере, ветер не мог проникнуть в это место, окутанное тенью. Присев на корточки, бродяга ожесточённо растирал онемевшие руки, прежде чем дотянуться до бутылки. Он тихо выругался под нос, увидев, как мало осталось драгоценной жидкости. Грязная левая рука пошарила в кармане и извлекла металлическое содержимое… сорок семь центов! Бродяга снова выругался, на этот раз более громко, пересчитав все свои земные богатства. Одна слезинка скатилась по его немытой щеке и исчезла среди щетины на подбородке. Он осторожно положил свои деньги обратно в карман, служивший ему сейфом. Ветер снаружи завывал жуткие песни. Бродяга проглотил последний глоток вина, позволив ему на мгновение задержаться на языке, давно потерявшем способность различать тонкие вкусовые оттенки. Выбросив пустую бутылку в грязную канаву за пределами своего убежища, бродяга улёгся, чтобы дождаться мрачного рассвета и счастливой перспективы горячего завтрака на кухне Армии Спасения. Он не слышал шагов подкравшейся сзади фигуры и не почувствовал боли, когда игла шприца вонзилась ему в спину, быстро лишив его сознания.

Высокий мужчина, одетый во всё чёрное, перешагнул через бесчувственное тело и вышел на улицу. Он с довольной ухмылкой наблюдал, как чёрный "Мерседес" обогнул угол и осторожно приблизился к нему. Когда автомобиль остановился рядом с ним, водитель вышел, отрывисто кивнул, и оба мужчины вошли в тёмный магазин. Оттуда они вынесли не сопротивляющегося человека, которого аккуратно положили на заднее сиденье автомобиля. Машина отъехала от бордюра и скрылась в мерцающей ночи.

Чуть более двух часов спустя "Мерседес" был благополучно припаркован в гараже большого нео-георгианского дома, который Спенсер Драйден построил для себя в Блумингбурге. Оба похитителя сидели, потягивая из бокалов небезызвестный дорогой бренди. Напряжённое молчание выдавало их тревогу и вину за совершение поступка, к которому они не были приспособлены ни убеждениями, ни воспитанием. Мужчина пониже ростом, Джон Венделл, едва мог скрыть дрожание рук, которые грозили в любой момент пролить бренди ему на колени. Драйдену огромным усилием воли удавалось сохранять внешнее спокойствие, хотя его бурные эмоции опровергали внешнее хладнокровие. Используя обе руки, Венделл наконец сумел осушить свой бокал и нарушил тишину.

— Я действительно не могу в это поверить, знаешь ли! Я имею в виду, что мы опустились до уровня обычных преступников… Похитителей!

— Fiat experimentum in corpore vili! — пробормотал Драйден.

— Что? — спросил Венделл, и озадаченное выражение появилось на его лице. — Что, чёрт возьми, это значит?

— Древнее латинское изречение, — ответил Драйден, пристально глядя на своё искажённое отражение на дне бокала. — Оно означает просто: "Пусть эксперимент будет проведён на бесполезном теле". Разве не это мы собираемся сделать?

Венделл достаточно успокоился, чтобы наполнить свой бокал, не проливая бренди мимо. После нескольких глотков он произнёс с явным оттенком грусти в голосе:

— Теперь мы играем в Бога! Неужели всё так и должно быть?

Драйден ответил мягким, хорошо отрегулированным тоном, хотя и отчаянно пытался сохранить контроль над собой. Рационализация давалась ему легко — так и должно было быть, когда он прекрасно знал, что для их сегодняшнего поступка нет законных оправданий.

— Ты не хуже меня знаешь, что нам нужен подопытный пациент, прежде чем мы осмелимся использовать Тахель самостоятельно. Ты также знаешь, что подобные вещи должны делаться тайно; люди склонны неправильно понимать поступки такого рода. Ты помнишь случай, который привёл доктора Реймора на каторгу в Лионе сразу после войны? Эти узколобые имбецилы уничтожили дело всей жизни великого человека. Ты хочешь, чтобы вся наша работа пошла насмарку? Ты хочешь, чтобы я выступил перед публикой и объявил, что мы экспериментируем с наркотиком, расширяющим сознание, по сравнению с которым ЛСД покажется кофеином? Ты думаешь, невежественная мелкобуржуазная публика готова к Ключу Поэта?

Венделл не пытался ответить. Он напряжённо думал о том, что, возможно, было ужасной ошибкой заводить эксперимент так далеко. Одно дело — рискнуть самому или даже попросить кого-то рискнуть за тебя, если это будет добровольно, но похищать человека и заставлять его участвовать в сомнительных опытах было хуже, чем преступление — это было безумием.

Драйден поднялся с кресла и без единого слова направился к лестнице. Венделл не заметил его ухода, пока Драйден не повернулся на первой ступеньке и не произнёс:

— Мы начинаем завтра! Мы зашли слишком далеко, чтобы отступать сейчас, Джон. Ключ у нас есть, осталось только открыть дверь. Я верю, что всё сложится хорошо. Спокойной ночи!

То, как Драйден медленно поднимается по лестнице и исчезает из виду в полумраке второго этажа, напомнило Венделлу фильм, который он когда-то смотрел. Возможно, Хичкока… а может, Полански. Он выкинул эту сцену из головы и обратился к бутылке бренди на столе. Даже с искусственным расслаблением от алкоголя прошло много часов, прежде чем Венделл погрузился в сон.

Они приступили к работе рано утром следующего дня. Драйден отсчитал 380 зёрен основного вещества из Исбаны и без особого труда изготовил Тахель — по крайней мере, он надеялся, что это было Зелье Тахель. Получившийся продукт представлял собой густую, липкую, зелёную субстанцию и источал тошнотворную вонь, как мёртвая туша животного, пролежавшая несколько дней под палящим солнцем. Запах был настолько сильным, что Драйден и Венделл отступили в сад, чтобы вдохнуть чистый холодный воздух.

Они обсуждали, как ввести Тахель в организм своего подопытного. Драйден отметил, что Франц Джут утверждал, что Тахель растворим в большинстве жидкостей, и предложил поместить небольшое количество препарата в стакан с красным вином, чтобы он растворился, если возможно, и дать выпить эту смесь изголодавшемуся по алкоголю бродяге. Венделл согласился.

Накануне вечером Драйден дал подопытному сильное успокоительное, и его действие не ослабевало почти двенадцать часов спустя. Венделлу пришлось практически на руках нести невменяемого бродягу в подвальную комнату, которую Драйден спроектировал и построил с единственной целью — удовлетворить свои амбиции.

Драйден знал о неизбежной гибели, которая постигла Халпина Чалмерса, когда тот пренебрёг необходимыми мерами предосторожности перед своей безрассудной авантюрой. Не то чтобы Драйден знал наверняка, что Чалмерс получил Ключ Поэта, но такая возможность существовала. Однако он точно знал, что Чалмерс пытался подобным образом нарушить законы и естественные барьеры, регулирующие ограниченное представление человечества о пространстве, времени и… внешнем мире.

В подвале у Драйдена не было ни одного прямого угла. Даже пол был изогнут, хотя для глаз и органов чувств кривизна была настолько незначительной, что никто не мог её заметить. Все углы, как на полу, так и на потолке, скруглялись. Комната имела пять стен и пятиугольную форму. Это практическое предубеждение против прямых углов распространялось и на единственный предмет мебели в комнате — надувное пластиковое кресло в стиле, ставшем популярным в последние несколько лет. Пока Венделл усаживал подопытного в кресло, Драйден занимался последними приготовлениями для эксперимента.

По неровному кругу вокруг кресла он разложил пятиконечные камни, найденные в заброшенной деревне в Мауке. Промежутки между камнями он окропил Эликсиром Тиккун из маленького серебряного кувшина. Эликсир был взят из источника святой воды в римско-католической церкви Богоматери Успения в Мидлтауне. Синим мелом Драйден начертил дюжину или около того эзотерических символов, которые составляли защитный ритуал из формул Кран-Веля. Ближе к центру круга он написал традиционные иудео-христианские слова силы: Адонай, Шаддай, Элохим, Саваоф и Тетраграмматон.

Убедившись, что всё готово, Драйден налил смесь Тахеля и вина в большой оловянный кубок и поднёс его к губам ничего не подозревающего субъекта. Тот шумно сглотнул, и тонкая струйка поганого варева потекла по подбородку алкаша и попала на его грязную рубашку. Несколько секунд он яростно кашлял, а затем его тело расслабилось. Драйден и Венделл сидели на полу: первый внимательно следил за каждым движением испытуемого, а второй что-то сосредоточенно писал в блокноте.

Дыхание субъекта было глубоким и регулярным, что создавало впечатление, будто человек находится в глубоком сне, а не в каком-то химически вызванном трансе. Пятнадцать минут прошли без каких-либо событий. Но вдруг без предупреждения испытуемый резко выпрямился в кресле, его глаза широко раскрылись, дыхание стало учащённым. Затем он начал дико молотить воздух руками, словно бился о какой-то невидимый барьер. Драйден вскочил на ноги, готовый силой удержать субъекта, если тот попытается выйти за пределы круга. Но эти движения бродяги прекратились также неожиданно, как и начались. Испытав потрясение, Драйден и Венделл продолжили наблюдение.

Прошла ещё четверть часа без каких-либо происшествий. Затем подопытный вновь задёргался, но не так сильно, как в первый раз. Почти во всех отношениях его поведение выглядело таким же странным.

Казалось, прошло несколько часов, хотя на самом деле — не более десяти минут, прежде чем началось что-то серьёзное. Субъект начал говорить. Сначала бессмысленные обрывки. Воспоминания и обрывки разговоров. Названия мест и имена людей из юности бродяги. А потом среди безнадёжно путаных слов, которые потоком лились из уст субъекта, стала проступать какая-то пугающая связность.

— … Я… в этом месте… Боже мой!.. Я… в аду… эти существа… это должно… под морем… могу слышать это… пение… ко мне… пение… зовут меня… Р'льех… называют Р'льех… чёрная слизь… как здания… они называют его Р'льех…

Драйден почувствовал, как по его позвоночнику пробежала электрическая искра. Венделл пытался заговорить, но, похоже, не мог найти нужных слов. Наконец Драйден поднялся на ноги и начал задавать вопросы.

— На что это похоже? Ответь мне, парень, на что похожа архитектура?

Время тянулось медленно. Секунды проходили как целая жизнь. Только тяжёлое дыхание испытуемого было слышно в атмосфере, наполненной тихим ожиданием. Затем…

— Башни повсюду… не видно, где они заканчиваются… грязь повсюду… большие… как небоскрёбы… покрытые водорослями… гигантские гробницы…. Он в гробнице…

— Кто он? — спросил Драйден, бросив торжествующий взгляд на Венделла.

— Тот, кто видит сны! — последовал загадочный ответ.

— Как его зовут? — вскричал Драйден, в его голосе слышались нотки раздражения.

— Он знает, что я здесь. Он чувствует это. Вот они. Они видели меня.

Глаза субъекта ужасно выпучились, как будто они напрягались, чтобы выпрыгнуть из своих глазниц. На висках и лбу бродяги опасно выделялись непрерывно пульсирующие вены. Драйден услышал, как Венделл пробормотал что-то о том, что субъект выглядит так, будто у него вот-вот случится инсульт.

— Кто… они? — требовательно спросил Драйден.

— Слуги Дагона. Они из глубин, которые ждут того, кто видит сны.

— Кто ждёт? Как, чёрт возьми, его зовут? — закричал Драйден, хотя уже знал ответ.

— Они поют о нём… они хотят… чтобы я присоединился… к ним в пении… Восхвалять его… разве вы не слышите… они зовут меня… ради любви к Богу… Нет!.. Нет!..нет богов, кроме Древних… придёт время… как и прежде… Пх'нглуи мглв'наф Ктулху Р'льех вгах'нагл фхтаган!..

Последняя варварская строка, с её совершенно нечеловеческим синтаксисом и грубым оскорбительным произношением, поразила Драйдена с силой удара кувалды. Полная чужеродность этой фразы и так вызывала тревогу, но манера, в которой она была произнесена, придала ей ещё больший ужас. Драйден и раньше слышал, как кто-то говорил в таких же экстатических, почти религиозных тонах. Но тогда голос принадлежал молодой женщине на собрании возрожденцев, которая считала себя излеченной от злокачественного рака благодаря заступничеству целителя веры, это не было голосом одурманенного алкоголика, находящегося в нечестивом общении с подводными рабами зловещего, внеземного разума.

Субъект, казалось, уснул, и Драйден был уверен, что действие Тахеля прошло. Венделл написал ещё несколько строк в своём блокноте, а затем порылся в куртке в поисках карманных часов, которые всегда носил с собой. Он отметил время в журнале.

— Ровно сорок девять минут, как он принял Тахель, — провозгласил Венделл.

— Что ж, мы не получили каких-то конкретных знаний, но мы убедились, что Ключ эффективен. Это самое важное.

— Сколько Исбаны ты использовал? — спросил Венделл, поднимаясь на ноги.

— Только десять зерён. Это оставляет нам более трёх четвертей унции, а я переработал только горсть.

— Что насчёт нашего друга? — поинтересовался Венделл, жестом указывая на неподвижного человека в кресле.

— Мы вернём его наверх, в комнату, в которой он был прошлой ночью. Там нет телефона, а дверь запирается снаружи. Когда он проснётся, ты зайдёшь и сообщишь ему, что он был найден без сознания полицией и доставлен сюда для лечения. Скажешь ему, что это частная клиника и он находится здесь, чтобы принимать лекарство. Это самое подходящее объяснение.

— Мне это не нравится, Спенс. Мне это ни капельки не нравится, — пожаловался Венделл.

* * *

На следующее утро Драйден проснулся с пульсирующей головной болью. Скорее всего, её вызвало неумеренное количеством бренди, которое он выпил накануне вечером с Венделлом. Но его также беспокоило отношение Венделла к их эксперименту, и это ничуть не облегчало боль Драйдена. Становилось всё более очевидным, что у его партнёра проявляются все симптомы классического случая трусости. Драйдену следовало прояснить свою позицию, отступать было уже поздно. Вся эта история произошла потому, что любопытства Венделла хватало на трёх человек, а теперь он вдруг стал подчиняться капризным призывам своей совести. Драйден проглотил две таблетки аспирина и понадеялся, что головная боль пройдёт до того, как настанет время для второго эксперимента с Ключом Поэта.

Он нашёл Венделла внизу, очевидно, ничуть не пострадавшего от вчерашних излишеств. Более того, казалось, что Венделл пребывает в нехарактерно приподнятом настроении. Драйден искренне надеялся, что его друг преодолел угрызения совести. Сердечно поздоровавшись с Драйденом, Венделл сообщил ему, что субъект вполне здоров и искренне убеждён, что находится в больнице. В качестве меры предосторожности Венделл использовал вымышленное имя, когда представлялся, и посоветовал Драйдену сделать то же самое.

После завтрака из бекона, яиц и чёрного кофе они спустились в причудливо оформленную подвальную комнату, где их ждал субъект, не подозревающий, какую роль он играет в плане Драйдена и Венделла. Он сидел, как и прежде, в надувном кресле и с недоумением посмотрел на них, когда те вошли.

Венделл самым спокойным и уверенным голосом представил Драйдена:

— Сэр, я хочу познакомить вас с доктором Льюисом Норманом. Он отвечает за нашу программу по злоупотреблению алкоголем.

Старик оглядел Драйдена с ног до головы, словно раздумывая над покупкой костюма, который носил Драйден. Хотя его глаза были налиты кровью и слезились, в них, как показалось Драйдену, был отблеск врождённого интеллекта, который показался ему угрожающим. Закончив внимательно изучать Драйдена, бродяга спросил хриплым голосом, который не мог скрыть недоверия и враждебности:

— Это городская больница или как? Как долго мне придётся оставаться в этом заведении?

— Пока вы не вылечитесь или мы не решим вас освободить, — холодно ответил Драйден.

— Что это за место, чёрт возьми? Ни одного окна, и эти смешные камни на полу. А посмотрите на это чёртово кресло!

Драйден выбрал более тактичный подход, который, как он был уверен, заинтересует низменную натуру алкаша.

— Не нагружайте себя мыслями, не волнуйтесь об этом. Если вы будете активно сотрудничать с нами, то ещё до конца недели вы вновь окажетесь на свободе. И, добавлю, с двумя сотнями долларов в кармане, которыми вы сможете распоряжаться по своему усмотрению. Можете напиться до чёртиков, нам всё равно. Итак, что вы выбираете?

Бродяга обдумывал ситуацию в течение минуты, прежде чем принять решение.

— Окей! Я с вами до конца, даже если не знаю, что вы задумали.

— Отлично! — обрадовался Драйден. — Я как раз думал, что вы увидите правильные перспективы, если получите денежное вознаграждение.

Венделл велел испытуемому удобно откинуться в кресле и расслабиться. Драйден протянул ему оловянный кубок со смесью Тахеля и красного вина, велев выпить всё. Проглотив всё содержимое кубка, старик побледнел лицом, и между приступами кашля начал непристойно рассуждать о возможном происхождении вина. Драйден и Венделл терпеливо слушали грубую, но приятную болтовню бродяги, пока его подбородок не опустился на грудь. Тахель подействовал через пять минут, и Венделл послушно записал этот факт в свой блокнот.

Четверть часа спустя субъект с поразительной ловкостью вырвался из кресла, и обоим мужчинам пришлось силой усмирять его. Они удерживали его, ожидая, что надувное кресло в любую секунду разорвётся и сдуется, пока сильный припадок подопытного не прошёл. Второй приступ последовал по уже очевидной схеме и, хотя он не был таким сильным, как первый, всё же от исследователей потребовались огромные физические усилия, чтобы удержать старика на кресле. Прошло десять минут, и затем появилось полуясное бормотание, которого Драйден и Венделл так ждали. Наконец… прорыв.

— Замерзаю… едва могу идти… снег… слишком глубокий…

— Где ты? — спросил Венделл, не отрывая глаз от своего блокнота.

— Не знаю… горы… на уступе… снег падает… Господи, как холодно…

Драйден бросил удивлённый взгляд на Венделла, который только покачал головой и прошептал:

— Может быть, Ленг! Или Кадат! Я не могу быть уверен без более конкретных географических деталей. Я полагаю, что это…

Его прервали на полуслове.

— Пещера! — воскликнул субъект. — Из неё выходят красные огни… недалеко…

— Заходи в неё, — приказал Драйден.

— Ступени уходят вниз… не видно дна… Лестница делает поворот… всё разбито…

— Спускайся, — приказал Драйден. — До самого дна.

Секунды томительно тянулись, становясь минутами, а от подопытного не поступало никаких сообщений. Драйден почувствовал раздражающие струйки пота, стекающие по шее и пачкающие белый воротничок. Глаза Венделла судорожно перебегали с испытуемого на Драйдена, на блокнот, где он делал какие-то пометки, а затем вновь на испытуемого. С некоторым трепетом Венделл заметил, что бродяга не пошевелил ни одним мускулом, и его веки не дёргались. Даже дыхание, казалось, полностью прекратилось. Венделл нервно поднял одну из слабых рук испытуемого и пощупал пульс.

— Очень слабый, но устойчивый, — заметил он Драйдену.

Из сжатых губ старика вырвался протяжный свистящий звук, его глаза открылись, а губы слегка дрожали, как будто он напрягался, чтобы что-то произнести.

— Что это? — спросил Венделл.

Ответа не последовало. С глубокими болезненными вдохами, грудь старика вздымалась в неровном ритме. Его лицо казалось ещё более старым, чем прежде, и было испещрено тёмными морщинами. Драйден не мог не заметить сходства этого смертельно опасного лица с резными масками, которые носили артисты в греческих драмах. Затем, совершенно неожиданно, субъект заговорил, и слова, произнесённые безжизненным монотонным голосом, передавали зловещее послание.

— Здесь погибли люди! — категорично заявил он.

— Что! Откуда ты… откуда ты знаешь? — пролепетал Венделл, его голос был надтреснутым и визжащим. Ответа не последовало, кроме дыхания одурманенного субъекта. Драйден бесстрастно наблюдал, как Венделл поднялся на ноги и повторил своё требование:

— Скажи мне, чёрт возьми! Откуда ты знаешь?

Лицо старика расплылось в ухмылке, обнажив два ряда гнилых, почерневших зубов, которые безумно наклонились во все стороны, как два ряда заброшенных, изъеденных временем надгробий. Это была ухмылка без тени юмора, и Венделл бессознательно отпрянул на несколько шагов.

— Откуда я знаю? — сказал субъект таким же визжащим голосом. — Я стою над их трупами.

Драйден почувствовал, как сжался его желудок. Субъект продолжал.

— По одежде они похожи на европейцев или американцев. Я бы сказал, что они умерли насильственной смертью… и недавно.

Что-то шло не так, ужасно не так, и Драйден знал это. Он видел, что субъект больше не говорит своим обычным невнятным языком и не использует жаргон типичного алкаша-бездельника, которыми изобилует каждый большой город. На уровне инстинктивного чутья Венделл тоже пришеё к выводу, что что-то идёт не так, и уже собирался потребовать, чтобы Драйден покончил со всем этим делом прямо здесь и сейчас. Но прежде, чем он успел высказать своё разочарование, Драйден встал.

— Попытайтесь узнать их имена, — слабо приказал он.

— Есть кое-какие бумаги, но они испортились вместе с гниющей плотью. Подождите… Что-то вижу! Это металлический диск… военный жетон. Я почти могу разобрать имя… Майор Артур Ю. Макфадайн… 4-й Катангский полк паракоммандос. Похоже, что этот парень воевал на стороне Мойсе Тшомбе во время гражданской войны в Конго.

Венделл не мог больше скрывать свой растущий страх и воскликнул:

— Боже мой, Спенс. Мне это совсем не нравится. Послушай, как он говорит.

Драйден не слушал, его мысли были заняты чем-то другим. Макфадайн. Имя было так чертовски знакомо, что Драйден чувствовал: где-то в глубине его сознания таилось знание о том, кто такой Артур Макфадайн. И, что ещё важнее, какое отношение он имеет ко всему этому.

Его размышления были прерваны сообщением субъекта:

— Я продолжаю спуск. Здесь больше ничего нельзя узнать. Кстати, эти двое мужчин, похоже, были застрелены, когда поднимались по этой лестнице.

Взволнованный Джон Венделл расхаживал взад и вперёд по кругу, что-то тихо бормоча про себя. Драйден был полностью убеждён, что Венделл из-за своей нервозности собирается всё испортить. Он уже собирался сказать Венделлу, чтобы тот заткнулся и сел, когда Венделл резко развернулся и воскликнул:

— Я понял. Боже, я понял!

— О чём ты говоришь?

— Макфадайн, вот о чём я говорю. Я был уверен, что слышал это имя раньше, а теперь вспомнил.

— Я и сам думал о том же, — сказал Драйден с лёгким удивлением.

— Разве ты не помнишь? Он был тем знаменитым ирландским учёным, который исчез несколько лет назад.

— Точно! Теперь я вспомнил. Он отказался от кафедры в Дублинском университете, чтобы отправиться на службу в Африку. Катангское отделение, вот что это было. Все думали, что он сошёл с ума. Он написал книгу о своих приключениях, но я не могу вспомнить название.

Драйден сделал паузу, чтобы взглянуть на подопытного, прежде чем спросить Венделла:

— Я как-то слышал, что он отправился в Азию на поиски какого-то затерянного города. В том числе и на территории Красного Китая. Знаешь что-нибудь об этом?

— Похоже, что он нашёл его, — ответил Венделл.

— Думаю, да. Интересно, кто это был с ним.

— Твоё предположение не хуже моего, но есть одна вещь, в которой я совершенно уверен. Место, где они умерли, и где наш друг находится во время своего астрального путешествия, — это Цимму-Лкка, один из форпостов Ленга. Фон Юнцт упоминает о нём в "Безымянных Культах", и тот оккультист, которого я встретил в Париже, Морхайм — так его звали — говорил мне об этом. На самом деле Морхайм был связан с неофашистом по имени Крамер, автором странной книги под названием "Багровая эпоха".

Книга представляла собой невероятно бессвязное попурри из арийского расизма, призывов к возрождению средневековой феодальной системы и фанатичных увещеваний к народам Европы подняться и вести священную войну против большевизма. Эта книга могла бы стать копией "Мифа двадцатого века" Розенберга, за исключением одного тревожного элемента. Крамер неоднократно упоминает Великих Древних, как вступающих в период новой активности, призванной окончательно отнять у человечества власть над Землёй. Крамер был убеждён, что единственной альтернативой поражению и порабощению Древними является развитие Высшей Расы Магов. Естественно, по мысли Крамера, только нордические народы были способны справиться с этой задачей.

Всё это достаточно странно, но вот что особенно удивительно. И Крамер, и Макфадайн разыскивались по подозрению в краже копии "Безымянных Культов" Деланкура. На следующее утро после кражи они оба вылетели из Брюсселя рейсом в Индию. Насколько мне известно, ни одного из них с тех пор не видели. Можно предположить, что второе тело принадлежит Крамеру. Знаешь, это просто…

Что бы Венделл ни собирался сказать, он не смог. Драйден заметил, что глаза Венделла внезапно остановились на лице подопытного за долю секунды до того, как слова замерли в его горле. Ничего не говоря, Венделл шагнул к испытуемому. Наклонившись, он пристально всмотрелся в пустые глаза старика. Драйден с недоумением наблюдал, как лицо Венделла становится бледным. Рот Венделла беззвучно раскрылся, и он, как пьяный, попятился через всю комнату в направлении единственного выхода из подвального помещения. У подножия лестницы он повернулся и закричал почти истерически:

— Его глаза! Спенс, не смотри ему в глаза!

Затем он побежал вверх по лестнице. Через несколько мгновений Драйден услышал, как за Венделлом захлопнулась входная дверь.

Где-то в глубине души Драйден ощутил страх, который неумолимо распространялся по его телу, подобно раковой опухоли. В горле быстро пересохло, и он не мог даже глотать. Его лоб покрылся холодным потом, а руки стали влажными и онемевшими.

Всё это происходило с ним из-за страха. Драйден пытался заставить себя понять, что причина только в страхе и ни в чём больше. Он должен был повторять себе это. Страх… страх перед тем, что заставило Венделла в безумном ужасе выбежать из подвальной комнаты. Страх перед тем, что Венделл увидел в этих налитых кровью глазах… глазах, в которые Драйден не решался посмотреть. Страх перед теми вещами, с которыми он имел глупость связаться, когда так много других исследователей погибли из-за них. Имена мелькали в сознании Драйдена и так же быстро исчезали. Чалмерс, Блейк, фон Юнцт, Энджелл, Джеффри, Венди-Смит, Картер, Альхазред… и сколько их ещё? Все они исчезли, потому что вступили в полуночные области мысли и деятельности, которые не терпят небрежности.

Драйден заставил себя оглядеть комнату. Ничего не изменилось. То есть, ничего физического, но он знал, что произошла какая-то тонкая трансформация. Если не физическая… то психическая. Он винил в этом своё воображение. Обстоятельства, подобные этим, отчаянно рассуждал он, могут привести самых прагматичных и рациональных людей к самым диким фантазиям. Был только один способ решить эту проблему, и это следовало сделать.

Драйден поднялся на слабые ноги. Он двинулся, как марионетка, к месту, где в чёрном, похожем на шар кресле сидел испытуемый. Драйден устоял на ногах, опираясь на податливые резиновые ручки кресла. Приблизив своё лицо к лицу испытуемого на несколько сантиметров, он уставился в пустые, идиотские глаза. Драйден подавил крик.

III

Драйден лежал на смятых одеялах на своей кровати. Бледное солнце пробивалось сквозь тёмный силуэт гор Шаванганк, разгоняя теневые остатки ночи, упорно задерживающиеся в сосновых лесах внизу. Двойной грохот охотничьего ружья гулким эхом прокатился по склонам, заставив лесных существ с сонными глазами броситься в свои норы.

Драйден пытался удержать свой разум от постоянного погружения в ужас, но знал, что это бесполезно. Ужас будет возвращаться снова и снова, мучить его по ночам и преследовать в часы бодрствования. Как, даже если бы он прожил десять тысяч жизней, он мог бы изгнать воспоминания, которые однажды доведут его до безумия?

Образ ужаса снова начал формироваться в его сознании. Драйден хотел бороться с ним, полностью уничтожить его в какой-то самовнушённой амнезии, но знал, что это будет бесполезный манёвр. Драйден погрузился в воспоминания, не сопротивляясь. Он чувствовал затхлое, прогорклое дыхание бездомного человека, когда наклонился ближе, чтобы заглянуть в остекленевшие глаза. Его рука коснулась руки субъекта, и он импульсивно отпрянул, вздрогнув. Кожа покойника была холодной и гладкой, как мрамор. На этот раз Драйден намеренно коснулся руки испытуемого. Она была как лёд, а кончики пальцев казались синеватыми и обмороженными.

Всё это происходило так медленно — с ним самим как с незатронутым наблюдателем, но в то же время участником событий — как мираж, снятый в замедленной съёмке. Драйден вспомнил сцену с гробом в классическом фильме Карла Дрейера "Вампир" и угрюмые, сновидческие картины художников-пуантилистов Жоржа Сёра и Поля Синьяка. Несмотря на кажущуюся отстранённость от происходящего, Драйден остро, болезненно ощущал, как холод от трупа обжигает его кожу. Драйден сделал слабую попытку вырваться из тисков воспоминаний, но упал назад, влекомый вниз неоспоримой, злобной силой.

Это был страх, который он помнил наиболее ярко. Это была не двусмысленная человеческая эмоция, она была реальной, она существовала так же физически конкретно, как камень. В короткой вспышке интуиции Драйден понял, что страх был не только его личным — каким-то образом страх также исходил от субъекта, соединялся со страхом Драйдена и усиливался. Он чувствовал себя вправе верить, что этот огромный невидимый ток отрицательной энергии может убить его, разорвать его душу и смять её, как алюминиевую фольгу. Оставался только один способ подавить свой ужас. В его голове всплыла фраза Ницше: "То, что меня не уничтожает, делает меня сильнее!" Драйден должен был посмотреть в эти глаза.

Глаза… отражение, которого не должно было быть. Отражение не тошнотворно зелёных стен подвала и не лица самого Драйдена, выглядывающего из водянистых выпуклых глаз покойника, а чего-то другого. Драйден увидел кристалл, светящийся изнутри ярким светом, расточительные волны багрового света разливались по зловещему фону и освещали его. За симметричным совершенством кристалла в огромной дали исчезали пустынные, разрушенные временем строения. Там, где порождённый кристаллом свет сдерживал надвигающуюся черноту, Драйден не мог обнаружить никаких признаков жизни. Широкие улицы и узкие переулки были завалены обломками. Драйдена охватило гнетущее чувство одиночества и бесполезности. Вот и всё, что осталось от Цимму-Лкка, забытого форпоста доисторического Ленга. Навсегда запечатанный в чёрных пустотах под поверхностью земли, освещаемый лишь каким-то чудом функционирующим остатком давно ушедшей науки.

Внимание Драйдена привлёк кристалл. Он становился всё больше. Нет, ближе. Объект, вернее, его астральная форма, приближалась к Драйдену. Одна сияющая грань быстро заняла всё поле зрения. А внутри, с удивлением заметил Драйден, что-то двигалось. Что-то, частично скрытое клубящимися нитями красного тумана. Фигура, определённо гуманоидная, сделала лёгкий жест, и облака рассеялись, открыв человека в потрёпанной одежде с исхудалым, насмешливым лицом. Контуры лица не давали никаких подсказок о расовом типе этого человека. Драйден догадался, что это гибрид с преобладанием азиатской крови. Издевательская, сардоническая улыбка исказила древние, жёлтые черты лица, а тонкие, бескровные губы шевелились в беззвучной речи. Затем прозвучали слова, которые Драйден не мог, не должен был услышать. Ибо, двигаясь в унисон со ртом отражённого существа, подопытный заговорил.

— Ты мой! — сказал он. — Мой для славного возвращения Владыки Йог-Сотота. Скоро звёзды займут правильное положение, и мой Хозяин вернётся в…

Драйден почти ничего не помнил о своём безумном бегстве из дома. Он бесцельно бежал через леса и поля, граничащие с его владениями. Неоднократно он спотыкался, его одежда изорвалась, а лицо и руки покрылись царапинами. Наконец он упал, обессилев и задыхаясь. Драйден не знал, сколько времени он пролежал, не обращая внимания на холод, глядя вверх на подмигивающие несимпатичные звёзды.

Откуда-то, из какого-то скрытого резервуара сил, он набрался смелости и вернулся в дом. Он не сразу спустился в подвал. Сначала он закутался в тяжёлое шерстяное одеяло и налил себе несколько рюмок крепкого бренди, чтобы побороть дрожь и избавиться от тупой боли в костях. Почувствовав себя немного лучше, насколько позволяли обстоятельства, он с опаской спустился по лестнице. Он обнаружил, что субъект мёртв, его безжизненное тело распростёрлось по периметру круга. Драйден почувствовал лёгкое отвращение от того, что не чувствует угрызений совести. Он оставил тело там, где оно лежало, и поднялся в свою спальню.

Было почти три часа дня, когда Драйден проснулся. Он не мог даже предположить, сколько раз он заново переживал ужасные события предыдущего вечера в этих мучительных, повторяющихся кошмарах. Он задавался вопросом, как часто человек может быть подвержен одному и тому же сну, или, точнее, сну-памяти, в течение одной ночи.

Пока Драйден брился, он переключил своё внимание на более насущные и прагматичные проблемы. Проблема утилизации трупа в подвале казалась не слишком сложной. У такого человека не было ни родственников, ни друзей, чтобы сообщить властям о его исчезновении. Даже если труп найдут, никто не сможет связать его с Драйденом. Он решил избавиться от трупа в ту же ночь, сбросив его с узкого моста на Тарбелл-роуд, который пересекает ледяные воды реки, змеящейся через лесные массивы долины Шаванганк. Сегодня заканчивался охотничий сезон, поэтому шансы на то, что бродягу случайно обнаружит какой-нибудь сонный деревенщина с винтовкой, будут практически нулевыми. Скорее всего, это случится ранней весной, а Драйден планировал быть в Европе задолго до этого.

Он уже собирался повернуть налево, чтобы пойти в кладовую за холстом и верёвкой, которыми можно было бы обернуть тело, когда услышал резкий металлический стук чего-то упавшего на пол. Звук безошибочно донёсся из комнаты, где лежал покойник. Драйден секунду колебался, прежде чем распахнуть дверь и шагнуть внутрь. Размышления о том, что он может найти в подвале, не могли подготовить Драйдена к той сцене, которая предстала перед ним.

Тело старика исчезло. В надувном кресле сидел Джон Венделл, его голова откинулась назад, глаза безучастно смотрели в потолок. Оловянный кубок лежал на полу, выскользнув из ослабевшей руки Венделла. На его коленях лежал вырванный листок из блокнота. Драйден поднял кубок и осторожно понюхал: от него исходил безошибочный запах Тахеля и вина. Он прочитал торопливые каракули на листке:

"Спенс,

Прошу прощения за мою трусость вчера вечером. Я должен искупить вину перед тобой… и перед собой. Я размешал 20 зёрен Т. в вине и буду ждать, пока не услышу, как ты спускаешься вниз, прежде чем выпить зелье. Всё будет хорошо.

Мы поговорим через час или около того.

Джон В."

— Тупой сукин сын! — воскликнул Драйден. Повернувшись спиной к Венделлу, Драйден вышел из комнаты, чтобы поискать труп. Венделл должен был спрятать его где-нибудь в доме. Обыск других подвальных помещений ничего не дал. Драйден даже открыл дверцу печи на случай, если Венделл предпринял грубую попытку кремировать останки. На первом этаже было так же чисто, как и на втором. На чердаке, где Драйден хранил свои чертежи и документы, также ничего не было. Спустившись по лестнице, чтобы проверить гараж, Драйден услышал приглушённые крики и вопли.

Не раздумывая, он бросился в подвал, не обращая внимания ни на заваленный книгами стол, ни на полку с хрупкими фарфоровыми фигурками, которые он нечаянно опрокинул. Он нашёл Венделла всё ещё сидящим в кресле, его черты лица исказились в душевной агонии, и он произносил беспорядочные фразы без всякой видимой логики. Они также казались ответами на серию вопросов, не имеющих отношения к делу. На Драйдена снизошло озарение, и взрыв ужаса опалил его сознание, как огнемёт. Со своего места у двери Драйден мог отчётливо видеть тусклый красноватый отблеск в расширенных глазах Венделла. Никакие силы на земле и на небе не могли побудить Драйдена подойти ближе и попытаться разглядеть откровения в неземных отражениях. Опустившись на пол, Драйден отвернулся и, когда крики стали громче, зажал уши ладонями. Но этого было недостаточно, чтобы затмить реальность ситуации.

Ответы Венделла — поначалу непреклонные, почти вызывающие по тону — превратились в жалкие мольбы о помощи. Долгий, низкий стон, похожий на вопль заблудшей души в вечных муках, жутко вибрировал в черепе Драйдена.

Затем:

— Нет… Нет… Спенс… Помоги мне… пожалуйста…

Драйден прижимал руки к ушам до боли в пальцах. Тем не менее, он не мог подавить душераздирающие вопли. Драйден начал молиться, чего не делал с подросткового возраста. Это не помогало.

— Спенс… не дай им забрать меня… ради Бога… Пожалуйста…

Драйден давал пылкие обещания, которые он никогда не смог бы выполнить, Богу, которого он давно отверг как суеверный миф. Он поклялся в верности вере, которую с отвращением отбросил, сочтя её пригодной лишь для глупцов и рабов.

— Не дай им забрать меня… Формула Кран-Веля… возможно, это будет… терять быстро… может быть слишком поздно… помоги мне, пока они… ты можешь быть следующим.

Всё было кончено. Боясь оглянуться и найти своего спутника таким же неподвижным и безжизненным, каким он нашёл старика, Драйден взял себя в руки и, не оглядываясь, направился к лестнице. Что-то — он был совершенно уверен, что это не случайность, — заставило его остановиться и оглянуться. Грудь Венделла плавно поднималась и опускалась — ровный, успокаивающий ритм жизни. Драйден отнёс его в гостиную и положил на диван.

Усевшись так, чтобы не спускать глаз с Венделла, он снова, как это случалось в последнее время слишком часто, стал искать утешения в бутылке бренди. Размышляя над тем, как закончить это приключение, обернувшееся фиаско, Драйден наконец остановился на самом простом решении. Это у Достоевского, подумал он, один из героев воскликнул: "Давно я обдумывал идею развести огонь… но всегда откладывал её на критический момент…" И это время настало. Завтра с первыми лучами солнца, решил Драйден, всё будет предано очищающему пламени. Книги, с их тревожными прозрениями жрецов Древних, исчезнут. А с ними и Тахель, искусственное вдохновение, Ключ Поэта. А также в безвредный пепел уйдут и записи, так скрупулёзно сделанные Венделлом и им самим. Уже нанесённый ущерб, вряд ли можно было исправить, но он утешал себя тем, что новых жертв не будет. Он с грустью вспоминал лицо старика-подопытного.

Нехотя Драйден открыл глаза. "Должно быть, я немного задремал", — подумал он. Оглядевшись вокруг, он понял причину своего дискомфорта. Венделл сидел на диване и пристально смотрел на него с неопределённым выражением лица. "Что-то вроде удивления", — с досадой подумал Драйден.

— Я не хотел тебя будить, Спенс, — сказал Венделл с усмешкой. — Мне показалось, что ты пережил почти такой же тяжёлый опыт, как и я.

— Боже мой, Джон! Ты напугал меня до полусмерти. Ты в порядке?

— Со мной всё отлично. Никогда не чувствовал себя лучше за всё время моего существования.

— Тогда расскажи мне, что произошло. Я имею в виду, в то время, когда ты был… О, Господи! Старик… он…

— Мёртв! — Венделл произнёс это неприятное слово.

— Да, — подтвердил Драйден. — Значит, ты знал, а! А что с телом, оно исчезло?

— Я тоже это знаю. Послушай, Спенс. Это длинная история. Позволь мне принести тебе выпить, а потом я расскажу тебе несколько поразительных вещей. Я уверен, что моя история покажется тебе интересной и невероятной.

Пока Венделл возился с напитками, Драйден лениво откинулся в кресле. Венделл снова насвистывал "Ведьму". "Но не так хорошо, как раньше", — подумал Драйден. Ему чего-то не хватало, но Драйден не мог понять, чего именно. Возможно, подача была глубже. Он переключил свои мысли на другие вопросы. Пересмотрев своё поспешное решение прекратить эксперименты с Ключом Поэта, Драйден обнаружил, что на самом деле надеялся на то, что Венделл скажет что-нибудь, чтобы опровергнуть его намерения. В глубине души он знал, что всё ещё желает посетить эти невероятно древние цитадели Древних; постоять в благоговении перед возвышающейся циклопической архитектурой; увидеть высшее художественное выражение творческого гения дочеловеческой эпохи. "Венделлу предстоят чудесные откровения", — сказал он себе с удовлетворением.

— Вот, — Венделл протянул ему бокал. — Давай выпьем за моё возвращение.

Прикоснувшись своим бокалом к бокалу Венделла, Драйден улыбнулся, услышав ободряющий звон стекла. Он бегло осмотрел длинные полки с древними книгами. Странные и красивые названия казались выгравированными огнём на потрескавшихся и сломанных корешках. Возможно, Драйдену ещё понадобятся знания, которые в них содержатся, беспечно размышлял он.

— За твоё благополучное возвращение! — ритуально произнёс он и одним глотком осушил бокал.

Сначала Драйден испытал шок, и понимание приходило медленно. Но сомнений в том, что с ним сделали, почти не осталось. Жгучая жидкость обжигала его горло и язык. Сильные руки, схватившие его за плечи и заставившие опуститься в кресло, удерживали Драйдена там с непреклонной, бескомпромиссной силой. Суровый взгляд Венделла и горький, ненавистный, нечеловеческий смех. Сомнений быть не могло. Драйдену хотелось вырваться, очистить своё тело от ядовитого Тахеля, который завязал его внутренности в Гордиевы узлы. Он стремительно немел. Его руки отказывались подчиняться бешеным командам мозга. В поле его зрения появилась вторая фигура. Давление на его плечи ослабло, фактически прекратилось. Но Драйден всё ещё не мог подняться с кресла.

По его расчётам, у него оставались считанные минуты настоящего сознания. Он сфокусировал своё слабеющее зрение на человеке, стоявшем позади Венделла. Он увидел… и усомнился в своём рассудке. Это был старый бродяга, который служил объектом исследования — живой и здоровый! Драйден попытался выразить своё замешательство, но с его губ сорвалось лишь шипение. Две фигуры, медленно превращаясь в неясные размытые пятна, улыбнулись. Одного он знал как Джона Венделла.

— Скоро ты присоединишься к своему товарищу и жертве, глупый смертный. А пока мы берём на себя ваши роли, чтобы подготовить Путь. Бесчисленные годы мы терпеливо ждали того дня, когда люди, с их жалкими представлениями о прогрессе и с научным рвением, невольно вновь откроют врата. Мы — первые. Будут и другие. В этом нас заверил Владыка Йог-Сотот. Когда-то мы доверяли людям выполнять нашу работу. Но, похоже, все люди вероломны и не служат никому, кроме себя в своих тщетных мечтаниях о славе. Увы, даже боги иногда ошибаются. Но сейчас мы всё исправим. Иди, дурак, присоединяйся к остальным!

Кристалл вырисовывался перед Драйденом. Ярко-красное сияние ослепило его, и он упал в темницу Старших Богов.

Перевод: Алексей Черепанов, май, 2023 г.

Рэн КартрайтБЕГУЩИЙ ВО ТЬМЕ

Ran Cartwright — The Scuttler in the Dark(1999)

Рассказ из цикла "Мифы Ктулху. Свободные продолжения". Гэри, любителя походов в горы, укусил кто-то невидимый. После этого во сне ему явилась Атлач-Нача, повелительница пауков, и приказала идти в заброшенную пещеру, где его ожидает великое деяние.

Гэри много раз совершал туристические походы в горы Хуалапай, но он никогда не мог избавиться от тревожного ощущения, что там скрываются скорпионы и гремучие змеи. Он вспомнил рассказ своего друга, Дона, о том, как тот разбил лагерь и, проснувшись, обнаружил трёх скорпионов, уютно устроившихся рядом с ним в спальном мешке. При мысли об этом у Гэри по коже побежали мурашки.

И эти змеи Мохаве, самые крутые из кусачих тварей, что когда-либо пробирались сквозь кустарник, подлесок, сосновые леса и чапараль северо-западной Аризоны! Гэри пока не встретилось ни одной змеи, и ему в действительности не хотелось их видеть. Достаточно было знать их репутацию, а точнее — репутацию их укуса! Тем не менее, Гэри нравилось путешествовать с рюкзаком и разбивать лагерь в горах Хуалапай, постоянно высматривая любую угрозу с изогнутым хвостом или скользящую гремучую змею, с которой он мог столкнуться. До сих пор ему везло… до сих пор.

Это был небольшой укус. Не змеи или скорпиона. Какой-то другой вид укуса, неприятный. Гэри разбил лагерь возле давно закрытой и заброшенной Огненной шахты к востоку от пика Хуалапай. Что-то напало на него ночью и укусило в левое предплечье. От укуса образовалась круглая припухлость размером примерно с четверть дюйма, слегка обесцвеченная и розоватая. И эта опухлость чертовски чесалась.

Не змея и не скорпион. "Чёрт! Что это, чёрт возьми, такое?!"     Мысли Гэри метались от беспокойства, когда он почёсывал зудящую руку. "Не царапай, от этого будет только хуже".

Решив, что ему нужно как можно скорее обратиться к врачу, Гэри свернул палатку и забросил её в багажник своего джипа. Он запрыгнул на водительское сиденье, бессознательно потирая предплечье о штанину. Он завёл машину, проехал мимо утопленного и зарешёченного входа в Огненную шахту и вырулил на Файр-Майн-роуд, возвращаясь домой.

К тому времени, как Гэри вернулся в город, опухоль уменьшилась. Цвет кожи почти вернулся к норме, а зуд исчез. Гэри пожал плечами. "Хм, может быть, я что-то съел", — тихо произнёс он, заглушая свой джип на парковке жилого комплекса.

* * *

В ту же ночь Гэри приснился кошмар. Он попал в узкий каменный тоннель, неправильной формы, казалось бы, вырубленный в скале…

Стены тоннеля были влажными и липкими. На них падало мягкое, голубое свечение из какого-то неизвестного источника. Где-то вдалеке послышалось тихое журчание воды. Гэри прекратил ползти и посмотрел вниз. Пол тоннеля покрывала тонкая, липкая плёнка воды глубиной около дюйма. Брюки Гэри промокли. Он поднял руку, взглянул на слизь, прилипшую к его пальцам, и съёжился. Ему это не нравилось, совсем не нравилось.

Гэри пожал плечами и продолжил ползти на четвереньках по узкому каменному тоннелю, гадая, откуда исходит мягкий голубой свет. По мере того как он двигался дальше, он замечал всё большее количество тягучей паутины — старой, потрёпанной, давно покинутой пауками. Словно в каком-то проклятом доме-призраке. Хэллоуин!     Гэри остановился, смахнул в сторону рваную паутину, свисавшую перед его лицом, затем продолжил путь. Именно тогда он услышал звук.

Шёпот. Мягкие и невнятные, почти шипящие, но тем не менее произносимые шёпотом слова. Холодок пробежал по телу Гэри, когда он замер на месте. Это действительно был голос — чужой голос. Ну, не то чтобы с Гэри заговорило какое-то пучеглазое чудовище из космоса, но голос точно был не человеческий. По крайней мере, Гэри так не казалось. И голос манил его, подталкивая к чему-то, что, по его убеждению, он не хотел видеть или знать.

Его предплечье внезапно начало чесаться. Снова. Гэри взглянул на свою руку. В бледно-голубом свете он увидел, что опухоль вернулась. Он прислонился боком к стене узкого скального тоннеля, лихорадочно почёсывая… укус?

— Чёрт возьми, — пожаловался Гэри вслух. — Может быть, мне следовало попросить доктора осмотреть мою руку!

— Это не принесёт тебе пользы, — раздалось тихое шипение прямо перед ним.

Голос испугал Гэри, очевидно, он был гораздо ближе, чем тот думал. Гэри отшатнулся, сел, ударившись головой о скалистый потолок узкого тоннеля. Он стиснул зубы, потёр голову, на мгновение забыв об укусе на руке.

Впереди в тусклом голубом сиянии двигалась какая-то фигура. Гэри наклонился вперёд, напрягая зрение. Последовала пауза, затем фигура выскочила из тени и оказалась на виду прямо перед ним. Глаза Гэри расширились от ужаса. Он пополз назад, отчаянно пытаясь сбежать от существа, которое село там, в проходе, и смотрело на него.

Это был огромный паук. Намного крупнее обычного тарантула. Голова, грудная клетка и брюшко паука были глянцево-фиолетовыми, скользкими на вид. "Совсем как чёртова вода, в которой я ползаю", — с отвращением проворчал Гэри. Паук сидел на чрезвычайно длинных ногах, которые были толщиной с сигару. И когда Гэри поскользнулся в скользкой воде, огромный паук внезапно метнулся по полу, взобрался по ноге Гэри и уселся ему на грудь.

Гэри полулежал в мягком голубом свете, широко раскрыв глаза, затаив дыхание, его тело сотрясал ужас. Он уставился в глаза пауку, ожидая, что тот сделает дальше. Внезапно у него возникло странное впечатление, что в этих паучьих глазах — во всех восьми — имелась какая-то форма разума.

— Расслабься, — снова раздался мягкий шёпот. — Ты не можешь уйти. Ты отмечен. Укус сделал тебя избранным.

Гэри действительно расслабился, когда на него снизошла внезапная эйфория. Словно от воздействия наркотика он стал пассивным, безразлично-послушным. Он больше не боялся паука, ему стало всё равно. Онемевший, за исключением лёгкого покалывания в левом предплечье, Гэри поддался присутствию, которое теперь затмевало его разум, успокаивало, утешало, уверяло его, что ему нечего бояться. Теперь с ним говорил не паук, который сидел у него на груди, а скорее другой голос, доносившийся откуда-то издалека. И хотя сейчас Гэри успокоился, сомнение и нерешительность мягко мерцали в глубоких уголках его разума.

— Пойдём, — прошептал голос. — Пойдём в пещеру.

Скользкий фиолетовый паук, сидевший у Гэри на груди, внезапно повернулся и поспешил обратно в тень тем же путём, каким пришёл. Гэри помедлил всего секунду, но знал, что должен последовать за пауком. Голос в его мыслях, другой     голос, подгонял его. Гэри перевернулся на четвереньки и начал ползти вперёд, следуя по коридору в том направлении, куда убежал паук.

В мягком голубом сиянии Гэри увидел, что стены тоннеля начали расширяться. Впереди он мог видеть пурпурного паука, спешащего дальше. Гэри мог сказать, что он приближался к пещере. Вдалеке он мог видеть ещё больше тёмных фигур, танцующих и снующих вокруг. Их количество не поддавалось подсчёту. Опасения Гэри начали расти, его душа подсказывала ему, чтобы он повернул назад, увещевая его в том, что он не хочет видеть то, что находится в пещере.

Другой тихий голос в его мыслях становился всё громче, наполняя разум Гэри странными словами и образами, которые не имели для него никакого значения, местами и вещами, о которых он никогда раньше не слышал. Голос говорил о таких незнакомых Гэри понятиях, как Плато Ленг, Цикранош, Атлач-Нача, Древо Смерти, гора Вурмитадрет и залив Ярнак. Гэри снова и снова прокручивал эти слова в уме, пытаясь понять их смысл. Размышляя над ними, он добрался до входа в пещеру и остановился как вкопанный.

То, что предстало его глазам в тени и мягком голубом сиянии, вызвало в сознании Гэри взрыв опасений. Пещера была покрыта блестящей паутиной, повсюду сновали фиолетовые пауки разных размеров; и стонов фигуры у стены справа от Гэри оказалось достаточно, чтобы пробудить его от кошмара. Он резко сел на кровати, широко раскрыв глаза и хватая ртом воздух.

Исчезли странные слова, пауки, голубое свечение, пещера, жалкая фигура, лежащая в тени, опутанная блестящей сетью паутины. Гэри пытался убедить себя, что это был кошмар; он знал, что этот эпизод ему приснился, но он не мог избавиться от ощущения, что в этом сне есть доля правды, что пещера и то, что в ней содержится, на самом деле существуют в реальности. Эти образы во сне были такими чёткими. Сидя в уютной постели, Гэри почувствовал страх, который был сильнее его боязни скорпионов и гремучих змей.

* * *

К середине утра голос вернулся в голову Гэри, другой     голос. Он снова услышал мягкий, успокаивающий, неземной шёпот, уверяющий Гэри, что ему нечего бояться, что ему оказана высочайшая честь принять участие в важном деле.

В течение всего дня голос разговаривал с Гэри, иногда отрывочно. Снова он услышал странные слова — места, вещи, которых он не знал: Йог-Сотот, Азатот, Мнар, Юггот, Р'льех, Цатоггуа, Кадат и `Умр ат-Тавил… А ближе к вечеру Гэри узнал, что у странного неземного голоса есть имя. Это была Атлач-Нача, существо из далёкой земли и времени, из великого залива Ярнак.

Тем не менее, Гэри всё ещё не понимал, кто такая Атлач-Нача. Паук, похожий на фиолетовых пауков из его кошмара? Может быть да, а может и нет. Атлач-Нача ещё не явилась Гэри во плоти. Она также не раскрыла для чего ей понадобился Гэри, и почему именно он. Только то, что это честь для него. Великая честь.

Солнце село, восток окрасился в тёмно-фиолетовый цвет, запад отливал мягким оранжевым сиянием. Внезапно в сознании Гэри вспыхнули слова: Огненная шахта!     Это была не его собственная мысль, а скорее внушение Атлач-Начи. И она снова призвала Гэри. "Отправляйся в шахту. Час настал".

Гэри пошёл, подгоняемый мягким успокаивающим голосом Атлач-Начи. Он ни о чём не думал. Он был спокоен, безмятежен. На этот раз у него не было ни сомнений, ни колебаний, ни страха. Его разум был оцепеневшим, мысли — фантастическими, бесплотными. И укус на его руке зудел.

Гэри оказался в горах Хуалапай у входа в Огненную шахту. Металлическая решётка, перекрывавшая проход, исчезла. Гэри не стал размышлять над этим, его не волновало, почему или кто убрал решётку. Он вошёл в узкий тоннель, встав на четвереньки.

"Вот оно", — подумал Гэри. "Это то самое место, что я видел во сне".     Но это не вызывало у Гэри беспокойства или страха. Он говорил сам себе: "сон ", а не "кошмар ". Он знал, что великая честь ждёт его в подземной пещере — той самой пещере со множеством снующих пауков, мягким голубым свечением, жалкой стонущей фигурой. Гэри на мгновение задумался о жертве, обмотанной паутиной, но эта мысль внезапно исчезла, как будто кто-то удалил её из его головы.

А затем Гэри оказался в нужном месте. Он выбрался из тоннеля в пещеру и встал на ноги. Мягкое голубое свечение стало ярче, тени, которые он видел в своём кошмаре, теперь были ограничены углами пещеры. Пурпурные пауки были повсюду — они бегали по полу и танцевали на множестве блестящих паутин, которые оплетали пещеру.

Гэри перевёл взгляд на стену, где, как он знал, находилась тёмная, несчастная фигура. Она действительно оказалась там: молодая женщина стонала, медленно поворачивая голову из стороны в сторону. Она была окутана паутиной, привязанной к стене пещеры, её одежда превратилась в лохмотья, которые свободно висели на ней, как занавески на карнизе. И по всему её телу Гэри разглядел пульсирующие узелки разного размера, как будто что-то живое находилось прямо под её кожей.

Рядом с ней лежал молодой человек, или то, что от него осталось. Его одежда тоже свисала лохмотьями, а по всему телу были… дыры! Глубокие инфицированные отверстия — из одних сочилась кровь, в других кровь застывала, высыхая до коричневой корочки. Его дыхание было поверхностным, почти несуществующим. Гэри знал, что это человек был почти мёртв, и вскоре самого Гэри постигнет та же участь, что и других людей, которые, как теперь он заметил, лежали, замотанные в паутину, вдоль стены пещеры. Эти другие фигуры были безмолвны, давно мертвы, на разных стадиях разложения.

Долгий протяжный крик боли и мучения внезапно вырвался из горла молодой женщины. Гэри пассивно перевёл на неё свой взгляд. Большой пульсирующий узел на её правом плече начал разрываться. Он внезапно лопнул, кровь забрызгала её плечо и паутину, которая привязывала жертву к стене пещеры. Из отверстия в плече вырвались сотни крошечных полупрозрачных фиолетовых паучков, измазанных кровью молодой женщины. Они пробежали по её телу, по паутине, которая связывала её, и рассыпались веером по стене и полу пещеры.

Гэри невозмутимо наблюдал за происходящим. Он по-прежнему не ощущал ни беспокойства, ни страха, ни ужаса. Всё было так, как и должно было быть. Гэри знал это. Для него станет честью стать таким же, как это молодая женщина; скоро с ним произойдёт то же самое, поскольку теперь он осознал свою цель и честь, что ему выпала. И, действительно, Гэри чувствовал себя польщённым взращивать в себе Детей Атлач-Начи, как и эта молодая женщина.

Не осознавая, что он отошёл от тоннеля, Гэри обнаружил, что сидит на полу пещеры, прислонившись спиной к стене. Рядом с ним полулежала молодая женщина, её крик снова превратился в стоны. Он взглянул на неё, гадая, осознаёт ли она его присутствие. Это не имело никакого значения. Гэри действительно было всё равно.

Большие фиолетовые пауки начали плести свою паутину вокруг Гэри, толстые липкие нити привязали его к стене пещеры. Как и молодая женщина, он обнаружил, что может двигать только головой.

Затем внезапно в центре пещеры в мягком голубом сиянии начал формироваться круговой вихрь. Он медленно вращался по часовой стрелке, в его центре открылся чужой мир, мир огромной скалистой пропасти, поперёк которой была натянута огромная паутина. В её центре восседал огромный чёрно-фиолетовый паук с устрашающе человекообразным лицом, паук размером со слона, если не больше. Гэри понял, что это и есть великий залив Ярнак, а большой паук с лицом как у человека — Атлач-Нача, Владычица Паутины.

Гэри бесстрастно наблюдал, как Великая Атлач-Нача пересекает паутину, направляясь к центру вихря. Когда Владычица приблизилась, тысячи пауков в пещере внезапно выстроились в две шеренги, образовав проход по полу пещеры между Гэри и вихрем.

Всё ещё бесстрашный, безразличный, бесстрастный Гэри наблюдал, как Атлач-Нача ступила из центра вихря на пол пещеры. Большая Паучиха остановилась, её глаза заблестели в мягком свете. Она остановилась, мягко покачиваясь вверх-вниз на своих огромных ногах, её глаза были сосредоточены на Гэри. Её голос мягко скользнул в ему в голову: "Прошло много времени. Теперь мои дети снова начинают процветать, как это было в прошлые века. Как и в случае с другими, кого ты здесь видишь, я оказываю тебе честь принять у себя моих детей".

Гэри улыбнулся, когда повелительница всех пауков медленно приблизилась к нему. Раскачиваясь на своих огромных ногах, она повернула своё брюхо к Гэри. Блестящая трубка вытянулась из брюха. Кончик трубки, хотя и был почти четверть дюйма в диаметре, имел угловатое отверстие, похожее на иглу шприца. Последовал мгновенный укол боли, когда трубка проколола кожу на верхней части правой руки Гэри. Он откинул голову назад и закрыл глаза, почувствовав, как яйца Атлач-Начи закачались в его руку прямо под кожей, образовав выпуклый узелок.

Атлач-Нача продолжала откладывать яйца своих детей в нового носителя. К тому времени, когда она закончила, по всему телу Гэри появились узелки из новых яйцеклеток — на лице, по всей длине рук, на плечах, груди, животе, ногах. Гэри ощущал, как они пульсируют, прижимаясь к его коже. Скоро он почувствует, как они растут, питаясь его плотью, пока не придёт время вырваться наружу, как из тела молодой женщины и всех других носителей, живых или мёртвых, что лежали в пещере, покрытые паутиной.

Сейчас Гэри был спокоен, зная о чести, оказанной ему Владычицей Паутины. Слабый голос его души вдруг задался вопросом: были ли эти эмоции покоя и удовлетворения настоящими, были ли они его собственными или, возможно, кто-то поместил их в его голову? Гэри тут же отбросил эту мысль. "Глупо", — сказал его разум. "Что могло сотворить такое?"

Гэри наблюдал, как Атлач-Нача прошла обратно через вихрь к великой паутине, которую она непрерывно плела через залив Ярнак. Вихрь начал уменьшаться, затем исчез. Тысячи пурпурных пауков в пещере занимались своими делами. Молодая женщина, лежащая рядом с Гэри, снова закричала. Он склонил голову набок, чтобы посмотреть на неё. Пульсирующий узелок на её щеке взорвался, заливая её лицо и паутину кровью. Сотни крошечных детей-паучков Атлач-Начи хлынули из новой дыры на её лице.

Скоро эта честь будет принадлежать Гэри, и он улыбнулся.

Перевод: Алексей Черепанов, 27.09.2022

Уилум ПагмаирЭЛИКСИР ЗАБВЕНИЯ

W. H. Pugmire — Balm of Nepenthe(1997)

Рассказ Уилума Пагмаира "Эликсир забвения" (Balm of Nepenthe) из его сборника "Плесневое пятно и другие фантазии" (The Fungal Stain and Other Dreams) 2006 года.

Посвящается Самуэлю Лавмену

В то время я чувствовал себя отвратительно, боль в глазах угнетала меня, делая чтение невозможным, а существование — невыносимым. И потому мне было неприятно находиться на ежемесячной встрече нашей маленькой поэтической группы. Саймон Грегори Уильямс только что прочитал царственным тоном одно из своих претенциозных стихотворений и улыбался, пока остальные аплодировали ему, а затем хмуро взглянул на меня.

— Тебе не понравилось, Харли?

— Это было неплохо, — пожал я плечами.

— Неплохо? — его серебристые глаза раздражённо прищурились. — Что ж, давай теперь послушаем твоё божественное творение.

— У меня ничего нет. Глаза снова не дают мне покоя, и чёртовы судороги вернулись, так что невозможно держать ручку в руках дольше получаса.

— Ах, — вздохнул Саймон, — смертность может быть таким бременем для людей. Что ж, это объясняет твою грубость сегодняшним вечером.

Встав со стула, я повернулся лицом к этому гоблину.

— Да, должно быть, утомительно для кого-то столь выдающегося как ты, беспокоиться о ничтожных людях, вроде меня. Почти так же утомительно, как повторяющиеся раз за разом образы в твоих стихотворениях. Почему я вообще решил прийти на встречу с вами, глупцами, выше моего понимания. Уверен, в тенистом лесу я мог бы найти компанию получше.

— Полагаю, ты прав, — фыркнул Саймон. — Здесь ты определённо не встретишь сочувствия.

— К чёрту твоё сочувствие, — отрезал я, бросившись к двери и вылетев на прохладный ночной воздух.

Я посмотрел в небо, на ослепительный звёздный свет. Мне всегда казалось странным то, насколько ярко сияли звёзды над долиной Сесква[26], и насколько близкими казались эти космические бриллианты. Я протянул руку, будто хотел прикоснуться к их мерцающему свету, и почувствовал, как пальцы странным образом напряглись, а затем вытянулись. Это были судороги, которых я раньше не испытывал, казалось, что моя рука пыталась подать какой-то знак далёким небесам. Я поднёс руку ко рту и коснулся её влажными губами, ощущая вкус своей смертной плоти. Как я устал от этого жалкого существования.

Эта печаль давно уже поселилось в моём сердце, лишая аппетита и спокойного сна, вызывая головную боль и усталость. Мои кости казались такими тяжёлыми, заключённые в тюрьму из плоти. Как же мне хотелось освободиться от бренности бытия и стать таким же свободным как свистящий ветер, который шумит в верхушках деревьев.

Я позволил вечернему ветру вести меня по дороге к центру города. В большинстве зданий уже было темно, но я заметил бледный свет, освещавший билетную кассу старого кинотеатра. Подойдя к окошку, я улыбнулся сидевшему внутри молодому человеку в очках.

— Привет, Говард, — поздоровался я[27].

Он вздрогнул при звуке моего голоса, оторвал взгляд от блокнота, в котором что-то писал, и, прищурившись, взглянул на меня поверх очков. Затем его плотно сжатые губы, которые редко когда улыбались, слегка изогнулись в знак приветствия.

— Добрый вечер, мистер Рэндольф[28]. Ваша встреча сегодня закончилась раньше?

Я знал, что Говард стремился писать стихи, и только необходимость зарабатывать на жизнь удерживала его от наших ежемесячных встреч.

— Над чем это ты работаешь? — спросил я, игнорируя вопрос.

Он улыбнулся той нервной улыбкой, которую можно увидеть на лицах художников, когда им предоставляется возможность обсудить свою работу.

— Так, одна причудливая вещица, но моего собственного сочинения, — сказал он, скромно пожимая плечами. — Недавно я бродил по старому кладбищу и наткнулся на ту статую безликого ангела. Понимаете о чём я? В ней есть что-то необычное. Вы когда-нибудь обращали внимание на посох, который она держит в руках? Сначала я думал, что это была коса, у которой вандалы отбили лезвие. Но однажды я пришёл на кладбище днём, чтобы внимательно изучить её при свете солнца, и оказалось, что это вовсе не посох или древко косы, а фрагмент тонкой и длинной кости. Странно, не находите? В последнее время я много размышлял об этом, и, будучи не в состоянии выбросить из головы, решил избавиться от этих мыслей с помощью поэзии.

— Я часто изгоняю своих демонов таким образом, — сказал я ему. — Давай послушаем твоё стихотворение.

Подняв блокнот к свету, он начал читать:

Потерянный, я брёл по извилистому переулку

В тусклом свете уличных фонарей,

Пока не узрел грозного серафима,

Возникшего предо мной словно тень.

Он обрекал меня на погибель,

Речами, что нечестивые гимны,

Языком опасным и мрачным,

Словами забытыми, но вновь обретёнными.

И медленно я приблизился к безликому.

Пар, исходивший изо рта моего,

Сгустился в облако формы неясной, что устремилось

К изваянию из камня в поцелуе страстном.

И рука моя потянулась к холодному звёздному свету,

И пальцы сложились в Знаке Старшем[29].

Какую тоску я вдруг ощутил. Руку опять начало покалывать и сводить судорогой, так что мне пришлось засунуть её в карман брюк. Я встретился взглядом с Говардом, и что-то в выражении моего лица, должно быть, смутило его. Я поспешно выдавил из себя улыбку.

— Твоё стихотворение впечатляет.

На мгновение он просиял, а затем его лицо стало серьёзным.

— Конечно, над ним ещё нужно поработать, это всего лишь черновой набросок. — Он замолчал, заметив, что я достал бумажник. — Боже мой, вы действительно хотите посетить фестиваль студенческого кино?

— Думаю, да. Есть что-нибудь сто́ящее?

— Несколько интересных экспериментальных проектов, хотя и немного претенциозных. Поспешите, антракт вот-вот закончится.

Поблагодарив его, я вошёл в вестибюль кинотеатра и направился в полутёмный зрительный зал. Увидев знакомое лицо, я прошёл между рядами кресел и сел рядом.

— Харли? — удивлённо произнесла девушка. — Ты только что пропустил самый скучный фильм. Я подумывала уйти, но теперь, когда ты здесь, чтобы держать меня за руку, то, пожалуй, я останусь.

— И у тебя такая красивая рука, Алексис, — заверил я, поднеся её руку к губам. — Что, всё настолько плохо?

— Этот последний фильм был псевдодокументальным фарсом о процессах над ведьмами в Аркхеме, скучный с самого начала. Когда недостаток воображения сочетается с серьёзной нехваткой бюджета, результаты не радуют.

Свет в зале начал гаснуть, экран замерцал, и на нём возникли слова:

"Кинематографическое общество Мискатоника

представляет фильм Теобальда Лоу[30]."

Заставка исчезла, и появились титры на греческом, которые я не мог прочитать. Экран стал чёрным. Из этой черноты медленно начал проступать смутный образ — глубокая тень в движущемся потоке полутени. Я наблюдал, как из этой непроглядной ночи к нам приближались две маленькие сферы распахнувшихся глаз, которые, казалось, лучились божественной насмешкой. Замерцали и другие точки света, а затем посыпались, словно песчинки. Никакой музыки не было, лишь едва уловимый звук — какое-то гудение, похожее на вой ветра. Смутно различались очертания луны, гигантской и круглой, и на её фоне вырисовывался силуэт фигуры в тройной короне. Луна превратилась в диск света, ослепительно сиявший над песчаной полосой пустыни. Экран заполнил зловещий оттенок сепии. Гул ветра превратился в отчётливое жужжание, будто тысячи насекомых пытались назвать какое-то чудовищное имя.

Мне показалось, что сидевшая рядом Алексис что-то еле слышно бормочет. Но я не мог оторвать взгляда от фигуры в мантии на экране — демона в короне, который поднял свою клешню и сложил когти в каком-то таинственном знаке, словно подавая сигнал небесам.

Я видел, как небо снова темнеет, пока не осталось ничего, кроме пустоты, повелителем которой был насмешливый демон. Алексис отпустила мою руку и поднялась, слегка пошатываясь, она прошла между рядами кресел и направилась к сцене, где был установлен экран. Неуклюже, словно сомнамбула, Алексис взобралась на неё, встала перед экраном и приложила руку к призрачному изображению. Я видел, как цвет её одежды и тела начал медленно переходить в тусклый оттенок сепии, а экран стал темнеть.

Опустилась тьма, и некоторое время я сидел неподвижно, прислушиваясь к затихающему гудению. Затем я встал со своего места, спотыкаясь, вышел из зала и направился к двери, ведущей наружу. Я оглядел тёмное небо, которое было странным образом лишено звёздного света и выглядело похожим на изображение, которое я на мгновение увидел в кинотеатре. Каким чудесным казалось это небо моей измученной душе, словно какая-то долгая, мирная ночь небытия, в которой я мог бы обрести желанный покой.

Я стоял и слушал вой усиливающегося ветра, а затем позволил ему подтолкнуть меня к своей утерянной мечте. Я направился к древнему некрополю, где хоронили чужаков долины Сесква. Подойдя к изваянию безликого ангела, о котором говорил Говард, я склонился у могилы. Захоронение было очень старым, принадлежавшим одному из отцов-основателей поселения, чей несчастный ребёнок покончил с собой. На освящённой земле кладбища не было особого места для самоубийц, поскольку больше половины похороненных здесь жителей долины покончили с собой. Пускай я и сам был глубоко несчастен, но совершенно не склонен к самоубийству. И всё же я часто находил своего рода утешение в компании печальных душ, что обрели упокоение в этом месте. Многие из них были необычайно молоды, как тот юноша, который лежал под этим величественным монументом. Как абсурдно, что он, такой молодой, столь легко избежал тягот существования, в то время как я был обречён на него так долго.

Я свистнул ветру и почувствовал, как у меня начало сводить в судороге руку, как вытянулись пальцы, эти облачённые в тонкую плоть кости. К чёрту всё! Я воздел руку к небесам, позволив ей подать знак любому богу или дьяволу, который мог бы его заметить. Я свистнул сильней, и воздух задрожал. От осыпающегося каменного изваяния, перед которым я преклонил колени, поднялось облачко пыли, и на моих глазах приняло форму печального юноши, одетого по моде прошлого века.

— Зачем ты потревожил меня? — простонал он.

— Ты проспал более ста лет, — печально улыбнулся я, — и ты был так молод! Это не место для таких юных и прекрасных. Посмотри в мои глубоко запавшие глаза, на этом усталом лице. Разве не я больше всех заслуживаю вечного покоя?

Фигура огляделась и нахмурилась.

— Мне не нравились крадущиеся тени этой про́клятой долины. Но отец не внял моим мольбам, и тогда я вошёл в воды тёмного озера, став единым с тенью. Больше я не боюсь этого места как раньше, и хотел бы снова прогуляться по долине.

Тихонько продолжив насвистывать навязчивую мелодию, я протянул фантому сведённую судорогой руку. Подплыв ко мне, он уважительно поцеловал её, а затем, приблизил свой призрачный рот к моим губам, и моё горячее дыхание наполнило его бесплотное тело. Мёртвое существо выпило всю мою жизнь до капли.

Теперь я мирно покоюсь в глубинах небытия. Порой мне вспоминается отвратительная вещь под названием жизнь, но я отгоняю от себя эти воспоминания. Иногда, откуда-то издалека, слышится насвистываемая мелодия печальной души, чьё место я занял — души, которая страдает и хотела бы вернуться обратно в забвение. Но я остаюсь глух к её мольбам.

Перевод: Алексей Лотерман, 2023 г.

Примечания переводчика:

Рассказ Уилума Пагмаира "Эликсир забвения" появился в сборнике "Истории долины Сесква" (Tales of Sesqua Valley, 1998), а затем вошёл в "Плесневое пятно и другие фантазии" (The Fungal Stain and Other Dreams, 2006). Оригинальное название рассказа "Бальзам из Непенфа" (Balm of Nepenthe), от греч. νηπενθές — в древнегреческой мифологии египетская трава забвения и приготовляемое из неё зелье (предположительно, настойка опиума или полыни, аналогично абсенту или лаудануму), исцеляющее от печали и дарящая забвение.

Уилум ПагмаирПРИЗРАК ОБОЛЬЩЕНИЯ

W. H. Pugmire — The Phantom of Beguilement(2001)

Рассказ Уилума Пагмаира "Призрак обольщения" (The Phantom of Beguilement) из его сборника "Плесневое пятно и другие фантазии" (The Fungal Stain and Other Dreams) 2006 года.

"Меж совершеньем преступления,

И замыслом его, похоже всё

На наважденье, иль страшный сон."

"Юлий Цезарь" Шекспир

I

Кэтрин Уинтерс на мгновение остановилась на маленьком деревянном мостике и посмотрела на журчавший под ним Блейкс-Крик[31]. Свет тусклого октябрьского солнца мерцал на воде ручья, а туманный воздух Кингспорта наполняли ароматы осени. Она была счастлива, что осталась здесь после окончания туристического сезона, старый город с его причудливыми, старомодными обитателями просто очаровали её. Пройдя по Орн-стрит, Кэтрин, наконец, добралась до антикварного магазина. Мгновение поколебавшись, она вошла внутрь, закрыв за собой дверь. Внутри царила тишина, прохлада и полумрак, это место больше походило на гробницу забытого прошлого. Она медленно шла мимо покрытых пылью предметов, пока не остановилась у того, что искала. Протянув руку, она взяла небольшую картину в рамке и осторожно стёрла тонкий слой пыли со стекла.

От возникшей рядом с ней тени исходил аромат сирени.

— Здравствуйте, мисс Уинтерс, — булькнул тихий голос. — Вижу, картина заинтересовала вас.

— Так и есть. К счастью, моя мать прислала довольно щедрый чек, поэтому я могу побыть немного экстравагантной и позволить себе безрассудные траты.

Пожилая женщина улыбнулась толстыми розовато-лиловыми губами и провела тонкими пальцами по густым волосам.

— Матери такие чудесные создания, за некоторым исключением, — проворковала она флегматичным голосом, указав обкусанным ногтем на картину. — Его мать вообще не понимала.

— Вы сказали, что его звали Джереми Блонд?

— Да. Нервный молодой художник с тёмными печальными глазами и бледным безжизненным лицом. У нас в Кингспорте полно таких, но я никогда не видела, чтобы кто-то выглядел настолько измученным, бедняга.

— И это единственная его работа, которая у вас есть?

— Только она. Остальное забрала его мать, у неё тоже был какой-то одинокий вид. Она ненавидела, что её единственный ребёнок решил стать художником и поэтом. Но когда он исчез, а его тело так и не нашли, то его искусство было всем, что осталось ей в память о сыне. Но эту работу она так и не увидела, потому что он подарил её мне. Я нашла маленькую фоторамку и вставила в неё картину. Значит, вы решили купить её у меня?

— Да, пожалуй, — ответила Кэтрин, неохотно отдавая картину. — Это ведь почти как экспериментальная фотография, такая нечёткая и сюрреалистичная. Фигура на плоту, она окружена тенью или призрачным туманом? А парящие над ней твари, словно стая первобытных психопомпов, если это чайки, то почему они такие жуткие? Его работа обладает удивительным, уникальным стилем. Сколько ему было лет?

— Почти что ребёнок, мисс Уинтерс. Но он был не по годам развит и полностью поглощён своими странными книгами.

— Оккультными книгами?

— Да, так оно и было. Когда он только приехал, то приходил сюда в поисках старых изданий классической поэзии, биографий поэтов и тому подобного. Но затем его заинтересовали местные легенды. Он часто слушал истории того пьяного мужлана, что живёт на крыльце пустующего коттеджа, где раньше обитал Страшный старик[32].

Кэтрин подавила ликующую улыбку, когда пожилая женщина заворачивала картину в плотную бумагу.

— А Джереми тоже был поэтом, миссис Китс?

— Весьма своеобразным поэтом, как это часто бывает в нашем старом городке. Ах, подождите-ка минутку, — она достала большой запылённый гроссбух, открыла его на середине и вынула сложенный лист бумаги, который протянула Кэтрин.

— Я добавлю это к вашей покупке. Он назвал его одним из своих "шекспировских сонетов", и, конечно же, это было таким же бредом, как и всё, что писал старина Уилл. Если можно так выразиться.

— Можно, — разрешила Кэтрин, аккуратно разворачивая листок. — Бумага выглядит такой древней и так необычно пахнет.

— Да, как-то раз он нашёл коробку, набитую писчей бумагой прошлого века, и был просто в восторге. Как же он тогда сказал? "Старинная бумага, на которой я буду писать свои старомодные стихи", что-то в этом роде. Вы когда-нибудь читали Оскара Уайльда, мисс Уинтерс? Так вот, Джереми выражался в манере, напоминавшей мистера Уайльда. Он принадлежал к другому времени и был слишком молод, чтобы казаться таким старомодным, в этом и заключался его парадокс. И вот однажды его забрали у нас, но кто, как и почему, мы никогда не узнаем. Есть многое на свете, что нам неведомо, мисс Уинтерс, не сомневайтесь.

Женщина забрала наличные и протянула Кэтрин бумажный свёрток. Погружённая в свои размышления, девушка удалилась, прижимая к груди картину и листок со стихотворением. В такт счастливому биению сердца она легко шагала по мощёным улицам Кингспорта, а в небе за ней следовали смутные тени.

II

Она танцевала на тёмной воде, окутанная тенями и призрачным туманом, а высоко над ней вздымались силуэты отвесных утёсов Кингспорта. Солёные брызги морских волн окружали её лёгкой причудливой дымкой, в которой она могла различить очертания паривших фантастических тварей. Кэтрин вскрикнула, и те ответили ей приглушёнными завываниями. Она заплакала, ей хотелось увидеть бледные лица странных крылатых существ. Туман сгустился, окружив её плотной стеной, а затем потоком хлынул в задыхающийся рот и устремился к измученной душе. Она превратилась в такое же существо, парившее на волнах эфира.

Кэтрин проснулась от шума северного ветра, бившегося в окно её спальни. Она застонала ему в унисон, не желая стряхивать с себя остатки сна, но ветер был настойчив. В конце концов, она выбралась из постели, пошатываясь, подошла к окну и опустилась перед ним на колени. Шторы в её спальне никогда не были задёрнуты, поскольку ей нравилось наблюдать за ночным небом, уютно устроившись в своей кровати. Кэтрин смотрела на раскинувшуюся перед ней панораму овеянного легендами Кингспорта. Она приехала сюда на деньги, оставленные ей тётей, которая тоже любила искусство и поощряла поэтический талант Кэтрин. Услышав об этом очаровательном городке в Новой Англии, где процветало большое сообщество художников и поэтов, она приехала искать утешения после нелепого нервного срыва и в поисках вдохновения. Постепенно она снова начала сочинять, и в течение двух месяцев закончила черновик своего цикла сонетов.

Но Кингспорт дал ей нечто большее, чем просто вдохновение для творчества — богатое общение, которое ей нравилось всё больше и больше. Одним из его лучших источников стал "мужлан", о котором говорила миссис Китс, некий поэт по имени Уинфилд Скот[33]. Кэтрин встретила его в публичной библиотеке, где тот проводил целые дни за чтением, греясь и притворяясь, что пишет, хотя он уже много лет не публиковал новых работ. Ежемесячный чек обеспечивал ему достаточный запас алкоголя, помогавший бороться с личными демонами. Ночи же он проводил, завернувшись во множество одеял и спальных мешков на широком крыльце ветхого коттеджа, известного среди горожан как дом странного джентльмена, которого все называли "Страшным стариком". Поговаривали, что когда-то он был морским капитаном и на момент смерти достиг весьма преклонного возраста. Во время своих путешествий он научился неведомым ритуалам и тайным церемониям, и людям не нравились большие, причудливо раскрашенные камни, стоявшие в высокой траве его двора словно древние идолы.

Респектабельные жители Кингспорта недолюбливали Уинфилда, потому что он спал в месте, которого все избегали. Кэтрин устроилась на неполный рабочий день в маленькое кафе, скорее чтобы избавиться от скуки, чем ради денег, и у неё вошло в привычку забирать после смены остатки еды и относить их "одинокому поэту". Она находила его компанию приятной, а ум и эрудицию весьма богатыми, что совершенно не вязалось с его неряшливым внешним видом. И ко всему прочему, Уинфилд был знаком с молодым художником, который так таинственно исчез.

Кэтрин встала и подошла к висевшей над кроватью картине Джереми Блонда. Она коснулась пальцами изображённой на ней нечёткой фигуры на плоту, разглядывая пряди волос, выбившиеся из-под капюшона или погребального савана. Но были ли это волосы, или же лохмотья, а может вьющиеся лозы растения или морские водоросли? Она рассматривала небольшую стайку призрачных существ, парившую в тумане. Как странно, что они не имели чёткой формы. Возможно, это были чайки или большие летучие мыши, но разве бывают у летучих мышей такие бледные лица? Ей никак не удавалось сосчитать их количество, находя в тумане то семь, то десять существ. Как великолепно художник отразил их неземную грацию. Она с любопытством изучала плот. Был ли он составлен из гнилых брёвен, связанных вместе верёвками, или же это были большие раздробленные кости, оплетённые сетью обескровленных вен? Призрачная фигура стояла на самом краю плота, закутанная в мантию из сверкающего тумана и чернильно-чёрной тени.

Кэтрин ещё раз перечитала сонет, нацарапанный на листке старой бумаги. Работая до изнеможения над собственным циклом сонетов, она устала от стихотворной формы, но это произведение пленило её, и она произнесла его строки вслух:

Плыви ко мне в густом тумане,

И поцелуй мой череп древними устами,

Прильни ко лбу холодными губами,

Не знавших смертных слов.

Тебе неведом смертный голос,

И страсть грудь не теснила,

Тебе неведом смертный разум,

И смертного жизнь не имеет силы.

Я слышу хриплый голос твой в тумане,

Средь распростёртых крыльев шелеста,

Поющих крыльев теневых созданий.

Я слышу заклинание, целующее душу.

Я слышу заклинание, меняющее плоть и кости.

Я расправляю обретённые мной крылья.

Интересно, подумала она, хотя и немного однообразно. Стихотворение, безусловно, служило дополнением к картине, и эти пленительные образы пробудили в её сердце странную страсть, ей до боли захотелось понять душу того, кто их создал.

Когда ближе к вечеру её смена в кафе подошла к концу, Кэтрин забрала небольшой алюминиевый контейнер с горячей едой и отправилась к заброшенному коттеджу на Уотер-стрит. День был солнечным, но прохладным. Она вальсировала по пути к старому дому, и остановилась лишь однажды, когда встретила группку детей, разыгрывавших сценки. У каждого ребёнка была тонкая деревянная палочка с закреплённой на ней бледной маской из папье-маше. Кэтрин засмеялась, наблюдая, как малыши танцевали и резвились, а затем внезапно застыли, превратившись в живые фигуры. Дети услышали её смех и протянули к ней свои крошечные ручки, приглашая присоединиться к их забавной игре. Очарованная их невинностью, Кэтрин на мгновение изящно закружилась, а затем упала на колени. Над ней возникли бледные бумажные лица. Она подняла руки, словно те были крыльями, и в этот момент налетел вечерний ветер, казалось, стремившийся подхватить её. Прелестный ребёнок наклонился, чтобы поцеловать её в шею, а затем они всей гурьбой с визгом убежали в сторону заката.

Кэтрин продолжила свой путь, пока перед ней не предстал небольшой коттедж, окружённый корявыми деревьями и сгущающейся темнотой. Её руки прижались к холодному металлу ворот, и она на мгновение задержалась, чтобы взглянуть на раскрашенные камни, причудливо расставленные в высокой пожухлой траве. Вид этих камней всегда приводил её в замешательство. Их расположение, казалось зловещим, словно это было сделано с какой-то непостижимой целью. Именно камни и то, как свет звёзд играл на их окрашенной поверхности, заставляло горожан держаться подальше от старого морского капитана, когда он был ещё жив. И именно они отпугивали людей от дома после его смерти.

Кэтрин увидела мужчину на крыльце, который улыбался ей, устроившись в своём гнезде из одеял с бутылкой виски в руке.

— Ах, милая Кейт, ты пришла составить мне компанию?

Она села рядом и протянула ему своё подношение.

— Здесь немного ростбифа с картофельным пюре и кукурузой. Но всё горячее.

— Восхитительно. Благодарю тебя, добрая Кэтрин. Вот, глотни. — У него была шутливая привычка предлагать ей свою выпивку. Нахмурившись, девушка взяла протянутую бутылку и поднесла к губам. Когда она начала задыхаться и кашлять, мужчина радостно похлопал её по плечу и забрал бутылку.

— Фу, как ты можешь пить эту гадость?

— Это нектар богов, милая Кейт. Он согревает и спасает меня.

— Мне он не принесёт ничего, кроме дурных снов.

— Ах, нет, это камни дарят мне сны. Чудесные, кошмарные сновидения.

— Сегодня мне тоже приснился довольно странный сон, навеянный одним произведением искусства, картиной Джереми Блонда.

Уинфилд улыбнулся, глядя в ночь.

— Да, его работы способны на такое, бедняга, он казался таким одержимым. Джереми был настоящим художником Кингспорта.

— Что это значит?

— Ну, у нас есть туристы и множество студентов-художников, которые не более чем те же туристы. Они очарованы этим прекрасным старым морским портом и его историческим наследием, но им не дано проникнуться его магией, им никогда не познать душу города. Они видят лишь окутанный призрачным туманом фасад, во тьме за которым бьётся сокрытое сердце Кингспорта.

Она наклонилась к Уинфилду и легонько поцеловала его в щёку.

— Мне нравится, когда ты говоришь как поэт.

— Да, я теперь совсем как Уайльд, поэт, который только и делает, что говорит, но говорит красиво. Я живу в мире шёпота и воспоминаний, точно так же, как Джереми Блонд жил в мире призрачных образов.

— Каких образов?

Уинфилд ухмыльнулся.

— Если у тебя есть одна из его картин, то ты знаешь каких. Смерть, плывущая на плоту по реке Стикс в окружении гарпий. Однажды я намекнул, что его работа была вдохновлена знаменитой картиной Иоахима Патинира, но он это отрицал[34]. Болезненный мальчик с причудами, как все говорили. Ближе к концу он стал очень странным, а потом и вовсе исчез.

— Очаровательно. Но ты неправильно понял смысл его работы, дорогой Уин. Это не Смерть, а нечто более соблазнительное.

— Более заманчивое, чем забвение, ты шутишь? — он внимательно взглянул на неё. — И тебе это приснилось?

— Да, прошлой ночью. Прекрасное видение.

Уинфилд несколько мгновений молчал, на его лице застыло выражение тревоги. Открыв контейнер с едой, он достал ломтик говядины и отправил его в рот. Когда Кэтрин поднялась, собираясь уйти, его глаза наполнились неясной паникой, а затем каким-то смирением.

— Ты так скоро покидаешь меня, милая Кэтрин?

— Мне нужно пройтись.

— Тогда подойди и поцелуй меня на прощание.

— Хорошо, но только раз. У тебя такое серьёзное выражение лица! — она наклонилась к его щеке, а затем отпрянула и бросилась к воротам, в ночь.

Вместо того чтобы отправиться домой, Кэтрин взяла такси до Центрального холма[35]. С гавани дул сильный ветер, и она куталась в тяжёлую шаль, пока поднималась по каменным ступеням, ведущим на кладбище. Большинство покосившихся надгробий датировалось серединой 1600-х годов. Она остановилась у невысокого столба с мемориальной табличкой и посмотрела вниз на склон холма, вдоль этого поля смерти, поверх крыш домов на воду внизу. Кингспорт был залит светом уличных фонарей. Слабый туман наползал с тёмного океана, а плотные серые тучи скрывали фантастические очертания пика Кингспорт-Хед, возвышавшегося на тысячу футов над пенившимися волнами. Каким древним всё было, и какой поэтичной была красота веков, дарившая её душе нежность, которой она прежде не испытывала. Забывшись, она танцевала среди чёрных надгробий, там, где стояла старая ива. Кружась, она протянула руки к её струящимся словно лозы ветвям, обвивавшим её запястья и вплетавшимся в волосы. Она танцевала до изнеможения, а затем опустилась на холодную землю. Свет молодой луны пролился на неё, и когда она обратила к нему лицо, то увидела существо, парившее в тёмном небе. Поднявшись с колен, она сжала украшенные кисточками концы своей шали и воздела руки к небу. Она почти могла различить бледное лицо в вышине, как вдруг дикий порыв ветра сбил её с ног. Кэтрин упала на кладбищенскую землю. Когда она снова взглянула в ночное небо, то не увидела ничего, кроме сгущавшегося тумана.

III

Кэтрин брела сквозь недвижимый воздух, наслаждаясь остатками тумана, касавшимися её лица. Какой-то сверхъестественный инстинкт вёл её по извилистым улицам, тротуарам, и мостиками. Она чувствовала тяжёлый пульс дремлющего Кингспорта, его сокрытого во тьме сердца, о котором говорил Уинфилд Скот. Кэтрин ощущала присутствие призраков прошлого и будущего. Раздававшийся приглушённый скрип невидимых лодок, раскачивавшихся на волнах в гавани, напоминал стенания поглощённых морем душ. Она шла, спотыкаясь, погружённая в причудливые фантазии, по вымощенной булыжником узкой мостовой Харборсайда, мимо нависавших над улицей безмолвных домов. Кэтрин знала, что дальше на Фостер-стрит находится высокое и обветшалое здание, когда-то служившее Морской церковью[36], но теперь стоявшее заброшенным. Она медленно двинулась дальше по Уотер-стрит, к окутанной туманом гавани. Вдохнув тяжёлый запах морского воздуха, она ступила на гниющие доски старого причала.

Кэтрин добралась до конца причала, опустилась на колени и всмотрелась вдаль. Она ждала. Высоко в тумане виднелись смутные силуэты странных крылатых существ с бледными лицами. Её губы дрожали, ей хотелось позвать их. Стонавший ветер поднялся над водой, принеся с моря запах гнили… и чего-то потустороннего.

Плот выскользнул из тумана, и когда он приблизился к причалу, Кэтрин поняла, что картина Джереми Блонда не преувеличила неземную природу стоявшего на нём существа. Скорее, она точно передала его суть. Дрожа, девушка прижала ладони к влажному дереву и подалась вперёд, к призраку, остановившемуся всего в нескольких дюймах от неё. Фигура наклонилась к ней, её спутанные волосы извивались и переплетались с волосами Кэтрин. Призрачные когти сомкнулись на запястьях её дрожащих рук, когда мрачная тень устремилась через поры кожи, проникла в самую душу, изменяя плоть. Неестественным движением её рот растянулся, чтобы пропеть новые звуки, вырывавшиеся из горла.

Порождение чудесного кошмара отпрянуло. Кэтрин подняла своё бледное лицо к сумеречным существам, что ждали её в вышине. Расправив обретённые крылья, она взмыла в воздух и поплыла над тёмной водой, чтобы присоединиться к стае, парившей в туманном эфире.

Перевод: Алексей Лотерман, 2023 г.

Примечания переводчика:

Рассказ Уилума Пагмаира "Призрак обольщения" (The Phantom of Beguilement) был опубликован в сборнике "Плесневое пятно и другие фантазии" (The Fungal Stain and Other Dreams) 2006 года.

Уилум ПагмаирЗНАК, ЧТО ОСВОБОЖДАЕТ ТЬМУ

W. H. Pugmire — The Sign That Sets the Darkness Freea(2002)

Рассказ Уилума Пагмаира "Знак, что освобождает Тьму" (The Sign That Sets the Darkness Free) из его сборников "Щелчки в тенях и другие истории" (A Clicking in the Shadows and Other Tales, 2002) и "Плесневое пятно и другие фантазии" (The Fungal Stain and Other Dreams, 2006).

Я напевал под тихую музыку, стоя на тёмной веранде и взмахивая руками ей в такт. Как сладко она проникала в уши, такая же лёгкая, как влажная морось на моём восторженном лице и движущихся руках. Мелодия подошла к концу, и на какое-то мгновение воцарилась тишина, а затем откуда-то издалека до меня донеслись, сначала невнятные, звуки другой странной мелодии.

Я посмотрел на мощёные улицы, спускавшиеся вниз по крутому склону холма, петляющие и, казалось, сливающиеся в водовороте утраченного времени. Эти узкие улочки всегда были погружены во мрак, поскольку покосившиеся дома по обеим их сторонам почти соприкасались крышами. Мой взгляд проследовал мимо этих сгрудившихся крыш и глубокого канала к окутанному седым туманом шпилю церкви Сен-Тоуд[37].

Да, именно оттуда доносилась печальная музыка, звуки которой будоражили мой напряжённый слух. Я наклонился вперёд, вытянув руки, будто хотел прикоснуться к звукам, и, беспечно высунувшись слишком сильно, свалился с веранды на мокрую траву. Это было падение примерно с одиннадцати футов, а ведь я уже не молод. Не в силах громко выругаться, я тихо всхлипнул. Сдерживая выступившие на глазах слёзы, я с трудом поднялся на ноги и последовал за резонирующей мелодией. Я брёл не останавливаясь, спускался по древнему холму, ковылял под мрачной сенью старинных крыш и по старому каменному мосту, пока не оказался на церковном кладбище.

Я обернулся, сам не знаю почему, и бросил взгляд на вершину холма. Вдоль спящих тенистых улиц и покосившихся домов, которыми они были застроены, вверх к вековому зданию отеля и моему окну, где всё ещё мерцала одинокая свеча. Луна взошла над этим почтенным зданием, и её призрачный свет наполнял его слабым фосфоресцирующим сиянием. Я посмотрел в окно маленькой комнаты, где вёл своё жалкое существование. Лунный луч скользнул к нему, слившись с янтарным пламенем свечи, его холодный свет манил меня, словно желая сбить с пути.

Я повернулся спиной к этому маяку и вздохнул, всматриваясь в темноту перед собой. Луна совсем не освещал каменную церковь, её потрескавшиеся и покрытые плесенью стены, причудливой формы витражи и чёрный шпиль, устремлённый в тёмные безразличные небеса. Я удивился странному отсутствию звёздного света в чернеющем пятне космического эфира прямо над церковью Сен-Тоуд.

Где та музыка, что привела меня сюда? Я слышал только журчание воды в канале позади себя. Оглядевшись по сторонам, я смутно различил маленькое существо, притаившееся среди надгробий. Медленно, очень медленно оно пошевелилось. Я едва мог разглядеть скрипку в его руках и смычок, который осторожно начал двигаться.

Да, это были аккорды той самой мелодии! Более скорбной, чем гимны смерти, которые поют обитатели холмов Кентукки. Я опустился на колени и подполз к существу, игравшему на своей скрипке. Это была женщина, миниатюрная и изящная, с девичьим телосложением, но её лицо казалось таким же древним, как этот город. Я уставился на её подёрнутые бельмом глаза, на неестественный наклон головы и тревожную улыбку. Нерешительно, я потянулся к подолу её изодранной одежды и поднёс ткань к своим губам.

Музыка смолкла. Её лицо было обращено ко мне, а странная улыбка стала ещё более причудливой. Коснувшись смычком моего лица, она очертила им контур рта, который не могла видеть. Её же собственный рот широко раскрылся в песне.

"К звукам прикоснись сердцем и рукой,

Коль голос твой немой;

И вслед за музыкой тёмной земли,

К границам тени поспеши."

Она снова заиграла на скрипке. И пока она танцевала, кружась вокруг меня, казалось, что тень игриво следует за ней по пятам, словно какой-то преданный фамильяр.

Остановившись прямо передо мной, она воздела смычок к небесам, навстречу лунному свету. Это призрачное сияние озарило покрытую шрамами и болезненными пятнами кожу её лица, окружавшую невидящие влажные глаза. Продолжив играть, она подняла ногу, и прижала ступню к моим губам. Её сухая, запачканная кладбищенской землёй, плоть дрожала в такт пульсации музыки.

"О, человек безмолвия, мы вняли твоим грёзам и зову твоих желаний. Как биение сердца, как волнение ума, мы познали смятение твоей души".

Она убрала ногу от моего рта и опустилась на колени. Вкус её плоти сменился резким запахом тяжёлого дыхания. Её задыхающийся рот прижался к моему глазу в поцелуе.

— Оно, — прошептала она, — придёт ровно в три[38]. Его красота ужасна, его чудо неотвратимо. Это внушающий страх ответ на твою немую мольбу.

Пересохшие губы у моего лица искривились в усмешке. Слёзы застлали глаза, и я закрыл их. Странные очертания всполохами огня танцевали перед сомкнутыми веками. Я поднял руку, чтобы вытереть слёзы, а, открыв глаза, увидел, что нахожусь совершенно один в темноте и тишине.

Я вдыхал воздух, пробуя на вкус атмосферу ночи. Приникнув к кладбищенской земле, я прикоснулся к прошлому. Каким-то образом я знал, что моё тайное стремление освободиться от гнёта этого неотерического века[39] осуществилось. Я встал, смеясь над болью в суставах. Мои руки были подняты в немом знаке песни. Пробираясь среди безмолвных камней, я покинул это место и ввалился на древний мост, перекинутый через грязный канал. Пошатываясь, я вышел в свет уличных фонарей и поразился тому, каким отвратительно ярким он был. Каким же обжигающим казался свет каминов, лившийся из окон домов. И с какой издёвкой сияла мерзкая луна. Я попытался прикрыть глаза рукой, но обнаружил, что кожа на ней слишком бледная и светлая для этого.

Я был счастлив вернуться в свою, погружённую во мрак комнату. Свеча у открытого окна милосердно потухла. Я выбросил подсвечник в окно и прислушался к звуку его падения. Задёрнув шторы, я поставил жёсткий деревянный стул в самый тёмный угол комнаты, а затем тихо сел лицом к стене. Я задремал, но меня разбудил приятный холодок.

Окно осталось открытым и тонкие кружевные занавески на нём слегка колыхались. Дувший в окно ветерок был нежным и ароматным, но в то же время в нём ощущался космический холод, проникавший в поры моей кожи и пробиравший до костей. Холод сдавил и подхватил мою душу. Я подплыл к окну, лишь слегка касаясь ногами деревянного пола. Мои руки сорвали занавески.

Зелёная штора на окне взметнулась вверх, как испуганный зверь. Осколки тусклого звёздного света пронзали небо, а фиолетовая луна была такой маленькой и далёкой. Она бледно сияла над церковью Сен-Тоуд, отчего та казалась похожей на флуоресцирующую амфибию. В этом свете я увидел, как странно вытягивалась тень от старого камня. Она росла и растекалась по земле церковного кладбища, по осыпающимся надгробиям, и существу со скрипкой.

Надтреснутый колокол Сен-Тоуд пробил трижды[40]. Смычок двигался по скрипке, извлекая музыку сфер. Я поднял руки ей в такт. Боже, какой чудовищной была эта симфония! Как один-единственный инструмент мог породить такой пандемониум звуков? Откуда взялись те другие, outré[41] аккорды?

Шум прекратился. Мои руки замерли. Я увидел, как вдалеке женщина вонзила смычок в землю. Я видел, как она воздела руку к лунному свету и преклонила колени. Моя собственная рука двигалась, подражая её движениям, а вместе с тем синхронно двигалась и тень. Она клубилась вокруг неё, а затем выплыла с церковного кладбища. Тень вилась и разрасталась, расправляя свои густые чёрные ветви. Она ползла вверх по склону древнего холма, и другие тени присоединялись к ней. Тьма тянулась к отелю. Она поднялась и распростёрлась передо мной.

Я почувствовал, как холодная тьма тяжело стекает на мой разгорячённый лоб. Она наполняла тяжестью мои веки, отдавалась эхом в ушах, облачала руки, словно в перчатки, заставляя пальцы сжиматься в кулаки. Она просочилась мне в рот.

Тьма бурлила внутри меня. Я хотел петь, но мои руки отказывались двигаться. Тогда я открыл рот, никогда не издававший ни звука. И он, благословлённый космической тенью, начал петь, когда тьма вознесла меня.

Перевод: Алексей Лотерман, 2023 г.

Примечания переводчика:

Рассказ Уилума Пагмаира "Знак, что освобождает Тьму" (The Sign That Sets the Darkness Free) появился в сборнике "Щелчки в тенях и другие истории" (A Clicking in the Shadows and Other Tales, 2002), а затем вошёл в "Плесневое пятно и другие фантазии" (The Fungal Stain and Other Dreams, 2006).

Уилум ПагмаирПЛЕСНЕВОЕ ПЯТНО

W. H. Pugmire — The Fungal Stain(2006)

Рассказ Уилума Пагмаира "Плесневое пятно" (The Fungal Stain) из его сборника "Плесневое пятно и другие фантазии" (The Fungal Stain and Other Dreams) 2006 года.

"Примкни к моим губам в священном поцелуе…

""Поцелуй" Томас Мур

I

Я прислонился к окну небольшого книжного магазинчика, листая в свете свечи том Джастина Джеффри и упиваясь его космическим безумием[42], когда заметил фигуру в тумане снаружи. Странная игра света и тени, танцующая в клубах тумана. Я увидел этого человека, эту женщину, и подумал, что мои глаза сыграли со мной злую шутку. Её лицо казалось совершенно неправильным, скорее звериным, чем человеческим. И то, как она с любопытством приоткрыла рот, вдыхая вечерний воздух, было совершенно неестественным. Она опустила голову и посмотрела в сторону окна, быть может, привлечённая пламенем свечи. Её губы изогнулись в жуткой улыбке, и пока я наблюдал за движением рта, туман сгустился, скрыв её лицо.

Прислушиваясь, я вернулся к книге, и услышал, как открылась дверь магазина. Внезапная волна холода пронеслась мимо меня, струйки тумана смешались с окружающим полумраком. Она приблизилась к тому месту, где я стоял. Искоса взглянув на неё, я увидел, что она делает вид, будто изучает названия книг на полках. Закрыв сборник Джеффри, я потянулся, чтобы вернуть его на полку, но её рука, коснувшись моей, перехватила книгу.

— Какая редкость, — сказала она, улыбаясь. — Он описывал такие прекрасные места, не правда ли?

— Он описывал кошмарные пейзажи, — рассмеялся я.

— Великолепные, — ответила она и процитировала по памяти следующий стих:

"В деревушке, где чёрный камень стоит,

В том месте, где время неспешно течёт,

Я отыскал начертанное на нём,

Своё смертное имя."

Кивнув ей, я задул свечу, отнёс её к прилавку и вышел из магазина в туманную ночь. Воздух казался необычайно холодным, и я поднял воротник пальто, закрывая шею. Я понятия не имел, куда пойти, знал только, что не в настроении болтать с кем-то о пустяках. Мне хотелось окунуться в древнее очарование Кингспорта, этого города, где я остановился на какое-то время[43]. Я стоял, глядя на уличный фонарь, мерцавший в окутывавшем его тумане, когда услышал шаги на крыльце книжного магазина. Она остановилась на нижней ступени и огляделась, а затем, заметив меня, кивнула. Я неловко переступил с ноги на ногу и замер, услышав мелодичные звуки. Странная песня лилась из её неподвижного рта, смешиваясь с клубившимся вокруг неё туманом. Что-то в этой песне соблазнило меня, и, двигаясь почти бессознательно, я устремился к ней. Я медленно брёл, наблюдая, как тени на её лице сгущаются, искажая его черты. Вскоре не осталось ничего, кроме расплывчатых очертаний фигуры и двух булавочных головок её бриллиантовых глаз. А затем туман поглотил и их. Я подошёл к тому месту, где она стояла, но оказался совершенно один.

На следующий день я решил посетить вечер поэзии в кафе "Жестяная флейта"[44]. В этом поистине богемном заведении можно было увидеть множество шумных бунтарей, развешивавших по стенам свои картины и декламировавших печальные оды, стоя на столах. Временами, однако, здесь встречались и сверхчувствительные художники или мечтатели, чьи души казались такими же причудливыми, как старейшие переулки Кингспорта. Мне нравилось считать себя одним из таких эксцентричных поэтов. Прошло некоторое время с тех пор, как я последний раз посещал подобные еженедельные мероприятия. Однако недавно я сочинил новое стихотворение и по этой причине, поборов вечернюю прохладу, сел на автобус до той части города, что известна как Лощина, а доехав, вышел и направился к небольшому зданию, в котором располагалось кафе. Внутри оказалось много посетителей, а складные деревянные стулья образовывали пять рядов перед импровизированной сценой. Кивнув нескольким знакомым, я занял своё обычное место в третьем ряду.

Главным поэтом вечера была бездомная женщина, чей внешний вид казался довольно жалким. И всё же никто совершенно не обращал внимания на её испачканную одежду и выпавшие зубы, когда она декламировала свои сочинения. В отличие от многих позёров, у которых эго было больше, чем таланта, поэзия этой женщины исходила из какого-то подлинного уголка её несчастной души. Она читала в течение пятнадцати минут, а затем владелец кафе пригласил остальных представить свои работы. Я слушал, как драматично выступили двое моих друзей, а затем поднялся и вышел на сцену сам. Моё выступление прошло хорошо, хотя я был несколько поражён, увидев знакомую фигуру, стоявшую позади. Когда я вернулся на своё место, она вышла вперёд с книгой в руке и встала перед нами.

— Я не поэт, но я люблю поэзию и была очарована тем, что услышала сегодня вечером. Я хотела бы прочитать короткое стихотворение поэта, ныне почти забытого. К сожалению, мы живём в эпоху, когда поэзией редко интересуются. И хотя её совершенно игнорируют, поэзию нельзя предать забвению, никто не может лишить нас голоса. Вот один такой голос, и пускай он не настолько… свободный по форме, как тот, что мы слышали у мистера Кристофера, он равен ему по экстравагантности.

"Дерзкая лиса", — сердито подумал я, хмуро глядя на неё, когда она открыла книгу и начала читать:

Я целую космический ветер, касающийся моего лица,

Пылающего, словно охваченное пламенем углей,

Тлеющих на чуждой земле Древней страны,

Которая жаждет узнать моё имя.

Я называю своё имя среди камней, что высятся

Словно чёрные башни под чёрными звёздами,

Осыпающими мою смертную плоть,

Тёмными песками Марса.

Я поднимаюсь столпом из чёрного камня,

Возрождаюсь из древней земли Юггота.

Я слышу звук, что пронизывает меня до костей:

Безрадостный смех какого-то безумного бога.

Я закрыл глаза, когда она начала читать, и это было ошибкой, потому что, слушая произносимые нараспев строки, я невольно перенёсся в описанную ей сцену, ощутил бурю, обжигавшую моё лицо и проникавшую под кожу, в самую мою плоть. Я схватился за лицо, почувствовав, как на нём начали образовываться наросты, но вежливые аплодисменты рассеяли видение. Они предназначались какому-то парню, а не таинственной женщине, окутавшей мой мозг кошмаром. Встав со стула и спотыкаясь, я покинул кафе, выйдя в ночь.

Она стояла, прислонившись к стене здания, и смотрела на звёзды.

— Ты чувствуешь запах надвигающегося тумана? Посмотри, как он скрывает звёздный свет. Чувствуешь приближающуюся бурю?

— Нет, — прямо ответил я, доставая пачку сигарет из кармана рубашки и надеясь, что это оскорбит её. — Не хочешь одну?

— Конечно, — ответила она.

Сунув сигарету в рот, я прикурил, затянулся, и протянул ей. Она поднесла тонкий цилиндр с наркотиком к лицу и вдохнула дым. Её рот даже не прикоснулся к нему.

— Ты пройдёшься со мной? — спросила она.

— Возможно.

Мне не нравилось находиться наедине с людьми, а тем более женщинами, которых я не мог понять и с которыми всегда чувствовал себя неуютно. А это была не обычная женщина. С того момента, как я впервые увидел её, мне было не по себе. Она походила на одну из пантер Уайльда, столь же опасную, сколь и соблазнительную. Мне казалось, что я ощущал её звериный голод, когда её бёдра прижимались к моим. Это вселяло в меня тревогу, пока я не услышал далёкие звуки музыки. Ах, как я был рад им. Уличное зрелище могло привлечь её внимание, и тогда я бы сумел сбежать.

Небрежно я повёл её на звук, в заросший и обычно заброшенный двор, который освещался всего одним слабым фонарём. В его тусклом свете были видны две фигуры. Та, что повыше, оказалась сгорбленным пожилым джентльменом, игравшим на старом потёртом аккордеоне, старомодном инструменте из другого века, с кнопками вместо клавиш. Он механически двигал по ним пальцами, совершенно не обращая внимания на производимую душераздирающую музыку.

Возле старика склонилось одно из самых странных и жалких существ, которых я когда-либо встречал. Инстинктивно можно было понять, что это не ребёнок, даже несмотря на то, что большую часть его лица закрывала маска обезьяны из потрескавшейся резины. С головы, прямо над маской, свисали спутанные грязные волосы, напоминавшие толстых мёртвых червей. Склонившись и рисуя на асфальте мелом, оно не подозревало о нашем присутствии.

Я посмотрел на свою спутницу и заметил, что она наблюдает за рукой существа, сжимавшей кусок жёлтого мела. Плоть его правой руки оканчивалась чуть выше костяшек пальцев, на левой же сохранились лишь два пальца. Маленькое существо прекратило рисовать, когда мы подошли ближе, повернулось и взглянуло на нас. Как странно блестели под маской его чёрные глаза. Пальцы выронили мел и начали двигаться, будто оно пыталось использовать какую-то жалкую форму языка жестов. Затем оно встало на короткие ноги и, пританцовывая, низко склонилось, как бы преклоняя колени перед женщиной.

Музыка заиграла громче, и, непринуждённо заключив свою спутницу в объятия, я закружился с ней в танце возле безмолвной пары, стоявшей неподвижно, словно предвестники гибельного рока. Старик наблюдал за нами, а я старался не смотреть на покрывавшие его гротескное лицо уродливые шишки и складки плоти. Маленький фамильяр склонил голову и протянул свою изувеченную руку. Оттолкнувшись от меня, женщина подошла к нему и поцеловала протянутую ладонь, а существо вздрогнуло от её прикосновения.

Музыка смолкла, старый джентльмен убрал руку со своего инструмента и тоже протянул ей. Она взяла его древнюю морщинистую лапу и поднесла к своему лицу. Её руки устремились к его бледному лицу, а затем зарылись в седые волосы. Подавшись вперёд, она приникла своими губами к его, а после впилась ими в уродливую опухоль на его щеке. Её поцелуй был долгим. Когда она, наконец, отстранилась, я, к своему ужасу, увидел кровь, сочившуюся из щеки старого джентльмена. Испытывая отвращение, я попятился, а когда старик дрожащими руками снова притянул лицо женщины к себе, бросился прочь.

II

Я брёл сквозь влажный туман, тот странный туман, что держался уже два дня. По звуку портовых гудков я понял, что добрался до Харборсайда, и, оказавшись на Уотер-стрит, направился через ворота в восьмифутовой каменной стене к древнему дому. Окружавшие его искривлённые деревья были окутаны густым туманом. На широком крытом крыльце я различил тусклый свет фонаря и услышал тихий пьяный напев. Уинфилд Скот уже ждал меня.

— А, собрат-поэт, подойди же и раздели моё вино, или попробуй этот обалденный ром, он согреет тебя от ненавистного тумана. Ты выглядишь как человек, нуждающийся в поддержке, что с тобой случилось, сынок, как её зовут?

Я взял предложенную бутылку рома и сделал большой глоток.

— Она настоящий дьявол.

— Разве они не все такие? Расскажи мне подробности. Но аккуратнее с ромом, приятель, до моего следующего чека ещё целая неделя.

Пока я рассказывал о своей встрече, взгляд Уинфилда становился всё серьёзнее. Думаю, иногда он притворяется более пьяным, чем есть на самом деле, словно подыгрывая тому, что от него ожидали, будто он будет исполнять роль городского пьяницы. Он внимательно выслушал мою историю.

— Хммм, — произнёс он после долгой паузы, а затем поднёс ко рту бутылку с вином.

— Что? — спросил я.

— Говоришь, она появилась из этого прокля́того тумана, когда ты читал "Людей Монолита"[45]? Ты ведь читал вслух?

— Не знаю. Иногда я читаю вслух, особенно стихи. Мне нравится чувствовать слова на губах. А что?

— Джастин Джеффри был поразительным поэтом. Я уже предупреждал, чтобы ты не читал вслух некоторые его мистические стихи. Теперь ты знаешь историю этого парня, как он написал рукопись своей печально известной поэмы в состоянии полного сумасшествия, сидя возле про́клятого монолита. Призрачное место и призрачный разум, оба связаны в безумии. В таком состоянии, поверь мне, люди способны воспринимать необычное влияние извне. Сынок, мы с тобой как поэты слишком хорошо знаем о странных вещах, что просачиваются в наше воображение. Откуда же?

— Я уже слышал всё это раньше, твою теорию о всеобщем безумии поэтов.

— Не всё, есть разные степени безумия. Я же говорю о тех, что касаются странных космических областей. Ты сам немного писал и читал об этом. Это место, старый морской порт, принимает тех из нас, кто способен воспринимать влияние извне. Мы ощутили бархатистый поцелуй того безумия, что породило поэзию "Людей монолита" и "Аль-Азиф"[46]. При помощи особой алхимии мы обращаемся к языку, который наполнен энергией. В результате появляется поэзия, которая пробуждает воспоминания. Нам следует проявлять осторожность, читая подобные вещи вслух.

— Ладно, я знаю, к чему ты клонишь. Хочешь сказать, что я призвал эту ведьму, произнеся вслух слова стихотворения безумного поэта?

— Ты схватываешь на лету. Пойдём, я хочу показать тебе кое-что интересное.

Я помог Уинфилду подняться. Он неуклюже доковылял до двери древнего жилища и толкнул её.

— Не думаю, что это хорошая идея, Уинфилд.

— Дай мне фонарь и не будь трусом. Суть в том, чтобы не задерживаться внутри слишком долго. Возьми меня за руку, дитя, если это поможет. Ты чувствуешь? Это царство безумия.

Я держался позади него, рассматривая хлам, которым была загромождена комната.

— Старик, что жил здесь, да упокоится он с миром, оставил следы безумия в этих гниющих стенах. Сколько же странных вещей он привёз из своих плаваний. Это место настоящий кладезь его неведомой добычи. Судя по историям, которые он рассказывал, и по тем моментам, что осторожно опускал, но на которые намекал, старик не останавливался ни перед чем, чтобы добыть их. Успокойся, здесь нам ничего не угрожает, по крайней мере, пока те раскрашенные камни стоят во дворе. Вот, нашёл.

— Нашёл что?

Он передал мне фонарь и взял маленький ящик из полированного чёрного дерева. Сдвинув защёлку, он открыл крышку. Я заглянул внутрь и увидел небольшой обсидиановым кинжал, лежавший на красном бархате.

— Что это? — спросил я.

— Жутковато выглядит, правда? Видишь ли, Джастин Джеффри был не единственным безумцем, посетившим Чёрный камень в Стрегойкаваре. На протяжении десятилетий суеверные крестьяне обрушивали удары своих молотов и топоров на этот монолит. И хотя они никогда не причиняли ему особого вреда, у его основания валяется куча отбитых осколков. Из одного из них наш морской капитан и изготовил это ритуальное оружие. Только богу известно, для чего он его использовал.

— Пойдём отсюда, — сказал я, закрывая крышку ящика. Уинфилд заметил, как я положил оружие в карман пальто. Он последовал за мной через дверь на крыльцо, которое служило его пристанищем.

— Послушай, парень. Этот старый город — не просто морской порт. Это врата, и нечто может быть призвано через них с другой стороны. А потому я не удивлюсь, если старый сумасброд и призвал когда-то ту женщину, кем бы она ни была. Если она связана с Чёрным камнем и безумными стихами Джеффри, то носить с собой эту штуку — плохая идея.

— Я хочу изучить его. Вырезанные на рукоятке символы кажутся знакомыми, я помню их по книге, которую видел в библиотеке Мискатоника. Может быть, удастся найти что-то об этой женщине.

— Ты имеешь в виду о её воплощении? Похоже ты и сам безумен. Я спокойно улыбнулся, а затем повернулся и пошёл в туман.

III

Я шёл по Уотер-стрит к океану и причалам. Сбросив маску спокойствия, под которой скрывал тревогу от своего подвыпившего друга, я брёл по пустырю, пока не оказался возле жалкой лачуги. Глубоко вдохнув туманный воздух, я толкнул покосившуюся деревянную дверь. Мерцавший свет одной-единственной свечи освещал это место. Старик сидел на ящике и ел рыбу, завёрнутую в газету. Заглянув в угол, я увидел груду одеял, в которой спал его приземистый спутник. На стене рядом с ним жёлтым мелом были нацарапаны странные символы.

— Здравствуй, Енох.

Он посмотрел на меня слезящимися глазами, из уголка его рта торчал кусок рыбы.

— Добрый вечер.

— Как ты?

Его глаза моргнули. — Как нельзя лучше.

Он задумчиво потянулся скрюченной рукой к изуродованному месту на лице и почесал. Снаружи до меня донёсся жалобный вой лодочного гудка, и, словно бы в ответ на него, я услышал тихий стон, который принял за шум ветра на воде. Этот звук усилился и превратился в яростный порыв ветра, сотрясший лачугу из дерева, металла и картона. Я взглянул на одну из дрожащих стен, на прикреплённые к ней маски из папье-маше. Подойдя, я осторожно коснулся одного из бледных лиц. Его тонкая поверхность прогнулась под моими пальцами.

— Что это, Енох?

— О, это личины её и её сородичей. Им нравятся эти фальшивые лица. Я потянулся, чтобы коснуться другой ужасной маски, и осторожно ткнул пальцем в пустую глазницу. Какими бы отвратительными они ни казались, ощущение было странно возбуждающим. Таким мягким. Возможно, если я буду очень осторожен, то смогу снять одну из масок со стены и надеть на своё лицо.

Старик начал тихо напевать в такт задувавшему в лачугу ветру:

— Они танцуют над чёрными безднами, направляясь к нам, чтобы посмеяться над нашей ничтожностью. Из угла комнаты доносилась приглушённая музыка флейты, сопровождавшая пение старика. Я повернулся, чтобы взглянуть на уродливого карлика. Всё ещё закутанный во множество одеял, он сердито смотрел на меня своими блестящими чёрными глазами. Надтреснутая флейта была прижата к отверстию его изорванной маски.

Что-то мягко коснулось моего плеча. Я повернулся. Её прохладный рот прижался к моему лбу, и я ощутил на коже движение её языка — такого странно мягкого, такого тёплого и тяжёлого. Но когда она отпрянула, я понял, что это был вовсе не язык, потому что всё ещё чувствовал его на своём лице. Протянув руку, я дотронулся до грибкового нароста на нём. Её бриллиантовые глаза засияли, а тени сгустились и изменили очертания нечеловеческого лица. Она вновь наклонилась ко мне и прильнула к губам. Пока мы целовались, моя рука скользнула в карман и нащупала кинжал. С безумным ликованием я вонзил небольшое лезвие ей в лицо, прямо в глаз. Как легко рвалась плоть, словно мякоть гриба, а гниль из её злобной физиономии хлынула на меня, заливаясь в глаза, рот и ноздри.

Я оттолкнул существо от себя и бросился прочь из этого призрачного места. Бушевавший ветер рвал мои волосы и одежду. Он рассеял зловонный туман, и я увидел тёмное небо, пронизанное серебряным светом мерцавших звёзд, похожих на россыпь драгоценных камней. Я наблюдал за несущимися грозовыми тучами, собиравшимися над возвышавшимся пиком Кингспорт-Хед[47], и слушал, как волны разбиваются о гнилые деревянные причалы. Сзади послышался странный шорох. Обернувшись, я увидел скопление больших листьев, которые ветер гнал по земле вслед за мной.

Нет, это были не листья, а тонкие впалые лица, колышущиеся на ветру. Я застонал, услышав в его завываниях другой звук. Вдалеке показались две смутные фигуры, выбравшиеся из своей ветхой лачуги. Одна играла на старинном аккордеоне, а другая в маске и с флейтой резвилась у его ног. Позади них, в сгущающейся темноте, появилась она. Буря бушевала вокруг этой дьяволицы, взметая маски в вихре кружащегося воздуха. Протянув руку, она легко подхватила одну из них и скрыла под ней своё израненное лицо.

Пробормотав несколько строк из безумных стихов, что вертелись у меня в голове, я бессмысленно рассмеялся. Покрывавшие мой рот и лоб наросты начали увеличиваться, сочась чем-то влажным из самых глубин чёрного космоса. Бросив взгляд на демона, скользившего ко мне по воздуху, я закрыл глаза, ожидая последнего поцелуя.

Перевод: Алексей Лотерман, 2023 г.

Примечания переводчика:

Рассказ Уилума Пагмаира "Плесневое пятно" (The Fungal Stain) появился в сборнике "Плесневое пятно и другие фантазии" (The Fungal Stain and Other Dreams) 2006 года.

Уилум ПагмаирЗА ВРАТАМИ ГЛУБОКОГО СНА

W. H. Pugmire — Past the Gate of Deepest Slumber(2006)

Рассказ Уилума Пагмаира "За вратами глубокого сна" (Past the Gate of Deepest Slumber) из его сборника "Плесневое пятно и другие фантазии" (The Fungal Stain and Other Dreams) 2006 года.

" Но навевая эти сны, ветра сметают дюжину других."

"Звёздные ветры" Г. Ф. Лавкрафт

I(Сайрус Линчвуд)

Меня разбудил вой ветра, и, прислушавшись, я понял, что шум доносится не снаружи, а откуда-то изнутри большого старого дома. Он звучал не как обычный ветер, в нём ощущалось нечто чуждое, что совершенно сбило меня с толку. Я поднялся из удобного кресла, в котором заснул с книгой на коленях, и вышел в коридор. Внимательно прислушиваясь к призрачным звукам, я осторожно ступил на лестницу, ведущую на первый этаж, но остановился на середине, когда дверь в библиотеку внезапно распахнулась. Филип Найтон, мой домовладелец, на мгновение застыл в дверном проёме, черты его лица исказились в растерянности, а руки вцепились в пряди седых волос. Не обратив на меня никакого внимания, он устремился к входной двери, открыл её и, пошатываясь, вышел в ночь.

Я спустился на первый этаж старого запылённого дома и закрыл дверь, но не стал её запирать. Затем, двигаясь неуверенными шагами, я направился в библиотеку, поскольку почувствовал сверхъестественное изменение в царившей там атмосфере. Переступив порог большой комнаты, я зажмурился от нахлынувшего головокружения. Смутные образы из забытых сновидений всплыли в моём сознании, и повсюду вокруг меня слышалось затихающее эхо какой-то далёкой, неземной бури. А потом всё стихло, мой разум прояснился, и я открыл глаза.

Подойдя к столу, я осмотрел стопку принадлежащих домовладельцу книг. Лежавший поверх неё том оказался редким изданием, опубликованным несколько десятилетий назад издательством "Оникс Сфинкс Пресс"[48]. Взглянув на открытую страницу, я продекламировал хорошо знакомые мне строки стихотворения:

Когда волны пронизывающего ветра обдувают моё лицо

И осколки космической памяти раскалывают мозг,

В буре я вижу резвящихся крылатых нимф

И уши мои улавливают богохульные звуки,

Что исходят из треснувшей флейты,

Зажатой в неуклюжей лапе

У нечеловеческой пасти того,

Кто надрывно дует в неё, бурлит и бормочет.

Отвернувшись от стола, я заметил на полу какой-то небольшой предмет, и, подняв его, удивился тому, каким лёгким он оказался. Мои глаза снова сыграли со мной злую шутку, потому что когда я попытался рассмотреть его внимательней, мне показалось, что предмет слегка изменил свою форму. Тут я ощутил чьё-то присутствие позади себя и обернулся, услышав, как мистер Найтон произнёс моё имя.

— Сайрус. Пожалуйста, помогите мне сесть на стул. Осторожней, да, благодарю. Ох, мои старые бедные лёгкие. Следовало догадаться, что не стоит выходить на улицу в такую холодную ночь. Но мне нужно было проветрить голову! Хотя снаружи оказалось ничуть не лучше, и этот дьявольский ветер! Я думал, что он преследует меня, а потом понял, что какая-то его часть находится внутри меня! Боже… или, вернее, боги! — он яростно замотал головой, словно пытаясь избавиться от наваждения.

— С вами всё в порядке?

Мистер Найтон искоса посмотрел на меня.

— Вы сущий дьявол, юноша, не так ли? Нет, не удивляйтесь. Ах! — он протянул руку к предмету, который я держал. — Вижу, вы нашли моего маленького друга. Должно быть, я уронил его, когда…

Затем он откинулся на спинку стула и закрыл глаза, массируя лоб своей древней рукой, кожа на которой была тонкой, словно пергамент. Его голос, когда он заговорил снова, казался тихим и спокойным.

— Из чего, по-вашему, вырезан этот маленький демон?

— Я бы сказал, что это какое-то дерево, но оно такое лёгкое.

— Верно. И оно также очень гладкое, почти шелковистое, как нежная яичная скорлупа или полированная кость. Это весьма необычно.

Мы молчали, и я не мог ничего понять по выражению его лица.

— Вам лучше? Может, мне вскипятить немного воды для чая? Вы дрожите.

— Но не от холода, нет. — Он наклонил голову и одарил меня странным взглядом. — Что привело вас сюда, юноша?

— Меня разбудил шум ветра.

— И что же вы услышали в нём?

— Ничего. Полагаю, меня отвлекло ваше странное поведение. Я был на лестнице, когда вы выбежали из библиотеки на улицу. И выражение вашего лица…

— Несомненно, моё лицо выражало множество эмоций! И я виню в этом вас. Нет, не смотрите на меня невинными глазами. Мы разговаривали о снах, когда впервые встретились, и я предложил вам снять свободную комнату в своём доме. Тогда вы удивили меня, сказав о снах как о вратах к глубинам памяти. Зная о моём сильном интересе к оккультным материям, вы порекомендовали мне некоторые сборники стихов, которые, как я теперь подозреваю, являются чем-то большим, нежели простой поэзией. Вы советовали мне читать вслух определённые строки стихов перед сном, уверяя, что они, как вы выразились, "способны провести человека в мир ярких грёз, каких ещё никто и никогда не испытывал". Что ж, ваше колдовство, как я его называю, превзошло, с позволения сказать, мои самые смелые ожидания.

— Думаю, что такое вполне возможно.

— Вы, умный юноша, не так ли? А знали ли вы, что это также способно повлиять на бодрствующий мир? Знали, что некоторые аспекты моей жизни приобретут черты сновидений? По выражению вашего лица я вижу, что знали. Так вот, когда в прошлом месяце я ездил в Новую Англию, чтобы навестить своего друга, то отыскал очаровательный магазинчик антиквариата, в котором надеялся найти некоторые редкие старинные книги. Вместо этого я обнаружил там то, что вы держите в своей руке. Эта фигурка показалась мне странно знакомой, хотя я никак не мог вспомнить, где видел её. Я подозревал, что мог встречать её изображение в какой-то книге, но ошибался. И купив статуэтку, я ощутил странное желание скрыть её от посторонних глаз, в том числе и от своих собственных. Владея ею, я чувствовал себя каким-то преступником. И с тех пор, как она попала ко мне, мои сны приобрели фантастический характер, но самый необычный из них приснился сегодня ночью. В нём я увидел это изваяние как живое существо. Его приземистая форма напомнила мне мужскую версию примитивной Виллендорфской Венеры. — В глазах домовладельца появилось почти мистическое выражение, когда он тихо усмехнулся и покачал головой. — Существо танцевало, играя на ониксовой флейте, и в воздухе ощущалось присутствие других сущностей. А потом я заметил, как что-то чудовищное возникло за пределами моего сознания, маленький демон предложил мне свою флейту, и я поднёс её ко рту…

Казалось, что он окунулся в ужас воспоминаний.

— Пробуждение сопровождалось сильными судорогами, — продолжил он. — Непостижимо, но я спал, стоя на ногах и чуть не упал! Когда же я, наконец, пришёл в себя, то обнаружил, что в одной моей руке была зажата эта искусно вырезанная фигурка. А в другой…

Я положил статуэтку на стол, подошёл к домовладельцу и прижал руку к его груди. Во внутреннем кармане его жакета находился какой-то предмет. Сунув руку за пазуху, я вытащила то, что там лежало — флейту из полированного оникса. Это была точная копия инструмента, который держало в своих лапах маленькое существо.

— Я принёс её с собой, — прошептал Филип Найтон, — из-за пределов сна![49]

II(Долина Сесква)

Космическая буря, порождённая среди мёртвых звёзд, ощутила силу той, кто призвал её — силу, которая была смесью земной магии и неземной алхимии. Следуя этому зову, буря безжалостно обрушилась на Землю и отравила ионосферу, пройдя через неё. Этот звёздный ветер принёс с собой воспоминания о тех, кто мёртв но видит сны. В бесконечной ночи он достиг таинственной долины, куда был призван, и устремился к зазубренным пикам титанической белой горы. Ветер мчался по верхушкам деревьев, пока, наконец, не отыскал стоявшую на вершине гигантского валуна чернокожую девушку.

Бумажная корона, которую она надела поверх пышной копны рыжих волос, трепетала в порывах разумного ветра. Он прижимался к девушке, шептал ей на ухо, скользил по губам. И она чувствовала восхитительный вкус древнего потустороннего сна, чудо которого настолько потрясло её, что, покачиваясь в экстазе, она раскинула руки в стороны и откинулась назад. Подхваченная ветром, девушка медленно опустилась на траву. Бумажная корона сорвалась с её головы и улетела прочь.

Она вслушивалась в пение ветра, но затем уловила иной звук. Другой обитатель долины наклонился и поднял бумажную корону, а затем шутливо надел её себе на голову. Закрыв глаза, он тоже прислушался. Почувствовав в песне ветра страсть к призвавшей его чародейке, он осторожно поднёс флейту к уродливому рту, и принялся передразнивать своей музыкой язык космического эфира. Словно оскорблённый этим, звёздный ветер вырвался из объятий девушки и рассеялся в стратосфере.

— Селена, — вздохнул парень.

Она неохотно открыла глаза, и на мгновение её лицо изменилось, превратившись в гладкую чёрную поверхность. Затем серебристые глаза преобразились, появился тонкий носик, а тёмная щель стала изящным ртом с красивыми полными губами. Девушка взглянула на существо перед собой и усмехнулась, заметив, как забавно оно надело корону, сдвинув её набок. Глубоко вздохнув, она сжала губы и выдохнула. Парень вздрогнул от пахнувшего ему в лицо совершенно чуждого воздуха.

— Я вижу, ты призвала Ветры Йита[50]. Весьма неразумно, даже с твоими талантами. И какие же заклинания ты использовала?

— Ничего такого, что есть в твоих изъеденных червями книгах, Саймон. Мне не нужны какие-то невнятные заклинания, потому что я неразрывно связана с внешними областями и являюсь их частью.

Он, игриво бросил девушке свою флейту, та поймала её и чувственно прижала к губам.

— Да, — согласилось существо, — ты в равной мере являешься порождением звёзд и этой тёмной долины. Какое прекрасное сочетание. Однако тебе не следует пренебрегать древними знаниями, ибо они чудесны, могущественны и истинны.

— А что это за "чудесная" книга у тебя в руках?

— Ах это, — он усмехнулся и поцеловал книгу, опустившись рядом с ней на траву. — Это, потрясающая находка. Помнишь прошлое лето, когда мы с Эдит ездили в Провиденс, штат Род-Айленд, чтобы посетить церковь, которую планировали снести?

— Да, Церковь свободной воли[51], из которой ты привёз какие-то заплесневелые книги и выцветшие витражные стёкла. Запах, впитавшийся в эти потемневшие осколки прошлого, всколыхнул воспоминания, похороненные глубоко в моей душе.

— Всё так. Что ж, Эдит до сих пор держала эту книгу у себя. Ты же знаешь, насколько она эгоистична, когда дело касается тайных знаний. В конце концов, я забрал у неё книгу и был удивлён, обнаружив, что это экземпляр "Liber Ivonis"[52]. Из-за своего равнодушия к древним фолиантам ты даже не представляешь, насколько редка эта книга. Но удивительно другое. С тех пор как я начал изучать её, мне стали сниться необычные сновидения, в которых я проник в немыслимые глубины, где обитает Безграничный! Да, я знал, что это поразит тебя, ведь ты так часто ощущала эти области мира снов, но в своих странствиях никогда не могла найти путь к ним.

— Именно из этих областей я слышала зов своего Старшего Брата. Безликий, он дразнит видениями, но смутно различим. Он зовёт, и всё же ускользает от меня. Я тянусь к нему, но он избегает моих объятий. И теперь ты говоришь, что смог отыскать его?

— Лишь один аспект из тысяч его форм и воплощений, слабое отражение его устрашающего величия. Очень немногим довелось узреть истинный лик Ньярлатхотепа! И я не встречал ещё никого, кому бы удалось проникнуть в такие бездны сна, чтобы предстать перед троном Азатота. До сих пор…

— Расскажи мне.

— Ты же знаешь, что достигнув совершеннолетия, дети долины Сесква покидают это место, чтобы отправиться в путешествие и отыскать те редкие души, что познали тёмные тайны. Помнишь молодого художника Сайруса, который изваял твой поразительный бюст? Конечно, помнишь. Он нашёл самую очаровательную душу — пожилого поэта, могущественного сновидца, который, впрочем, никогда не стремился к тёмной стороне, но к которому тьма взывала сама.

— И какое отношение этот пожилой человек имеет ко мне, дорогой Саймон?

— Я вижу твоё беспокойство, Селена. Та часть тебя, что рождена тенью долины Сесква, дремлет; но другая, порождённая за пределами космического хаоса, пробуждается. Звёздное вещество, составляющее бо́льшую часть твоего существа, стремится вернуться домой. Оно взывает к тебе так же, как ты сегодня призвала его. Тебе не терпится воссесть вместе со своим Старшим Братом у энтропийного трона Абсолютного Хаоса. Безграничный зовёт тебя. Волны его сновидений расходятся по вселенной. И всплеск психической активности возник здесь, в этой населённой призраками долине, я чувствую это своими старыми костями. Ничего подобного не было с тех самых пор, как шестьдесят лет назад божество, что мёртво но видит сны, неуклюже брело по своему затонувшему городу[53]. Ах, эти удивительные сны! Новый знакомый юного Сайруса может стать ключом к твоему возвращению.

— И ты узнал всё это из сновидений, навеянных чтением книги, которую ты держишь в руках?

— Да, ты же знаешь, что я часто читаю подобные книги вслух, и поэтому неудивительно, что возникают такие эффекты. Завтра мы отправимся на встречу с Сайрусом и Филипом Найтоном. А сегодня вечером, моя дорогая Селена, долина в последний раз воздаст тебе почести своим безымянным празднеством.

Он протянул ей свою массивную лапу, и девушка увидела, как та взволнованно дрожит. Вдохнув зачарованный воздух, она подняла чёрную как полночь руку, и их пальцы крепко переплелись.

III(Из дневника Филипа Найтона)

Я не претендую на полное понимание происходящего, но мне это определённо нравится. Нравится новое чувство приключения, это ощущение, что жизнь не проходит мимо. Последние два десятилетия я жил своей спокойной жизнью, наслаждаясь хорошей едой и восхитительной литературой. Но особый интерес к мрачной поэзии всегда таился в глубине меня. И я никогда особо не задумывался над этим, у меня просто не было причин задаваться вопросом, почему я был так очарован Странными сёстрами в "Макбете"[54], или отчего outré[55] истории Генри Джеймса приводили меня в восторг больше, чем его нелепые социальные романы. У меня всегда была склонность ко всему макабрическому — таково моё объяснение, и этого казалось вполне достаточно.

Конечно, я подозревал, что это странный и необычный интерес, поскольку не встречал никого другого, кто тоже испытывал бы его. Думаю, что это и стало началом моего отшельничества. Не найдя никого, с кем можно было бы разделить свою страсть, я с удовольствием оставался дома в окружении любимой литературы. Вот почему меня сразу так привлёк Сайрус, когда я увидел его в читальном зале библиотеки, находившейся всего в трёх кварталах от моего дома. Там он сидел и читал небольшой сборник избранных фантастических стихов Кларка Эштона Смита в мягкой обложке, недавно опубликованный каким-то нью-йоркским издательством. Что ж, от старых привычек трудно избавиться, а во мне всегда была (как бы выразиться?) склонность к драматизму. И вот я встал немного поодаль от его стола и тихо продекламировал несколько строк из "Жуткой тьмы" Смита[56]:

Волшебный ветер жутко завывает,

И всюду тени мрачные ползут,

Деревьев подражая шелесту, голоса их шепчут и поют…

Нахмурившись, библиотекарь шикнул на меня, но юноша широко улыбнулся и предложил подсесть к нему. Наша увлекательная беседа закончилась тем, что я пригласил его на ужин и познакомил со своей обширной библиотекой. И когда я узнал, что он ищет недорогое жильё, то совершенно неожиданно для себя предложил ему снять за бесценок мансарду в моём доме.

Разве не удивительно, как можно быть одиноким столько лет и не осознавать этого, пока в твою жизнь не ворвётся какая-нибудь совершенно очаровательная личность, которая нарушит это одиночество? Его присутствие в моём доме, совместные трапезы и тихие вечера в библиотеке за молчаливым чтением, всё это было похоже на вновь обретённые частички утраченной молодости, и со временем превратилось в великолепные платонические отношения.

Однако прошлой ночью произошло нечто такое, что заставило меня задуматься. И теперь я уверен, что сама рука судьбы привела этого молодого человека в мою жизнь. Мы взяли такси и доехали до довольно убогой части города. Был поздний вечер, но в этом месте кипела жизнь. Шум казался просто невыносимым, как и запах. Для моей затворнической натуры стало настоящим потрясением оказаться в подобной обстановке, среди того, от чего я так старался отгородиться. Тьфу! Толпы безумцев, которые по собственной воле стали пленниками наркотиков и алкоголя!

Что может быть отвратительней, чем покрытое грязью и брызжущее слюной человеческое существо, бродяга, который смотрит на всех с неприкрытой ненавистью, когда его просьбы о подаянии игнорируются? Быть может спешащие офисные клерки с совершенно пустыми лицами? Я не знаю, всё это казалось таким мерзким и бессмысленным, и вызвало во мне свирепую ненависть, о существовании которой я даже не подозревал.

Моё раздражение длилось всего пару минут, пока Сайрус вёл меня от такси к высоким металлическим воротам, за которыми я увидел узкий мощёный переулок между двумя высокими кирпичными зданиями. Взяв меня за руку, Сайрус толкнул створки ворот, и мы шагнули к неприметной лестнице, спускавшейся к входу в какое-то уединённое заведение.

— Почему бы вам не присесть за столик, Фил, а я закажу нам кофе? — сказал Сайрус.

Я сел, наблюдая, как он подошёл к окошку в стене и протянул кому-то немного денег, а затем вернулся, чтобы присоединиться ко мне. Оглядевшись, я был приятно удивлён царившей здесь атмосферой, резко контрастировавшей с тем, что было снаружи. Множество людей самых разных возрастов сидели за столиками или расположились на больших диванах и тихо беседовали, стояли у стеллажей с книгами и бродили по комнате, изучая висевшие на стенах картины. Было восхитительно тихо. И когда свет трижды мигнул, Сайрус улыбнулся и шепнул:

— Пришло время для поэтических чтений.

Какой-то богемный тип с растрёпанными волосами, одетый во всё чёрное, и оттого казавшийся ещё бледнее, подошёл к одной из книжных полок и выбрал том, затем вышел на освещённое место и раскрыл книгу.

— Стихотворение Самуэля Лавмена, — объявил он, и начал читать поэму, посвящённую покойному Томасу Холли Чиверсу[57]. Когда парень закончил, аплодисментов не последовало, он поставил книгу на полку и вернулся на своё место. Поднялась пожилая женщина и прочла отрывок из сборника удивительных стихов новоанглийского поэта Эдварда Дерби[58]. После вышел Сайрус, достал из кармана пальто маленькую книжечку и зачитал пару сонетов неизвестного мне Уильяма Дэвиса Мэнли[59].

Я пытался решить, стоит ли и мне продекламировать по памяти одно из своих любимых сочинений Эдгара По, когда из самого тёмного угла с мучительной неторопливостью возникло нечто. Тучное существо медленно подкатило свою инвалидную коляску к месту, освещённому бледным светом лампы. Сайрус наклонился ко мне и взволнованно прошептал:

— Это Кайл Гноф[60], слепой поэт. Он настоящий гений, но очень редко выступает!

Я никак не мог избавиться от чувства отвращения при виде этой бесформенной массы раздутой плоти. Никогда раньше я не видел таких рук, кожа на них сильно обвисла тяжёлыми складками, когда они поднялись, сжимая кусок засаленного пергамента. Одна ладонь осторожно разгладила поверхность бумаги, словно нащупывая текст, написанный шрифтом Брайля. Жалкое существо медленно подняло свою тяжёлую голову, и я различил на его лице остатки того, что когда-то было глазами. Ужасные дряблые губы приоткрылись, выпустив струйку густой слюны, и, неуклюже искривившись, произнесли:

— Утраченная песнь Безумного араба из его книги тёмных сновидений, ранее не публиковавшаяся и обнаруженная лишь недавно. В моём вольном переводе.

Мне было трудно разобрать его речь, но когда он попытался заговорить, я ощутил не жалость, а тепло на сердце. Казалось, я инстинктивно понимал заключённого в этом отвратительном теле прекрасного поэта. Кайл Гноф слепо улыбнулся в пустоту своей идиотской улыбкой, а затем продолжил:

Ньярлатхотеп,

Он явится Всевидящим оком,

Крадущимся в мерцающем сиянии Семи Солнц[61].

Он остановился, чтобы отдышаться, а затем начал бормотать что-то неразборчивое. Его дрожащие губы жадно хватали воздух, словно в поисках подходящих слов. В этом зрелище, каким бы отталкивающим оно ни было, присутствовало что-то такое, что взволновало меня. И прежде чем полностью осознать свои действия, я сунул руку во внутренний карман и достал флейту, которую нашёл за пределами царства сна. Поднявшись, я подошёл к задыхающемуся поэту и сел перед ним. Поднеся флейту ко рту, я стал наигрывать мелодию, эхом отдававшуюся внутри головы. Масса содрогающейся плоти передо мной разинула пасть и начала устрашающе завывать. Затем он ударил рукой себя по лицу и вонзил обломанный ноготь в лоб, где нацарапал какой-то символ[62].

— В своих метаморфозах мы обретаем вечное перерождение, — выкрикнул он.

Его окровавленная рука протянулась ко мне, и я приподнялся на коленях ей навстречу, на её мизинце я заметил кольцо, похожее на маленький деформированный череп. Влажной густой кровью Кайл Гноф помазал мой лоб. А затем, словно в знак презрения, он быстро поднял свою босую массивную ногу и яростно ударил ею меня по голове.

Когда я пришёл в себя, то обнаружил, что нахожусь дома, в постели, с сильнейшей головной болью. Сайрус сидел рядом, тихо напевая себе под нос, и свет свечей мерцал в его необычно бледных, почти серебристых глазах. В руке он держал резную фигурку, которую я нашёл в Новой Англии, нежно поглаживая её, словно маленького фамильяра. Я посмотрел на эту бесформенную, словно высеченную из камня диковинку при свете свечей, и удивился тому, как сильно в моём бессознательном бреду она напоминала напавшего на меня слепого поэта-идиота.

IV(Долина Сесква)

Купаясь в серебристом лунном свете, деревья долины Сесква танцевали свой медленный танец под нежную песню ветра. Где-то на горе с двумя вершинами зверь выл на луну, разевая свою пасть и восхваляя её призрачный свет. Под босыми ногами Селена всё меньше ощущала призрачный пульс долины, частью которой она была, и всё сильнее чувствовала другой, взывавший к ней из космоса. И скоро на этот зов будет дан ответ.

Она медленно шла через рощу, а деревья тянулись своими ветвями к её распущенным волосам. За ней следовали дети долины Сесква, и серебристые глаза этих существ, рождённых сверхъестественной тенью, с обожанием смотрели на её очаровательную эбеновую кожу. Слегка покачиваясь в танце, они двигались в такт размеренной пульсации долины, которая соответствовала ритму их собственных сердец.

Девушка грациозно подняла руки навстречу сгущавшемуся туману, струившемуся к ней по горному склону. Она улыбнулась неясной фигуре, двигавшейся во мгле — высокому парню, чьё худощавое тело было облачено в алые как закат одеяния, его массивные руки затянуты в блестящие перчатки, такие же чёрные, как её собственная кожа, а лицо скрыто тёмной вуалью. Его голова была увенчана тройной короной из белого золота, и девушка почтительно склонилась перед ним. Позади него в туманном воздухе она увидела семь алебастровых сфер, пылавших словно солнца. Её глаза заблестели, когда эти сферы начали темнеть и чернеть, они величественно расправили свои крылья и устремились к ней. Одна из них запустила когти в развевающиеся рыжие волосы, и девушка почувствовала исходящий от безликого существа дух мира снов, из которого оно пришло.

Человек в маске обнял её и закружился в танце. Вслед за ними, пробираясь через траву и сорняки, по земле ползли тени долины, воспевавшие магическими словами звёздный свет. Пара замерла, и Селена прижалась губами к тёмной вуали, скрывавшей лицо Саймона, ставшего воплощением того, кто вскоре заключит её в объятия и поведёт за грань к кислотному трону Безграничного.

V(Из дневника Филипа Найтона)

Мы сидели в тихом уголке полупустого кафе, потягивая напитки и тихо разговаривая. Я мельком изучал друзей своего жильца, этих существ из неизвестного мне города. Чернокожая девушка особенно очаровала меня, поскольку её кожа хоть и была черна как ночь, её лицо совершенно не имело африканских черт. В ней ощущался намёк на что-то благородное и экзотическое, а таких серебристых глаз как у неё, я никогда раньше не встречал. Спутником девушки был худощавый парень со смуглой кожей, чрезмерно широкими плечами и большими руками, скрывавший своё лицо под широкими полями шляпы. Я никак не мог увидеть его глаза, но вот его рот имел странную форму и двигался с какой-то неестественностью. А его одежда хоть и выглядела новой, была пошита по моде прошлых десятилетий.

— Вы понимаете, — сообщил этот гротескный джентльмен, — что большинство инопланетных существ, о которых написано в изъеденных червями фолиантах и истлевших рукописях, не более чем порождения снов. Человеческий мозг, как бы я ни высмеивал его, необычайно могущественен и способен на удивительные вещи, хотя это обычно является простой случайностью, непреднамеренным и хаотичным результатом невероятно сильного бреда. Альхазред был именно таким случаем. Больше половины его "Аль-Азифа" не что иное, как записи о демонах, увиденных им в безумных сновидениях.

Его слова беспокоили меня. Он говорил о человеческом роде так, будто сам не принадлежал к нему. И непринуждённая манера, в которой он разглагольствовал о тёмных материях, напомнила мне, что я вступил в причудливый мир, который не мог постичь. В самом деле, я будто попал в сон. И глядя на Сайруса, я видел в его глазах такое же сильное волнение, когда он зачарованно слушал этого парня по имени Саймон.

— Возьмём, к примеру, "Тех, что в воздухе", о которых вы, Филип, читали в стихах Дерби. Он писал, что их призывают многократным повторением формулы Дхо, и что они не могут явиться без пролития человеческой крови, благодаря которой принимают телесную форму[63]. Тьфу! Разве нуждается внеземное божество, появившееся тысячелетия назад в эпохи, предшествовавшие тому тёмному периоду, когда жизнь в океане только зародилась, в такой помощи смертных? Эта идея нелепа. А ведь есть серьёзные "исследователи", которые верят в подобную чушь. Я встречал нескольких таких в Мискатонике. И всё же, существуют сущности, порождённые болезненными видениями безумцев — силой столь же смертоносной, как ядерный кошмар Эйнштейна. — Он усмехнулся. — Что за демоническая сила! Человеческий мозг может создавать свою собственную реальность, этот напряжённый орган способен вызывать и излечивать болезни, сумасшествие и смерть, порождать в воображении множество тварей, богов и дьяволов. А легенды об этих существах описаны в текстах бесчисленных фолиантов по некромантии. Всё это так необычно.

Я кашлянул.

— И кем же вы считаете меня, мистер Уильямс?

— Вы, любезный сэр, являетесь исключительным случаем, проводником в глубочайшие бездны сна. Вы не вызывали созданных вашими снами сущностей, вас самих призвали те, кто пришёл Извне. Вы пешка в их дерзкой игре.

— Каким беспомощным я чувствую себя из-за вас, — пробормотал я.

Молчавшая всё это время девушка внезапно пошевелилась и медленно поднесла руку к моему лицу. Я ощутил исходящий от неё землистый запах, который смутно замечал, когда находился рядом с Сайрусом, тогда я считал, что это его лосьон после бритья или что-то в этом роде. Запах, довольно сладкий и не вызывавший отвращения, сильнее всего исходил от Саймона Уильямса. Но был и другой аромат, который напомнил мне о чём-то, что я смутно припоминал из тех времён, когда пробуждался от крепкого сна. Девушка по имени Селена дотронулась своей прохладной рукой до моего лба, и я ахнул, когда потемнело в глазах.

— Твоя душа, — проворковала она, — прикоснулась к внешним областям, где обитает Безграничный, тот, чьим воплощением служит мой Старший Брат. Пожалуйста, помоги мне пересечь космический предел.

А затем она опустила руку и положила поверх моей. Зрение прояснилось, и я увидел её прелестное лицо.

Я интуитивно чувствовал, что эти существа (ибо как ещё я мог их назвать?) таили в себе невероятную силу. Но при этом они действительно нуждались в моей помощи! И, несмотря на все разговоры Саймона о "ничтожной" роли человечества, он требовал от меня открыть ему путь, который я отыскал в глубинах сна — оказать услугу, сути которой я не понимал, но которую мне хотелось выполнить для него. Для них всех.

Я нежно поднёс изящную руку девушки к своим губам, и она вздрогнула от моего поцелуя. Когда же я заглянул в её серебристые глаза, мне показалось, что я могу различить в них целое море эмоций.

VI(Сайрус Линчвуд)

Я стоял в библиотеке, потягивая вот уже третий бокал виски. Но опьянение никак не могло обуздать растущего волнения. Взглянув на своего пожилого домовладельца, я заметил, что и он тоже дрожит в нетерпении. Конечно, он старался выглядеть хладнокровным и собранным, сидя за столом и нервно поглаживая пальцами маленькую кедровую шкатулку, в которой лежала outré[64] флейта. Наконец, он больше не мог сдерживать эмоции.

— Где они, чёрт возьми? — спросил он.

— Успокойтесь, мистер Найтон, они готовятся. Саймон любит превращать всё в фарс.

Не успел я это сказать, как Саймон Грегори Уильямс влетел в комнату, преисполненный ликования. На нём не было шляпы, и он не потрудился скрыть свои истинные черты, которые являются нашим наследием. Я не мог сдержать улыбку, наблюдая за выражением испуга на лице мистера Найтона, и, подойдя к нему, ободряюще положил руку на его плечо.

— Да! — воскликнул Саймон, расхаживая по комнате с вытянутыми перед собой руками и широко растопыренными пальцами, словно ощупывая призрачную атмосферу. — Это действительно врата! Я редко когда ощущал такое присутствие. Здесь одно из тех диковинных мест на Земле, где пересекаются миры. Сайрус, помнишь, я рассказывал тебе о вратах, которые обнаружил на улице Рю д'Осей[65]? Чистая случайность, точнее, чистый инстинкт привёл меня туда. Я почувствовал сверхъестественный запах эфира среди зловония тёмной речной воды. Там были полуразрушенные фабрики, серый дым которых заслонял солнечный свет. И в этом смоге я заметил запах крови, оставшийся от сновидцев прошлого, от тех редких душ, что заманили в это нечестивое место. И здесь очень похожее место, поэтому, Филип, когда мы закончим, вы должны рассказать мне историю этого дома. Были ли в вашем роду какие-нибудь необычные предки? Но об этом позже, а сейчас начнём нашу магическую прелюдию. — Он устремил жадный взгляд на кедровую шкатулку. — Скажите на милость, что там у вас?

— Нечто невероятное, — заверил его пожилой джентльмен, осторожно открывая шкатулку и вынимая из неё ониксовую флейту.

— Ну надо же! — Саймон выхватил флейту из его рук и вперился в неё своим пугающим взглядом. — Предмет явно не из этого мира, поразительно! — Он продемонстрировал мне флейту. — Парень, помнишь, я показывал тебе ту статуэтку в Мискатоникском университете, которую вылепил психически сверхчувствительный юноша по имени Уилкокс[66]? Какой великолепной была его работа, она содержала в себе неземную силу. И всё же она была сделана человеческими руками. А это…

Он осторожно поднёс флейту к губам и мягко подул в неё. По комнате пронёсся низкий звук, и немного потемнело. В дверном проёме возникла фигура девушки. На ней было платье из жёлтого шёлка, облегавшее её изящное тело. Роскошные рыжие волосы, ниспадавшие почти до щиколоток, сияли в свете множества мерцающих свечей, которые велел зажечь Саймон. Она неторопливо подошла к тому месту, где сидел мистер Найтон, и, соблазнительно наклонившись, поцеловала его в лоб.

— Мы выражаем вам нашу глубочайшую признательность, Филип. Вы уникальный сновидец. — Её губы приблизились к его рту, и по испуганному выражению лица старика я понял, что он никогда ещё не испытывал ничего подобного.

Саймон вдыхал горячий живой воздух в музыкальный инструмент у своего рта. Не в силах больше сдерживаться, я позволил человеческой маске медленно сползти с моего лица и открыться сескванским чертам. Домовладелец, освободившийся от поцелуя Селены, изумлённо уставился на мой истинный облик. Улыбнувшись, я подмигнул ему, а затем закрыл свои серебристые глаза и прислушался к музыке флейты, за ней я услышал другой звук — шум потусторонних ветров. Это был шум, который я уже слышал той ночью.

Девушка величественно воздела руки в знак приветствия. Зрение начало затуманиваться, и комната странным образом расплылась, словно утратив свою материальность. Это было потрясающе! Проступили неясные очертания фигуры, зажавшей в своей неуклюжей лапе треснувшую флейту. Над ней я скорее ощущал, чем видел, кружившихся существ, похожих на летучих мышей, которые двигались в поклонении Безграничному, этому демону Абсолютного Хаоса. Я знал, что смотрю на то, чего никогда не следует видеть. Моё лицо горело и пульсировало, будто его черты были гротескно изуродованы. Краем глаза я заметил, как Филип Найтон прикрыл глаза и съёжился в кресле. У ног старика расположились двое существ, бесформенных, похожих на маленькую статуэтку, которую он показал мне в ту ночь, когда для меня началось это безумное приключение.

Звуки, наполнявшие комнату, достигли своего апогея, когда из космической тени появилась ещё одна фигура. Это было безликое существо, чёрное как ночь, с тройной короной на голове. Напевая, Селена бросилась к нему, опустилась на колени и завыла, когда существо запустило свои когти в её распущенные волосы. Комната наполнилась шумом и движением неземного ветра. Мне казалось, что его стремительный поток вот-вот сдерёт кожу с моего лица. И всё же я не мог отвести глаз от этих двух чёрных существ, одно из которых яростно тянуло другое за волосы. Богиня поднялась, сбросив с лица человеческую маску. Её облик был чудом живой тени, в которой тлели эбеновые точки полуночного звёздного света. Её Старший Брат снял со своей головы тройную корону из алебастрового золота и надел на неё.

Я обернулся на звук восторженного визга и увидел Саймона, чьё лицо было скрыто за маской тумана, он бросил зачарованную флейту мистеру Найтону, который поднял голову, услышав его ликующий возглас. Внезапно Саймон оказался рядом со мной, целуя меня в перекошенное лицо и притягивая к Селене. Демонический ветер завывал у нас в ушах, и когда он проникал в поры нашей кожи, мы вкушали воспоминания, которые он принёс — воспоминания о тех, кто мёртв но видит сны, о Древних, что пребывают за гранью реальности. Боже, это было восхитительно! Мы яростно щёлкали челюстями и выворачивали свои конечности. Изменившиеся, мы преклонили колени как истинные звери перед божеством потустороннего. Я рассмеялся, когда одно существо, похожее на летучую мышь, подлетело к мистеру Найтону и выхватило у него из рук ониксовую флейту. Оно зависло перед лицом старика, а затем коснулось тонким когтем его лба. Я всмотрелся в оставленную им отметину, из разорванной плоти медленно проступила густая кровь. И вновь засмеялся, когда пожилой джентльмен упал на колени, а алая струйка устремилась ему в рот. Выражение его старческого лица соответствовало моему собственному ощущению этой экстатической анархии.

Саймон Грегори Уильямс поднял свою звериную морду и завыл. Разинув пасть, я вторил его нечестивому вою. То, что раньше было Селеной, а теперь соединилось со своим божественным братом, подплыло к нам, словно порождённый сном суккуб, и коснулось наших пылающих лиц эфемерными руками. И наши языки в упоении заскользили по её ладоням.

Перевод: Алексей Лотерман, 2023 г.

Примечания переводчика:

Рассказ Уилума Пагмаира "За вратами глубокого сна" (Past the Gate of Deepest Slumber) был опубликован в сборнике "Плесневое пятно и другие фантазии" (The Fungal Stain and Other Dreams) 2006 года. Название основано на фразе о спуске Рэндольфа Картера по семистам ступеням к Вратам глубокого сна в начале повести "Сновидческие поиски неведомого Кадата" (The Dream-Quest of Unknown Kadath, 1926–1927), а сам сюжет обращается к мотивам "Снов в Ведьмином доме" (The Dreams in the Witch-House, 1932), "Гипноса" (Hypnos, 1922), и прочих рассказов Лавкрафта.

Роберт М. ПрайсКОСТЁР БОГОХУЛЬСТВ

Robert M. Price — The Bonfire of the Blasphemies(2017)

Рассказ из цикла "Мифы Ктулху. Свободные продолжения". Кто-то устроил пожар в библиотеке Мискатоникского университета. Утрачены ценнейшие книги — "Некрономикон", "Сокровенные Культы" и другие. Старый доктор Пепперидж, используя технические средства и магические ритуалы, решил во что бы то ни стало найти первоисточники и восстановить эти книги.

Полиция быстро установила, что это был поджог. Но Эзра Пепперидж, старый учёный, работавший в библиотеке Хоуга при Мискатоникском университете, понял это сразу же, как только заметил огонь. Пепперидж увидел, что хотя пожар и был необычайно сильным, он охватил только одно крыло увитого плющом здания, где располагалась Комната Специальных Коллекций, его любимое пристанище. Кто-то использовал изощрённые средства, чтобы ограничить распространение пожара; так поступает охотник, который целится только в одно конкретное животное в стаде. И как показали последующие расследования, поджигатель являлся членом воинствующей фундаменталистской секты, которая вела вендетту против "оккультистов и дьяволопоклонников". Доктор Пепперидж не помнил ни названия секты (все они были довольно похожими и, следовательно, взаимозаменяемыми), ни имени её основателя. Но учёный вспомнил хвастовство главного сектанта — до того, как тот раскаялся и "уверовал в Господа", он в течение многих лет являлся лидером сатанинского культа, стремящегося проникнуть в традиционную христианскую культуру Америки и подмять её под себя. В 1970-х годах было несколько таких мошенников, и ещё появлялись подобные во время "Сатанинской Паники" 1990-х. Но большинство из них уже давно занялись другими видами рэкета, и таких мошенников ещё не разоблачили. Однако у старого библиотекаря имелись основания полагать, что этот пожар являлся смертельно опасным начинанием.

На протяжении десятилетий экзотическое содержание ныне превратившихся в пепел книг из Комнаты Специальных Коллекций служило тем, что закон называет "привлекательной неприятностью", маяком света для заплутавших потерянных душ, которые верили, что древние еретические книги позволят им заключить контракт с дьяволом и приобрести сверхъестественную силу, чтобы использовать её, без сомнения, для мелких и эгоистичных целей, для достижения которых было бы достаточно обычных социальных навыков, если бы они их имели. Не раз в дальних лесах случались гнусные ритуальные убийства, плюс один или два психотических срыва, и несколько изгнаний бесов из одержимых; причины этого тактично умалчивались. Пепперидж знал, что именно этот сомнительный пожар послужил причиной шуток: "Наконец-то!" и "Скатертью дорога!", которые он слышал среди толпы зевак, когда адский огонь начал угасать, и дрожащие от холода преподаватели и студенты вернулись в общежития и квартиры в кампусе.

Но реакция доктора Пеппериджа была не такой, нет, совсем не такой. Он прекрасно понимал: то, что произошло здесь в эту холодную, но согретую огнём ночь, являлось более серьёзной трагедией, чем кто-то либо мог предполагать. Древние и незаменимые книги безвозвратно утеряны? Да, Пепперидж тоже оплакивал бы такую потерю, такой акт варварства, если бы, скажем, погибла серия книг Трумэна об истории Новой Англии или "Архив альтернативной науки" Морристера. Но старик, как никто другой, знал, что потеря Комнаты Специальных Коллекций и её запретного содержимого представляет намного большую экзистенциальную опасность, чем утрата дорогих, но обыденных редкостей.

О, ужасная ирония фанатиков, совершивших это злодеяние! Они и не подозревали, что натворили. Ибо Пепперидж знал, как они были правы и как ужасно ошибались! Он не был слепым и приземлённым учёным, не подозревающим о существовании Сил, недоступных человеческому пониманию, но не выходящих за рамки человеческих молитв. Из своих собственных расследований случайных смертей и экзорцизма в университетском городке Аркхэм и его окрестностях Пепперидж знал, что в этих зверствах было нечто большее, гораздо большее, чем фанатизм и шалости, вышедшие из-под контроля. Некоторые из глупых фальсификаторов оккультных книг были словно обезьянами с автоматами, но случались опасные времена, когда даже неправильные заклинания могли навлечь на наш мир апокалиптическое зло, но от него защищали те самые запретные книги, которых одни жаждали, а другие боялись. Пепперидж изучил различные гримуары, демонологии и оккультные писания, и узнал, как их сила может быть использована (и применялась) в качестве защитных оберегов, устройств, отводящих порчу, для предотвращения гибели и изгнания нечестивых. И это работало! Как ещё объяснить, что такой арсенал магического оружия все эти десятилетия находился здесь, в беззащитном университетском городке в эксцентричной Новой Англии?

А теперь эта защита исчезла. Но репутация города и университета уже давно заслужила (суеверную?) славу узла сверхъестественных энергий. Всё ещё существовала реальная возможность того, что едва ли понимаемые силы могут заявить о себе здесь, будь то по приглашению глупых смертных или по их собственной инициативе. Может быть, старый библиотекарь был параноиком, как он иногда сам о себе думал. Конечно, любой, кому он мог бы доверить свои страхи, подумал бы так же. Таким образом, он доверял только самому себе. И его план начал формироваться.

Он знал, что должен заменить как можно больше редких текстов, или хотя бы переписать их содержание. И это была нелёгкая задача. Очень немногие университетские библиотеки в Западном полушарии когда-либо обладали копиями оккультных трудов, но они тоже на собственном горьком опыте узнали, к какому вреду может привести одно лишь хранение этих книг, и отказались от них. Возможно, другие университеты вообще уничтожили редкие книги, хотя ни одна библиотека не призналась бы в таком преступлении. И одну или две коллекции, как подозревал Пепперидж, постигла та же участь, что и коллекцию Мискатоника.

Когда старый учёный стряхнул снег с ботинок и вернулся в постель, он поблагодарил себя или кого-то за то, что буквально на днях он позаимствовал из Коллекции одну недавно приобретённую книгу, чтобы ознакомиться с ней повнимательней. Это было своего рода апокрифическое дополнение или приложение к "Эльтдаунским Осколкам". Осколки, якобы оставшиеся от исчезнувшей цивилизации или даже с другой планеты! Предполагалось, что это новое дополнение будет представлять собой аналогичный набор сообщений от ещё одной внеземной расы, переданных от ордена древних архивистов, таких же, как сам Пепперидж. Некоторые вещи, казалось, были постоянны во вселенной везде, где процветал разум. О, Пепперидж прекрасно понимал, что серьёзное отношение к такому "сумасшедшему" сочинению будет стоить ему академического авторитета, но публично он всегда прибегал к сентенции Сола Либермана: "Мистицизм — это чепуха, но история чепухи — это наука". Однако в глубине души он знал, что это не чепуха и что это гораздо больше, чем наука.

Пепперидж считал большой удачей, что именно эта книга избежала огня, так как в её напыщенном переводе имелось несколько намёков, которые помогли бы в его проекте. Возможно, как он и мечтал, он найдёт в этой книге даже больше информации.

На следующий день занятия продолжались как обычно, но библиотека Хоуга была закрыта, так как производилась оценка ущерба, и полиция осматривала сгоревшую комнату. Таким образом, доктор Пепперидж смог провести весь день в своей квартире в кампусе, накинув халат на худощавое тело и покуривая трубку. Он углубился в расшифровку "Эльтдаунских Осколков", когда внезапно вспомнил свой вчерашний сон. Он был забыт, как часто забываются даже самые красочные сны, до сегодняшнего дня. Пепперидж уставился на протекающий потолок, пытаясь вспомнить тот сон.

Кажется, он находился в каком-то затенённом месте, которое тускло перекликалось с тонкими, не поддающимися идентификации фоновыми звуками. Он обнаружил, что стоит перед сидящей фигурой странных пропорций, со смутными и размытыми очертаниями. Она была покрыта шелками, немного жёлтыми, немного золотыми. В своём сне Пепперидж ожидал эту фигуру, как студенты ждали от него информации в университетской библиотеке. Это была своеобразная смена ролей. Он не помнил, чтобы фигура действительно передавала информацию, которую он искал, но, когда он проснулся, доктор Пепперидж понял, что есть определённые вещи, которые он знал и словно бы знал их всегда. Единственное, что ещё он вспомнил из своего сна, да и то смутно, — что произошла какая-то сделка. Ну, что ж. Он продолжил изучение спасённой книги.

В тексте имелась грубая схема, предположительно воспроизведённая с оригинала. Она выглядела на удивление сложной, заставляя доктора Пеппериджа задуматься о запутанных мандалах высшей математики. Углы на схеме вызвали у него слегка тошнотворное ощущение дислексии. Текст на полях подразумевал, что это иллюстрация "врат", хотя они вряд ли были похожи на них. Пепперидж снял свои очки и протёр глаза (хотя врачи говорили, что этого делать не положено). Даже если "врата" — это метафора, то какой смысл заложен в ней? Когда надвигающаяся головная боль внезапно рассеялась, мысли Пеппериджа переключились на нечто совершенно не относящееся к делу: портретную галерею почтенных преподавателей и администраторов, расположенную на стенах Большого Зала. Глядя на них, библиотекарь часто думал о том, что, если целью такой выставки было увековечить память об этих ветеранах Мискатоникского университета, это сработало не очень хорошо. Что касается большинства студентов и даже нынешнего поколения преподавателей, то эти портреты в рамах с таким же успехом могли бы являться изображениями императоров из династии Габсбургов. Пепперидж знал, что его собственное лицо никогда не будет висеть в этой галерее, и он не возражал; ему было интересно, могут ли души этих старых бородатых и лысеющих патриархов попасться в ловушку на холстах.

"Перестань, старина!" — упрекнул он себя и попытался отбросить эту мысль. Но как раз перед тем, как библиотекарь смог изменить поток своих размышлений, он обнаружил, что сосредоточился на одном запомнившемся ему портрете преподавателя политической экономии по имени "Некто Пизли", с которым был связан какой-то скандал или тайна. Одно звено вело к другому, и Пепперидж отложил в сторону "Эльтдаунские Осколки". С Пизли было связано нечто, имеющее отношение к изысканиям библиотекаря, ему требуется лишь подумать и вспомнить. Пепперидж попытался поймать ускользающую мысль. Наконец, у него получилось! В библиотеке Хоуга ему показали дневник, написанный этим Пизли. Его содержание было настолько необычным, что главный библиотекарь попросил Пеппериджа решить, следует ли помещать этот дневник в Специальную Коллекцию. Пепперидж прочитал дневник с некоторым интересом и в конце концов постановил, что лучшее место для него — в разделе Психологии Отклонений. Однако теперь он вспомнил, что видел в том дневнике заметки относительно гипнотического устройства, которое, по мнению Пизли, позволило бы ему участвовать в каком-то перемещении души. Позже, в своём дневнике, профессор утверждал, что это устройство сработало! В течение многих месяцев, как ему впоследствии рассказывали другие, его личность претерпевала резкие изменения, так что он уже не казался прежним человеком. Об этом альтер-эго Пизли ничего не помнил после того, как вернулась его первоначальная личность. Но он также утверждал, что он действительно вспоминал то, что следовало бы считать серией лихорадочных снов, в которых он предположительно сам проживал среди разумных существ, совершенно не похожих на людей, в подземном архиве. Пизли даже утверждал, что изредка он мог выглядывать в окна, и видел мир густых и влажных джунглей, населённых титанами мелового периода. Это приключение, как полагал Пизли, было настоящим путешествием не только в пространстве, но и во времени.

На этом этапе размышления доктора Пеппериджа были прерваны стуком в дверь. Он встал и поплотнее запахнул халат, надеясь, что посетитель не сочтёт его ленивым бездельником. Так получилось, что ему нанёс визит один из полицейских, что присутствовали на месте пожара в предрассветный час. Он пришёл сообщить новые детали о расследовании причин пожара. Естественно, библиотекарю не терпелось их услышать. Большим событием стало задержание поджигателя. Именно тогда Пепперидж узнал о роли религиозного фанатика в этом деле. Его оказалось легко выследить, и он казался почти счастливым, страдая от такого "преследования" со стороны властей. Имя этого фанатика звучало как Лэтроп или похоже. Доктор Пепперидж попытался вспомнить, где он о нём слышал. Среди его предков по материнской линии кого-то звали Лэтроп, и библиотекарь надеялся, что он не окажется родственником поджигателя. Он поблагодарил офицера и вернулся к своим мыслям. Наконец, все эти размышления утомили старика, поэтому он убрал очки и залез под одеяло с электрическим подогревом. Вскоре он заснул.

Он не видел снов, но, как это часто бывает, когда бодрствующий разум перестаёт беспокоиться об ответе, подсознание свободно извлекает из глубин памяти недостающий фрагмент. Таким образом, на следующее утро Пепперидж проснулся от того, что ему удалось установить связь, которую он так старался найти. Теперь он знал, почему ему вспомнился дневник Пизли: странный рисунок из "Эльтдаунских Осколков" довольно точно соответствовал описанию устройства из дневника Пизли.

По прошествии двух недель доктор Пепперидж нашёл в Аркхэме человека, который рекламировал свои услуги по ремонту небольших двигателей. Он принёс ему описание из дневника Пизли и копию древней схемы, и спросил механика, похоже ли это на функциональное устройство.

— Ну, мистер Пепперидж, я даже не могу предположить, что делает эта конструкция, но её схема достаточно проста. Все детали для неё довольно легко достать. Мы можем попробовать.

Доктор Пепперидж не был так уверен в успехе, как механик, но, с другой стороны, даже профессор политической экономии как-то смог собрать это устройство, хотя и жил в заумном мире своих теорий о перемещении души. Для такого старого человека, как Пепперидж, даже починка тостера была равносильна постройке ракеты, поэтому он был счастлив оставить это дело профессионалу.

Восстановление сгоревшей комнаты шло быстрыми темпами, но доктор Пепперидж обнаружил, что не может получить прямого ответа ни от совета директоров библиотеки, ни от администрации университета: для чего будет использоваться обновлённое помещение? Они должны понимать, что редкие книги нельзя просто взять и заменить. Так зачем же нужна новая Комната Специальных Коллекций? У Пеппериджа были и другие обязанности в библиотеке. Он не боялся потерять свою должность, ему всё равно скоро выходить на пенсию. Но в недалёком будущем у него были планы на обновлённую коллекцию книг, хотя их будет не так много, как раньше.

Настал день, и Пепперидж направился в мастерскую, где он заказывал изготовление необычного устройства. Вместе с ним был студент-помощник, и они осторожно доставили странного вида конструкцию из прутьев, цилиндров и зеркал в квартиру библиотекаря. Пепперидж установил устройство на своём столе, сел перед ним, выключив свет и опустив шторы. Когда его предвкушение превратилось в тревогу, он активировал устройство.

Он никогда добровольно не прибегал к гипнозу и считал себя неспособным поддаваться ему. Сначала ему показалось, что ничего не произошло, но через несколько минут нетерпения он решил посмотреть в сторону от стола, на окружающую его комнату, и когда он это сделал, его ожидал сюрприз: не было видно ни мебели, ни знакомых картин. Ничего, кроме туманных стен туннеля, через который он, казалось, двигался без усилий. В конце туннеля Пепперидж увидел необычный свет, но он чувствовал, что это, скорее всего, просто визуальное искажение.

Когда он приблизился к выходу из туннеля, сцена резко изменилась. Привычные боли старика исчезли. Он почувствовал себя более выносливым и крепким, чем раньше. Но уже через секунду он заметил, как странно ощущается его тело. Оно могло быть даже не его собственным. Пепперидж взглянул вниз на резиновый конус, где ожидал найти свои ноги и грудь. Его первой мыслью было, что его каким-то образом поместили в какие-то тяжёлые ножны, но его визуальная перспектива вращалась и смещалась, словно библиотекаря качало на волнах. Он слышал звуки, щелчки и хлопки, а не слова, и всё же он верил, что может понять, что означают эти звуки!

Что ж, ещё один странный сон. Устройству удалось только усыпить его. Должно быть, это тот же самый сон, который устройство вызвало у Пизли. Осознание этого погасило всякий страх, и Пепперидж рискнул оглядеться с любопытством и интересом. Из дальних углов огромного помещения вышло несколько существ (или машин?), которые выглядели такими же, каким видел себя Пепперидж. Это были огромные конусы, каждый из которых имел множество конечностей, похожих на щупальца осьминога, отходящих от верхушки. На конце одного из щупалец имелся шар, похожий на булаву, покрытую немигающими глазами вместо шипов.

Эти существа шокировали бы человека, незнакомого с эзотерическими преданиями, с которыми много лет работал доктор Пепперидж. Но он почувствовал себя как дома. Не будучи практикующим эзотериком, он, тем не менее, занял позицию стороннего наблюдателя и в этот момент не мог не испытывать определённого трепета при виде реальности причудливых существ и чужеродных мест, которые раньше имели окраску мифа и экстравагантности. Конические существа теперь окружали его, как будто приветствуя гостя. Прочитав дневник Пизли, он получил некоторое представление о том, что происходит. Как донести до них то, что он искал здесь? На мгновение он почувствовал разочарование из-за неспособности тела, в котором он оказался, говорить как человек. Постепенно Пепперидж осознал, что если он перестанет бороться и позволит себе впустить в сознание смысл щелчков конусообразных существ, то сможет понять их, по крайней мере, на каком-то уровне. Однако он понятия не имел, как "говорить" на их своеобразном языке, но вскоре понял, что они способны понимать его мысли.

Пепперидж вздохнул с облегчением, когда хозяева дали ему понять, что могут удовлетворить его желание, и повернулись, ведя его к огромному ряду полок и шкафов, содержащих потусторонний аналог его собственной утраченной библиотеки оккультных книг. (К этому времени доктор Пепперидж совершенно забыл, может ли он видеть сны и имеет ли вообще какое-либо значение различие между бодрствованием и сновидением).

Видя неуклюжесть новичка с клещами на его змеевидных руках, другие конусы извлекли из хранилища большую папку из какого-то лёгкого металла и положили её на высокую платформу, которая напомнила Пеппериджу средневековый скрипторий. Библиотекарь в виде существа-конуса остановился, чтобы почувствовать свои крабоподобные конечности, прежде чем попытаться перевернуть листы из металлической ткани и переписать их содержимое на другой носитель, предоставленный для этой цели.

Это была "Книга Эйбона". Как и в случае с большинством наиболее важных книг, находившихся в его ведении, Пепперидж, естественно, был знаком с её содержанием, но недостаточно хорошо, чтобы воспроизвести книгу наизусть. Он всегда завидовал тем, кто обладал благословенным даром фотографической памяти! Этот экземпляр не был ни латинским "Liber Ivonis", переведённым Филиппом Фабером, ни норманнско-французским "Livre d'Eibon" Гаспара дю Норда. Перед ним лежал открытым оригинальный текст, написанный гиперборейскими иероглифами! Пепперидж не знал этого языка, и никто из живущих людей не знал. Но он достаточно хорошо помнил латинскую и французскую версии, чтобы, вероятно, отважиться на новый перевод на английский, когда вернётся в своё время и в свой дом.

Здесь было трудно оценить течение времени, но всё равно казалось, что потребуется очень много дней, чтобы выполнить эту задачу. И постепенно он научился общаться со своими новыми коллегами. Он спросил, правда ли то, что он подозревал: был ли гиперборейский текст записан в этой потусторонней библиотеке самим колдуном Эйбоном, путешествующим во времени? Пепперидж разволновался, обнаружив, что его догадка подтвердилась, хотя и был сильно озадачен, услышав, что этот философ скопировал печально известный текст из рукописи в папке точно так же, как это сделал Пепперидж! Совершенно сбитый с толку, библиотекарь затем спросил, кто написал их версию? Конусов этот вопрос удивил и развеселил. Конечно, Эйбон скопировал свой текст из их экземпляра, и он сам ранее написал его во время другого визита, совершённого в более поздний момент его жизни. Когда колдун скопировал текст, он не знал, что конусообразные существа ранее похитили постаревшего Эйбона, который к тому времени уже написал свою книгу.

Ошеломлённый этой головоломкой, Пепперидж почувствовал, что слабеет, теряет сознание. В какой-то момент он пошевелился и с облегчением обнаружил, что снова сидит в своём знакомом рабочем кресле перед устройством, детали которого начали замедлять своё вращение. Если всё это было сном, то библиотекарь, должно быть, заболел лунатизмом, так как теперь он был полностью одет. И ещё одно удивительное явление: у его ног лежал металлический контейнер с "Книгой Эйбона".

Доктор Пепперидж надел своё самое тёплое пальто и направился в Библиотеку. Он думал, что посмотрит, какие ремонтные работы выполнили со вчерашнего дня. Представьте себе его удивление, когда он увидел, что задача выполнена, а рабочие ушли! Затем он посмотрел на своё пальто и впервые заметил, что на земле больше нет снега! Он был выведен из транса дезориентации, когда один из преподавателей университета, профессор Олдстоун, проходя мимо Пеппериджа, воскликнул:

— Замечательно, что ты вернулся, Эзра! Хороший творческий отпуск?

— Творческий отпуск? — удивился библиотекарь. — Э-э, да, я, э-э, полагаю, что да, спасибо.

Олдстоун, слегка озадаченный ответом, ушёл. Доктор Пепперидж постоял мгновение на месте, затем повернулся и отправился в свою квартиру. Сбросив пальто, он плюхнулся в рабочее кресло. Именно тогда он заметил то, чего раньше не замечал. Пепперидж увидел ворох бумаг, заполненных его собственным почерком, с различными инструкциями, указаниями и адресами, а также удивительными предложениями относительно дальнейших шагов в его поисках. Конечно, он не помнил, как сочинял этот материал. Но это заставило его осознать то, что должно было быть очевидным: он не только отправил себя обратно в затерянный мир инопланетных архивистов. Они воспользовались его авантюрой, послав одного из своих собственных развоплощённых путешественников, чтобы "подчинить" себе его бездействующее тело. Конусы, должно быть, благосклонно отнеслись к его проекту (возможно, просто сочувствие коллег-библиотекарей!) и решили помочь ему быстрее с этим справиться. Морщинистое лицо Пеппериджа сложилось в улыбку благодарности. Он только надеялся, что "арендатор" его физического тела не сделал ничего постыдного, за что ему пришлось бы отвечать!

Эзра Пепперидж начал готовиться к необходимой поездке в Германию, где ему предстояло завести определённые сомнительные знакомства, чтобы продвинуться дальше по пути к неизвестному месту, где он мог бы договориться об аудиенции со старым отшельником, человеком, которого считали давно умершим. Его звали Фридрих Вильгельм фон Юнцт.

Творческий отпуск библиотекаря, который вместо него взял "другой", закончился, поэтому он опасался, что ему будет трудно выпросить разрешение на эту новую поездку в Европу, но всё, что ему нужно было сделать, это сказать правду: у него появилась неожиданная возможность найти замену некоторым драгоценным книгам, потерянным в огне. Никто из администраторов библиотеки не мог возразить на это.

Что ж, размышлял усталый путешественник, он больше никогда не будет жаловаться на проживание в американских отелях! Его трансатлантический перелёт прошёл без происшествий и почти с комфортом. Пепперидж отдохнул один день в отеле рядом с Берлинским аэропортом, прежде чем его последующие поездки на поезде привели его в унылые, умирающие деревушки, две из которых даже не были отмечены на современных картах. Кто-то, должно быть, использовал значительное личное влияние, чтобы поддерживать железнодорожное сообщение с этими станциями.

Наконец Пепперидж прибыл к месту назначения, в деревню под названием Стрегойкавар. Ему пришлось расспросить почти всех жителей некогда живописной деревни, прежде чем он получил подсказку. Выяснилось, что объект его поисков не был известен под своим настоящим именем. Кто-то наконец предположил, что он, возможно, захочет поговорить с пожилым учёным с невероятной фамилией "Фвиндфуф", который, возможно, что-то знает. Конечно, старик оказался самим фон Юнцтом.

Пепперидж обнаружил, что встреча с таинственным автором взволновала его ещё больше, чем общение с коническими инопланетянами! Как фон Юнцт смог так продлить свою жизнь? Пепперидж был почти уверен, что старик не поделится своим секретом, но, если бы действительно существовал источник молодости, фон Юнцт, неутомимый искатель тайных и чудесных мест, был бы тем, кто нашёл его.

Сразу за деревней располагалось большое баронское поместье, почерневшие балки которого всё ещё поддерживали средневековые каменные стены. Здесь присутствовали многочисленные признаки упадка и запустения, как будто предназначенные для отпугивания посетителей. Но Эзра Пепперидж не унывал. Ему пришлось использовать обе руки, чтобы поднять и опустить большой дверной молоток, вызвав тяжёлое, глухое эхо внутри дома. Примерно через десять минут массивная дверь открылась, явив взору библиотекаря едва различимого в тени высокого худощавого мужчину, одетого в чёрную шёлковую тунику и брюки, скорее похожие на пижаму. Эта скелетообразная фигура не сказала ни слова, но повернулась и направилась прочь по огромному, затянутому паутиной коридору. Казалось, гостя ждали. Так же молча Пепперидж последовал за ним. В этом полумраке было трудно различить детали, но библиотекарь мог поклясться, что видел прикреплённую к стене табличку, из которой высовывалась человеческая голова. Когда Пепперидж приблизился к ней, то вздрогнул при виде рогов, торчащих изо лба. Почему-то он был уверен, что для таксидермиста такое изделие было не первым в его творческой карьере.

Пепперидж вслед за слугой прошёл через открытую дверь в большую комнату с высоким потолком, слабо освещённую послеполуденным солнечным светом через витражное окно. Вдоль стен тянулись книжные полки, заполненные старыми томами, которые, естественно, вызвали любопытство библиотекаря, но он также увидел, что на полках стояли статуэтки и артефакты, от которых он быстро отвёл глаза. Он увидел в тени силуэт лежащего человека и подумал: не может ли это быть престарелый фон Юнцт, прикованный к кровати или кушетке? Но это было не так. Тевтонский голос с сильным акцентом донёсся с противоположного конца комнаты, где в кресле с высокой спинкой, украшенном резьбой, сидел хрупкий старик.

— Я вижу, вы обратили внимание на мумию Чёрного Фараона. Позвольте мне представить вас друг другу.

Неохотно, но с удивлением Пепперидж шагнул немного ближе к неподвижной, завёрнутой в марлю фигуре. Он надеялся, что ему мерещатся порождённые страхом вещи, когда ему показалось, что он увидел, как дёрнулись пальцы древней мумии.

— Мистер Пепперидж, познакомьтесь с Его Величеством Нефрен-Ка, Владыкой Верхнего и Нижнего Египта, наследником мудрости Ахерона и Стигии. Ваше высочество, я представляю вам Эзру Пеппериджа, исследователя земель, на которые ангелы боятся ступать. Мистер Пепперидж, вы знаете систему иероглифов? Если знаете, вы, возможно, захотите изучить надписи на этих марлевых повязках, поскольку они описывают будущее всех, кто их читает. Нет? Позор.

Пепперидж отвернулся от мумии и подошёл к сидящему мужчине. Тощий слуга, который сам был похож на мумию, указал библиотекарю на стул.

— Спасибо, Сурама, — послышался удивительно энергичный, немецкий голос.

— Признаюсь, я поражён встречей с вами, сэр! — воскликнул Пепперидж. — Простите меня, но я должен спросить: как это возможно, что вы остаётесь среди живых, герр профессор? Вы жили в конце девятнадцатого века, не так ли?

Фон Юнцт усмехнулся.

— Судя по вашей принадлежности к университету, я уверен, что вы слышали о человеке по имени Джозеф Карвен, да? Конечно, слышали. Этот замечательный человек поделился тайной долгой жизни в теле с двумя коллегами здесь, на европейском континенте. Тем не менее, его очень долгая жизнь не смогла защитить его от насилия со стороны меньших людей. Насколько я знаю, он подвергался нападениям дважды, а возможно и больше. Будучи очень умным, он нашёл способ вернуться. Сегодня он ходит среди людей. Я встретил его сто с лишним лет назад и убедил его, за цену, которую я не хочу называть, поделиться со мной своими секретами. Таким образом, мы с вами сегодня сидим и приятно беседуем. Но я поклялся молчать и не раскрывать тайну долголетия. И я должен предупредить вас, чтобы вы не пытались найти этого Карвена, как вы нашли меня. Я уверен, что он не обрадуется вашему визиту.

— Благодарю вас, сэр, — ответил Пепперидж. — Я прислушаюсь к вашему совету. Но я должен осмелиться попросить вас о помощи в другом вопросе. Экземпляр вашего великого опуса, хранящийся в моём учреждении, был утерян во время большого пожара, устроенного врагами знания. Я стремлюсь возместить эту ужасную потерю.

— О да, об этом мне сообщили.

Слезящиеся глаза доктора Пеппериджа расширились при этих словах, но он решил, что будет мудрее не спрашивать. Его хозяин щёлкнул костлявыми пальцами, чтобы призвать своего доверенного слугу. Последний появился быстро и протянул библиотекарю старую и хрупкую книгу. Пепперидж сразу понял, что это было: ещё один экземпляр "Безымянных культов" в оригинальном издании "Black Letter". Осмелится ли он прикоснуться к этой книге? Он не хотел предполагать.

— Возьмите её, мой юный коллега, — сказал фон Юнцт. — Мне она больше не нужна. Я слишком хорошо знаю, что там написано. Может быть, книга принесёт вам пользу. А теперь давайте поговорим.

Ошеломлённый Пепперидж пытался придумать вежливые комментарии, чтобы подчеркнуть удивительные высказывания этого великого человека, черты которого оставались невидимыми для него сквозь завесу теней. Всё, что он мог разглядеть, — это очки в пенсне и огромные ницшеанские усы, которые вибрировали от слов, произносимых Юнцтом. По мере того, как день переходил в вечер, а затем в ночь, Пепперидж сидел, беспомощно очарованный, изо всех сил пытаясь отметить и запомнить дикие откровения, которые его наставник выдавал за праздную беседу. Он узнал о диких обрядах покрытых пеплом шиваитских аскетов Индии, которые обедали на кладбищах и пили кровь из человеческих черепов. Ему рассказали об истинной мотивации печально известного Жиля де Рэ, прославившегося под именем "Синяя Борода". Фон Юнцт говорил об опасностях, которые ожидали тех учёных, которые в эти дни утверждали существование параллельных вселенных. Тайны Хаоса и Телемы больше не оставались аллегорическими. И, что уже было неудивительно, старый мистик был хорошо осведомлён об исследованиях конических обитателей в их подземельях. Потрясённый Пепперидж сразу же узнал источник самой странной на первый взгляд информации, записанной в "Безымянных Культах".

Час действительно был очень поздний, когда хозяин позвал своего одетого в чёрное помощника, который проводил гостя в приготовленную для него комнату. Фон Юнтц объявил:

— Я желаю вам счастливого пути, когда вы отправитесь домой, юный Эзра. Сурама проводит вас утром. Вы не спрашивали, но, боюсь, я больше не смогу внести свой вклад в восстановление вашей библиотеки. Остальное из того, что вы видели на моих полках, — в основном стандартные работы по этнологии, психологии и криптозоологии, я думаю, это не совсем то, что вам нужно.

Вернувшись, наконец, домой, в Аркхэм, Эзра Пепперидж с удвоенным усердием посвятил себя дальнейшим поискам. Он с облегчением обнаружил в "Безымянных Культах" определённые формулы для некромантического допроса мёртвых, которые произносились над "жизненными солями", что, как он понял, означало разложившиеся останки желаемого информатора, какими бы древними они ни были. Конечно, он когда-то читал этот отрывок, как и все остальные, но он больше не помнил деталей, и общей сути вряд ли хватило бы для заклинания, где бессмысленные слоги предназначались исключительно для создания определённых мощных звуков и вибраций.

Но как он должен раздобыть останки старого Людвига Принна? Ибо именно к нему мискатоникский библиотекарь должен был обратиться в следующий раз.

Он наполовину ожидал, что инструкции, оставленные когда-то обитателем его освобождённого тела, могут содержать некоторую соответствующую информацию. Должно быть, он подсознательно вспоминал какую-то заметку, которая при первом прочтении не имела смысла. Конечно же, там была контактная информация какой-то компании, торгующей запрещёнными реликвиями печально известных злодеев и их жертв на чёрном рынке. Однажды он получил каталог товаров этой компании, и был поражён, увидев выставленные на продажу банки с пеплом из нацистских концлагерей; обугленные кости, украденные из могилы Адольфа Гитлера, найденные после его тайного захоронения в кремлёвской стене; плод, который носила Шэрон Тейт, когда семья Мэнсонов убила её; сохранившиеся в банке опухоли, вырезанные из свежего трупа Джозефа Меррика, викторианского "человека-слона", и череп печально известного маркиза де Сада. Каждое предложение было более отвратительным, более душещипательным, чем предыдущее. Пепперидж задавался вопросом: как можно проверить подлинность этих ужасных предметов и можно ли это сделать? Но у него не было другого выбора, кроме как доверять своему источнику, и поэтому он связался с дилером по указанным подпольным каналам.

Оказалось, как он и предполагал, что прах Принна (в конце концов, он был сожжён на костре инквизиции) был доступен, поскольку его украли из секретного музея в Голландии. Урна с прахом стоила Пеппериджу каждого цента его сбережений и потребовала крупных займов, но ему удалось заполучить её.

Условия эффективного использования этого материала были просты в принципе, но, тем не менее, представляли собой серьёзную проблему. В квартире Пеппериджа, если сдвинуть мебель, должно быть достаточно места, а также уединения для его запланированной операции. Но ему требовался помощник, причём особого рода. Поразмыслив, Пепперидж решил, что и это он может устроить. Благодаря своим утомительным обязанностям в определённых административных комитетах он знал о нескольких студентах, проходящих академический испытательный срок и балансирующих на грани отчисления из университета. Он решил подойти к одному из таких студентов. Пепперидж предложил ему свою помощь — замолвить за него словечко профессорам, если студент примет участие в его проекте, и даже получит немного денег за это. Любой молодой человек, без сомнения, не мог бы не задаться вопросом, какой эксперимент будет проводить библиотекарь.

Вербовка прошла безупречно. Спортивный парень, которого Пепперидж выбрал, был готов сделать всё, что могло бы помочь ему избежать гнева родителей, которые оплачивали счета за его образование. А обещанные деньги? Они пригодятся на несколько кружек пива в таверне Эрни. Добрый старый библиотекарь провёл студента в свою квартиру, стараясь сделать так, чтобы никто не видел, как они вошли. Парень выразил некоторое удивление состоянием квартиры: стулья, письменный стол и диван были сдвинуты к стенам, а пол пуст, если не считать странной и сложной диаграммы, нарисованной цветными мелками.

— Игра в "Классики"? — удивился студент.

— Нет, боюсь, что нет, — ответил Пепперидж. — Однако я полагаю, что это нечто вроде игры, потому что существуют определённые правила, и мне нужна твоя помощь, чтобы следовать им, Тим. Теперь мне нужно, чтобы ты встал прямо здесь. Ты услышишь, как я, э-э, произнесу молитву на языке, которого ты, вероятно, не знаешь. Молитва может показаться немного странной, но потерпи. Ты поймёшь, что делать, когда придёт время. Я действительно ценю твою помощь, мой мальчик.

— Конечно, доктор Пеппер.

Это была шутка, которую старик слышал слишком много раз, чтобы ещё на что-то обижаться. И студент, вероятно, подумал, что это действительно имя библиотекаря.

Парень стоял спокойно, лишь время от времени оглядывая комнату, как будто он искал кого-то, ради кого разыгрывался этот своеобразный спектакль. Ему не пришлось долго ждать.

В комнате резко похолодало. По этому сигналу доктор Пепперидж высыпал горсть пепла на пол в центре диаграммы и быстро отступил назад. Достав из ножен на поясе мясницкий нож, он развернулся, схватил оцепеневшего студента за воротник и вонзил лезвие ему в грудь. Когда студент беззвучно рухнул на пол, Пепперидж неуклюже собрал в ладони столько багровой крови, сколько смог, и разбрызгал её над пеплом. Задыхаясь от прилива адреналина и головокружения, Пепперидж сумел возобновить предписанное песнопение.

Его глаза почувствовали внезапное давление, как будто что-то взорвалось перед его лицом. На какое-то мгновение он ослеп. Всё снова начало всплывать в поле зрения, когда он услышал властный голос с хитрым намёком на коварство. Прежде чем он сменился криком, Пепперидж понял, что голос, как и ожидалось, говорит по-голландски. К счастью, это был один из многих языков, которыми эрудированный библиотекарь владел достаточно свободно. Крики затихли, сменившись прерывистой речью. Чем больше он слышал, тем труднее было понять, и доктор Пепперидж осознал, что Людвиг Принн появился перед ним совершенно голый; его лысая и высохшая фигура была почти вся покрыта сильными ожогами и шрамами, он говорил на давно устаревшей версии голландского. Но Пепперидж легко приспособил свои уши к этому языку, на котором был написан знакомый текст "Тайн Червя" Принна.

— Добро пожаловать, о мастер Принн! Простите, что нарушил ваш покой!

— Покой? — удивился голый человек. — Разве ты не знаешь, откуда я пришёл? Поверь, там тебя не будет ждать покой! Теперь, о несчастный из века деградации, я обязан оказать тебе услугу. Не бойся и говори прямо!

— Ах, это ваша, ваша книга, которую я обязательно должен найти.

— И ты ждёшь книги от меня, у которого нет даже тряпок, чтобы одеться?

— Нет, нет, милостивый сэр. Вы только продиктуйте мне, а я буду записывать.

Призрак, которого Пепперидж призвал, сильно дрожал, как будто ожоги всё ещё мучили его, но он ответил:

— Я помню эту проклятую книгу, которая обрекла меня на пламя в этом мире и в следующем. Но не приказывай мне повторять её, чтобы меня не постигли ещё худшие муки!

Пепперидж впадал в отчаяние.

— Милорд, я должен её получить! Но, может быть, вы процитируете лишь часть из книги? Могу я услышать от вас "Сарацинские Ритуалы?"

— Тьфу! Это худшее, из-за них я страдаю больше всего! Но пойдём, займёмся этим, чтобы я мог скорее уйти!

Библиотекарь включил портативный магнитофон, надеясь, что ему не придётся испытывать терпение замученного Принна, останавливаясь, чтобы сменить кассеты.

Час спустя дело было сделано. Принн, казалось, не замечал присутствия Пеппериджа, вздрагивая от какой-то новой степени мучений. Библиотекарь выключил свой магнитофон, затем прочитал заклинание в обратном порядке, и гротескная фигура исчезла, вернувшись обратно в пепел. Что-то заставило Пеппериджа произнести вслух: "Вы — соль земли".

Он запомнил ещё одну процедуру из "Безымянных Культов", предназначенную для превращения неповреждённого тела в его химические рудименты, и теперь он произносил её над убитым студентом, имя которого он уже забыл. Комната всё ещё пребывала в беспорядке, который нужно было устранить, но, по крайней мере, не было неудобного трупа, от которого нужно было избавиться.

Около полуночи усталый учёный проснулся с осознанием того, что совершил одно из тех ритуальных убийств, о которых так долго сожалел. Но сейчас с этим ничего не поделаешь.

Расшифровка речи Принна оказалась нелёгкой задачей. Такие вещи, как программное обеспечение для распознавания голоса, представляли для старика пугающую перспективу, и он не осмелился нанять кого-то другого для расшифровки "Сарацинских Ритуалов". Поэтому он приступил к выполнению задачи сам, постоянно останавливаясь, записывая, нажимая на повторное воспроизведение, проверяя точность и так далее. Несмотря на интерес к этой теме, Пепперидж счёл расшифровку почти невыносимым наказанием. Но в конце концов он справился с ней и возрадовался. Затем он долго спал.

На следующий день он оценил свой прогресс. Ему удалось заполучить, в той или иной форме, три фундаментальных труда по древним знаниям: "Книгу Эйбона", "Безымянные Культы" и "Сарацинские Ритуалы". Это был тщательный процесс, но он был далёк от завершения. Оставалось ещё по крайней мере одна книга, которую Пепперидж должен был восстановить. Он обратился к работе фон Юнцта, будучи уверенным, что она подскажет нужное ему решение. Никто никогда не заявлял, что владеет останками Безумного Араба. Действительно, их и не должно существовать, если легенды правдиво повествовали о смерти старого отступника. Его биограф Ибн Халликан клялся, что, по словам перепуганных свидетелей, Абдул Альхазред был полностью поглощён каким-то невидимым демоном на виду у всех. Так что должен быть другой способ.

И он существовал. Пепперидж пойдёт к тому же источнику, из которого сам араб получил свои откровения. "Сарацинские Ритуалы" Принна рассказывали, как можно вызвать Воинство Экрона, этот рой пустынных джиннов, которые, как говорят, появляются в виде кашляющих насекомых, стрекочущей саранчи и жужжащих мух. Именно этому способу откровения ненавистная книга обязана своим оригинальным арабским названием "Аль-Азиф" — "Жужжание". В далёкой древности Охозия, царь Израиля, отправил гонцов в Экрон, один из городов филистимской пентады, чтобы найти оракула божества Экрона, могущественного Баал-Зебуба, Повелителя Мух только для того, чтобы быть проклятым за это пророком Илией. Столетия спустя Альхазред тоже искал запретного оракула, и он тоже в конце концов поддался смертельному проклятию. Что могло бы случиться с Эзрой Пеппериджем, если бы он тоже осмелился? Он решил склониться перед судьбой, которая открылась ему так же ясно, как если бы он расшифровал её по надписям на льняном саване Нефрен-Ка.

Всё встало на свои места, потому что вскоре Пепперидж узнал о готовящейся археологической экспедиции в Святую Землю, спонсируемой школой богословия Мискатоника. Для него практически не составило труда обеспечить себе место в команде. Скоро они сядут на самолёт до Тель-Авива, а затем отправятся в Ашдод, ещё один из великих филистимских городов. Экрон лежал к югу от всё ещё населённого города. Экрон, как и древний Гат, давным-давно обезлюдел, в отличие от Газы и Ашдода. Он располагался на кургане Хирбет эль-Муканна. Название Экрон можно было прочесть и как Аккарон, что доктор Пепперидж распознал как Ахерон, древний город магии и зла в Хайборийскую эру.

Он уже бывал в одной из таких экспедиций, поэтому его участие не казалось надуманным. Несмотря на старость, доктор Пепперидж смог засучить рукава и заняться настоящей работой в этом начинании, которое само по себе представляло интерес для него как для антиквара. Но никто не возражал, когда он сослался на усталость и попросил день отдыха. Сев за руль джипа и никому не сообщив о пункте назначения, он поехал по ухабистой дороге к Хирбет-эль-Муканну. В окрестностях больше ничего нельзя было увидеть, так что найти город оказалось нетрудно. Пара бедуинов вдалеке почти не обратили внимания на Пеппериджа, так что ему ничто не мешало. За исключением невежества. Он действительно не знал, что должно произойти дальше.

Около одиннадцати вечера старый учёный достал Библию и начал читать вслух историю Охозии и его обречённого посольства в Экрон к Баал-Зебубу. Как оказалось, это было всё, что требовалось. Постепенно ветер всколыхнул холодный ночной воздух и раздул пламя походного костра. Сквозь ветер Пепперидж услышал нарастающее жужжание. Звёзды над ним внезапно заслонила армия летающих насекомых. Среди них мерцали новые "звёзды" фиолетового света.

Библиотекарь, ставший археологом, почувствовал чьё-то Присутствие в центре вращающейся спирали. Он не слышал голоса, не видел формы, но не мог отказать своей интуиции. Как будто молясь невидимому богу (что, если подумать, было именно тем, что он делал), доктор Пепперидж озвучил своё заветное желание. Он искал секреты, которыми был наделён его предшественник Абдул Альхазред. Он был уверен, что его услышат, так как в противном случае его присутствие не вызвало бы тех явлений, которые он сейчас испытывал.

Он сразу же потерял сознание, слишком быстро, чтобы успеть подумать, не умирает ли он. Но вскоре он проснулся от сказочного ощущения полёта в космосе в качестве одного из воинов Экрона. Время превратилось в иллюзию. Или он страдал иллюзией безвременья. Казалось, он был свидетелем сцен древней и современной истории. Ему снилось, что он присутствовал при появлении неописуемых чудовищ из глубоководных тюрем. Он видел ужасные жертвоприношения, непристойные обряды крови и огня; извивающиеся фигуры на живых барельефах; подводных обитателей и целеустремлённых ракообразных размером с человека; мясистых личинок, выползающих из свежих могил, принимающих на себя грубые очертания людей. Пепперидж мельком увидел конических инопланетян, воюющих с другой расой существ, которые использовали пронзительный свист в качестве оружия. Он смотрел на огромные цитадели из высеченного льда, сквозь которые и вокруг которых странные существа со звёздами вместо голов роились, как пчёлы в улье. Он отшатнулся от лица Того, кто был одновременно ключом и стражем Врат. И он видел ещё много неописуемых вещей.

Наконец перегруженный мозг доктора Пеппериджа вернулся к бодрствующему сознанию. Его бедная голова раскалывалась, как от безжалостного солнечного света снаружи, так и от пугающего знания в его голове. Он открыл воспалённые глаза, когда незнакомые руки помогли ему подняться на ноги. Члены Мискатоникской экспедиции были встревожены длительным отсутствием библиотекаря и отправились на его поиски. По следам его джипа было легко проследить, куда отправился Пепперидж. Но что могло занять у них так много времени? Судя по огромной массе новых знаний, которыми Пепперидж располагал, он считал, что, должно быть, находился "далеко" (в теле или вне тела, он не мог сказать) больше месяца, подобно Моисею на вершине Синая, получающему слова Божьи в течение сорока дней. Но когда его нашли, спасатели сообщили библиотекарю, что прошло меньше двадцати четырёх часов с тех пор, как он покинул лагерь. Теперь он знал, что чувствовал Скрудж рождественским утром. Духи сделали всё это за одну ночь.

Вернувшись в лагерь, остальные члены команды настояли, чтобы Пепперидж вылетел ранним рейсом обратно в Штаты. Очевидно, старый учёный был не так энергичен, как они все думали. Он быстро согласился и собрал свои вещи.

В самолёте домой он обдумывал свой следующий шаг. Он читал книгу Альхазреда, поэтому то, что он увидел в своих поисках во сне, в принципе не было для него чем-то новым, и этот опыт ни в коем случае не был таким ошеломляющим, каким он являлся для "безумного" араба, который не мог не повредиться умом после грозы откровений, которые на него обрушились.

Доктор Пепперидж понимал, что нечего даже и надеяться восстановить подлинный текст легендарного "Некрономикона" Альхазреда, вплоть до выразительной и поэтической формулировки. Он никогда не запоминал сотни страниц книги наизусть, да в этом и не было необходимости. Несколько отрывков он, вероятно, знал буквально. Его видение в пустыне открыло ему не текст Альхазреда, а лишь более или менее похожую информацию. В ближайшие месяцы, если не годы, его задачей будет составить новый сборник откровений, полученных им и его предшественником, так сказать, "Нео-Некрономикон". Но предназначение книги останется тем же самым.

Доктору Пеппериджу потребовалось больше времени, чем он предполагал, чтобы закончить свою новую версию "Аль-Азифа". Он напечатал текст и переплёл книгу. Затем он отнёс свои труды в библиотеку Хоуга в качестве первого вклада, из которого могла бы вырасти новая Специальная Коллекция. Однако во время пожара погибли ещё многие книги, которые Пепперидж пока не знал, как восстановить. Но ему удалось раздобыть до сих пор не внесённые в каталог копии нескольких из них: "Чёрную сутру Ли-По", "Книгу Иода" Джейкоба Франка (известную некоторым как "Чёрный Зоар") и мощную "Горл Ниграал" Рудольфа Йерглера.

Правда, его долгая работа по дому могла бы продлиться ещё дольше, но Эзра Пепперидж был физически и эмоционально истощён. Наконец он позволил себе расслабиться в надежде, что эти новые приобретения вместе разожгут то кольцо эктоплазменного огня, которое должно вновь защитить сообщество и его университет от гнусных нападений. Публичного доступа к Коллекции вообще не будет, и исследователям даже не должно быть позволено знать о ней. Мискатоникский университет не станет о них говорить. Книги теперь будут служить исключительно защитным талисманом.

Неприятности начались с тревожного звонка директора библиотеки:

— Эзра, сколько экземпляров этих сумасшедших книг ты заказал? И кто, чёрт возьми, заплатил типографии? Для распространения?

— Притормози, Малкольм, — удивился Пепперидж. Я не знаю, из-за чего ты расстроен. Что произошло?

Его лицо побелело, когда Директор сообщил ему эту новость. Специальная Коллекция Мискатоника была широко известна среди университетских библиотекарей, которые давно научились отклонять межбиблиотечные запросы на эти названия. Этим утром сотрудники Хоуга были завалены звонками от коллег из других кампусов по всей Америке и из нескольких других стран. Внезапно и необъяснимо каждое из этих заведений обнаружило на своих полках совершенно новые экземпляры "Некрономикона", "Тайн Червя" и остальных печально известных книг. Никто из них не знал, что содержимого этих трудов следует остерегаться; всем не хватало опыта Мискатоникского университета с Уэйтли, Маршами и Уэйтами. Но они хотели знать, что за шутку сыграли с ними и как это было сделано. Прошла неделя или около того, прежде чем кто-либо из этих колледжей понял, что они не единственные получатели этих якобы редких книг.

Пепперидж мог бы рассказать им всё, что знал, и всё равно не смог бы объяснить эту загадку. Он был так же сбит с толку, как и все остальные. Но тайна стала только глубже, когда изучение компьютерных картотечных каталогов и описей книжных магазинов по всему миру показало, что огромное количество книг каким-то образом исчезло со всех полок. Если воры вышли на дело, то почему никого из них не поймали? Ещё более странным было то, что общее количество записей в документах не соответствовало фактическим запасам. Никто не мог назвать или вспомнить ни одной недостающей книги! Никто из библиотекарей и книготорговцев не слышал о Библии, произведениях Шекспира, Гомера, Данте, Ингерсолла, Эйнштейна или других подобных писателей.

Положив трубку, доктор Пепперидж увидел, что у его двери стоит посетитель. Всё ещё пребывая в шоке, библиотекарь рассеянно открыл дверь и впустил незнакомца внутрь. Они оба сели, и Пепперидж покачал головой, чтобы собраться с мыслями.

— Я… мне жаль, что я так отвлёкся! Э-э, что я могу для вас сделать? Вы здесь учитесь? Я не думаю, что видел вас раньше.

Он бы запомнил его, если бы когда-нибудь увидел, потому что высокий, довольно тощий мужчина был особенно эффектен. Он был неопределённого возраста и этнической принадлежности, вероятно, африканец или южно-индиец. Но черты лица были точёными, ноздри не раздувались, как если бы мужчина был выходцем из Африки или Австралии. В его голосе не чувствовалось особого акцента. Он был совершенно лысым и одет в угольно-чёрное, как будто на нём был костюм, а не повседневная одежда. Пепперидж понял, что изучает гостя более пристально, чем позволяют вежливые манеры.

— Если вы говорили мне своё имя, боюсь, я уже забыл его! Простите старика.

— Вы не такой старый, как я, — заявил посетитель. — Не совсем. Моё имя старинное, вышедшее из моды. Лэтроп Най. Вы уверены, что хотя бы не слышали обо мне?

— Подождите, что-то припоминаю… Я думаю, что слышал… Глаза Пеппериджа расширились.

— Конечно, вы не можете быть тем человеком, который…

— Сжёг библиотеку дотла? Я признаю, что это так, мистер Пепперидж.

— Почему вы не под стражей в полиции, мистер Най? У меня сложилось впечатление, что они вас задержали.

— У них не было улик против меня. И я не признался им в поджоге, как признаюсь вам. В любом случае, я подумал, что должен зайти и объяснить, что произошло. Видите ли, я знал, что так и будет. Мистер Пепперидж, названия этих книг вам о чём-нибудь говорят? "Илиада", Библия, "Божественная комедия"? Нет? Никогда о них не слышали? Не могу сказать, что я удивлён.

— Мистер Най, вы можете думать, что вы мне что-то объясняете, но я в ещё большем замешательстве, чем когда-либо. Не перейдёте ли вы к делу, предполагая, что в этом есть смысл?

Короткий смешок предшествовал ответу чернокожего, который стал ещё одним вопросом.

— Вы случайно не помните сон, который приснился вам пару лет назад? Вы разговаривали с фигурой, закутанной в жёлтый шёлк.

— Да! Но… я никогда никому не рассказывал об этом сне! Как?..

— Дело в том, добрый мой человек, что тот, с кем вы говорили, с кем вы торговались, был я сам. Я знаю, что выгляжу по-другому.

— Значит, вы хотите сказать, что это был не сон? — удивился Пепперидж.

— Не сон, это верно. Теперь я расскажу вам, что это было. Давайте назовём это собеседованием, переговорами. Речь шла о потере ваших специальных книг, специальных книг Библиотеки. Насколько я помню, вы были сильно расстроены.

— Да. Странные вещи, опасные вещи, происходили здесь в течение многих лет. Я думал, что без этих книг всё, скорее всего, станет намного хуже.

— Итак, вы хотели заменить их, и вы знали, что это будет непростая задача. Вы всё объяснили, пока мы разговаривали. И я предложил свою помощь. Именно я. Я скормил вам ваши первоначальные идеи, как только мы договорились об условиях.

— Условиях? Каких условиях? О чём вы говорите, мистер Най?

— Я думаю, вы всё забыли. Это прекрасно; вы должны были забыть. Я знал, что вы это сделаете, и решил заскочить к вам и напомнить о нашей сделке.

— Я должен вам мою, э-э, мою, э-э, душу?

— Ничего подобного, — с удивлением ответил гость. — Это была скорее сделка в натуральной форме. Видите ли, за каждую восстановленную вами книгу, за каждое название, классическое произведение мысли или искусства, как вы, библиотекари, их называете, исчезало с полок и из памяти людей. Они больше не будут предлагать свою мудрость человечеству. Эффекты, я уверен, будут интересными. Но не волнуйтесь, эти старые потрёпанные книги были заменены теми, которые вы так упорно выслеживали. Сейчас они повсюду, и любой желающий может проконсультироваться с ними. Так много уже сделано! И скоро вы увидите результаты. Молодец, добрый и верный слуга!

Перевод: Алексей Черепанов, октябрь, 2022 г.

Дональд ТайсонИСТОРИЯ КИНОЛОГА

Donald Tyson — The Dog Handler's Tale(2014)

Рассказ из цикла "Мифы Ктулху. Свободные продолжения". Джек Хоббс был участником экспедиции Мискатоникского университета в Антарктиду, и он стал свидетелем нападения оживших Старцев на лагерь профессора Лейка. Хоббсу удалось спастись, но ненадолго… (Рассказ является дополнением к "Хребтам Безумия" Г. Ф. Лавкрафта).

1

Всё началось с того, что я нашёл те забавные камни в форме звёзд. До тех пор всё шло гладко, как говаривала моя хозяйка, упокой её Господь. Единственный несчастный случай произошёл на торосе, когда мы потеряли двух собак, но это была естественная проблема, не похожая на то, что случилось позднее.

Но я вижу, что забегаю вперёд. Я никогда не умел хорошо рассказывать истории. Позвольте мне начать с самого начала.

Меня зовут Джек Хоббс. Я родился и вырос недалеко от Лондона, но последние четырнадцать лет живу в Аркхэме, штат Массачусетс, работаю в Мискатоникском университете. Числюсь я там как плотник, но я также чиню проводку, прочищаю канализацию, когда она засоряется, ремонтирую автомобили и делаю практически всё, что необходимо для бесперебойной работы университета.

Когда весной 1930 года распространился слух, что профессор Дайер, профессор Пэбоди и некоторые другие планируют эту университетскую экспедицию в Антарктиду и ищут добровольцев, я записался к ним в качестве помощника. Я могу выполнять любую работу, но Дайер назначил меня одним из кинологов, потому что я сказал, что раньше занимался собаками в Англии. Мне нравятся все виды собак — большие, маленькие, свирепые, ручные — и почти все собаки любят меня.

Примерно за четыре месяца до того, как мы покинули бостонскую гавань на борту двух старых, деревянных китобойных судов, переименованных в "Аркхэм" и "Мискатоник", университет купил пятьдесят пять ездовых собак на Аляске. Они прибыли поездом с западного побережья, в основном это были аляскинские маламуты и хаски, и несколько смешанных пород. Все они были хорошими собаками, и их уже научили тянуть сани, так что всё, что нам, кинологам, нужно было сделать, это разделить их на команды и заставить работать вместе. У нас в распоряжении было целое лето для подготовки, так что мы довольно хорошо научили собак терпеть друг друга.

Но вы, возможно, кое-чего не знаете о ездовых собаках. Они не совсем похожи на собак, которых вы держите в качестве домашних питомцев. В них всё ещё осталось много от волков, и это дикие звери, которые убьют друг друга, если среди них не будет порядка как в волчьей стае.

Я прекрасно провёл время, тренируя своих собак. Они были лучшими из всех, потому что я вроде как добрался туда первым, когда их выгрузили с поезда на Северном вокзале, и я выбрал семь собак для своей команды. Лучший из них — мой ведущий пёс Сержант, громадный маламут с белой маской и широкой чёрной полосой на верхней части морды. Маленькая хаски, сука по имени Рядовая, — почти такая же хорошая ведущая собака, но далеко не такая сильная.

Все собаки в моей команде имеют военные клички. Вы можете назвать это глупостью, но я использовал такие смешные клички, чтобы выделить свою команду среди других собак. Основная команда — Сержант во главе, Рядовая за ним, затем Капрал, Генерал, Полковник, Бригадир и Майор. Я знаю, что воинские звания идут в другом порядке, но именно так мои собаки тянут сани лучше всего.

О путешествии из Массачусетса в Антарктиду писать особо нечего. Все собаки были собраны на барке "Мискатоник", а большая часть другого груза для экспедиции, такого как буровые установки, отправилась в трюм брига "Аркхэм". Естественно, я и другие кинологи находились рядом со своими собаками. Мы покинули бостонскую гавань второго сентября, чтобы добраться до пролива Мак-Мердо в тёплую погоду (я должен упомянуть для тех, кто, возможно, не знает, что, когда в Новой Англии зима, здесь, в Антарктиде, лето).

Каким прекрасным было утро, когда мы подняли трап и отчалили от Длинной пристани! Мэр и его жена присутствовали там, чтобы проводить нас, вместе с личным помощником конгрессмена Уильяма Дж. Грэнфилда. Студенты университета приехали на поезде с марширующим оркестром. Я до сих пор слышу звуки тромбонов и барабанов, а также возгласы хора, которые перекрывали грохот наших паровых двигателей.

Мы использовали их только для того, чтобы отплыть подальше от доков и переполненного входа в гавань. Как только мы миновали Олений остров, экипажи обоих кораблей подняли паруса, и двигатели были выключены, чтобы сэкономить уголь. Ветры благоприятствовали нам на протяжении всего пути вдоль Атлантического побережья. Какое-то время меня укачивало, но мне стало лучше, когда мы прошли через Панамский канал в Тихий океан.

Собаки справились лучше меня, хотя в течение первой недели или около того некоторые беспокоились из-за качки и отказывались есть. Мы кормили собак в основном мясом, чтобы они были сильными: вяленой говядиной, солониной и консервированным лососем — источником рыбьего жира. По правде говоря, собаки ели лучше, чем мы, кинологи, но я никогда не жалел для них еды, потому что знал, что они понадобятся нам в хорошей форме, когда мы выйдем на лёд.

Мы провели большую часть нашего корабельного времени в переполненном трюме "Мискатоника" с собаками, я, Зак Ивенс, Стью Зулински, Билл Муни и юный Генри Лейк, сын профессора Лейка, которому было всего семнадцать лет — ему исполнилось восемнадцать к югу от ледника Бирдмор, и мы шутили, что у него ещё не было бороды, чтобы побриться, да упокоится он с миром. Огромные дубовые балки, установленные в трюме для защиты бортов корабля от пакового льда, оставляли нам очень мало места; нам пришлось повесить гамаки среди собачьих клеток.

Мы все создали свои собственные команды и тренировали их в Аркхэме, используя сани с колёсами, чтобы кататься по пыльным летним дорогам, но, можно сказать, для страховки имелись и другие собаки на случай, если одна из команды заболеет, или станет хромой, или будет разорвана в драке так сильно, что не сможет работать.

Было ещё много драк, хотя к этому времени каждая собака знала своё место в упряжке. Сержант сам распределил роли для других собак. Он был лучшим псом, и когда он скалил зубы и издавал своё грозное рычание, другие собаки не обращали на него внимания, но нам, кинологам, всё равно приходилось быть начеку. Эти собаки были только наполовину домашними, и иногда в них проявлялся сильный волк.

Их нужно было регулярно тренировать на палубе корабля каждый день, иначе они сошли бы с ума в этом тёмном трюме. Вот тогда и случались драки — когда мы вытаскивали собак из клеток и давали им размять лапы. У меня есть неприятный шрам на тыльной стороне левой руки, как напоминание о том, что нельзя быть беспечным. Сейчас она почти зажила, просто кривая белая линия на моей коже.

Я был счастлив, когда ветер над Тихим океаном стал холодным, и мы увидели первый айсберг. Это был большой плоский стол изо льда. Моё тело создано для зимы — я не выношу жару июля и августа. Сейчас я бы отдал всё за частичку того тепла! Иногда я даже не могу вспомнить, на что похож летний день.

Тот первый вид на Большой Барьер, который открылся нам, когда мы подплывали к заливу Мак-Мердо, почти оправдывает всё, что произошло позже. Это было зрелище, за которое стоило умереть, и это правда. Полуденное солнце стояло низко в безоблачном небе за нашими спинами, и барьер, все двести футов в высоту, необычно сиял синим, зелёным и розовым цветами. Таких оттенков вы никогда не увидите в Массачусетсе, даже в середине зимы.

Лёд был весь прозрачный, так что солнечный свет, казалось, проникал в него глубоко и освещал изнутри. Лёд светился в основном бледно-голубым, а прозрачная вода холодного моря отливала зелёным оттенком; небо было ясным, тёмно-синим, без единого облачка. Я мог видеть птиц, парящих над возвышающимся льдом, таких маленьких, что они были похожи на пятнышки сажи, которые вылетали из трубы, когда работал паровой двигатель.

На горизонте возвышалась огромная гора, похожая на большой тёмный конус. Я спросил капитана Торфиннссена, как называется эта гора, и он сказал, что это Эребус. Из его верхушки поднимался шлейф чёрного дыма. Это вулкан, если вы можете в это поверить — вулкан среди всего этого льда. На заднем плане виднелась ещё одна большая гора, которую Торфиннссен назвал Террор. Хорошее название для горы, но, на мой взгляд, она и близко не так впечатляет, как Эребус, даже если она выше.

Собаки чувствовали запах земли. Вы бы слышали, как они лаяли, чтобы выбраться из этого трюма. Мы, кинологи, не меньше других стремились ступить на сушу, или, точнее, на лёд, потому что почвы видно не было, кроме нескольких скальных выступов. Руководитель экспедиции, профессор Уильям Дайер, не терял времени даром. Он провёл совещание с Дугласом, капитаном "Аркхэма", и вместе с Торфиннссеном они разработали план, как доставить всех собак, машины, еду и другие припасы с кораблей на лёд.

Сначала они выгрузили всё на остров Росса и провели инвентаризацию того, насколько хорошо буровые установки, самолёты и собаки перенесли это путешествие. Когда все люди и оборудование были выгружены, начался их подъём на вершину Большого Барьера.

Морякам-янки нет равных в транспортировке грузов, даже если это говорит англичанин. Они выполняли работу с помощью канатов и шкивов, и было почти волшебством видеть, как ящик за ящиком поднимаются на вершину этой светящейся зелёным скалы. Собаки выли в своих упряжках, как проклятые души, когда они висели на высоте около двухсот футов, все четыре лапы болтались и брыкались в замёрзшем воздухе, но мы не потеряли ни одной собаки.

Самой большой проблемой стали детали для пяти самолётов, которые нужно было собрать вместе, как только они окажутся на вершине Барьера. Некоторые из них, например двигатели, весили тонны. Без самолётов мы никогда не смогли бы так быстро продвинуться далеко на юг — собачьи упряжки предназначались для того, что можно назвать местным транспортом, но именно самолёты перевозили нас из лагеря в лагерь.

Обустройством Барьерного Лагеря, как его стали называть, могла бы гордиться даже армия. Механики собрали эти самолёты так аккуратно, что вы бы никогда не узнали, что их когда-либо разбирали на части. Это были огромные штуковины, каждая с четырьмя огромными двигателями и стойками выше человеческого роста.

Они были оснащены специальными нагревателями, чтобы двигатели и топливопроводы не замерзали. Как сказал мне профессор Пэбоди, было важнее уберечь двигатели от замерзания, чем уберечь от этого членов экспедиции. Он всегда шутил, пытаясь поднять нам настроение, но даже не улыбнулся, когда сказал это. Мне жаль, что я никогда больше его не увижу, он был хорошим человеком.

Я нашёл время отойти немного в сторону от лагеря и осмотреться. На востоке и западе, насколько хватало глаз, не было ничего, кроме льда, да кое-где виднелось несколько чёрных скальных хребтов, а вдалеке на юге возвышались горы, которые нам предстояло пересечь, чтобы добраться до внутренней части континента.

Ветер пробирал меня до костей. Дело было не в холоде — температура была не ниже двадцати градусов или около того, и все мы были одеты в эскимосские костюмы, сделанные из тюленьих шкур, — дело было в том, откуда взялся ветер и какие пространства он пересёк, чтобы добраться до нас. Ни дерева, ни растения, ни травинки, ни клочка мха, ничего, кроме льда и нескольких крошечных кусочков камня, которые выглядели так, как будто они тонули во льду.

И не думайте, что лёд был таким же, как на поверхности замёрзшего озера в Аркхэме. Ничего подобного — лёд был весь изломан, скошен и повален. Некоторые участки занесло снегом, и они казались достаточно плоскими, чтобы по ним могли ехать сани, даже если они имели коварные пустоты внизу, но некоторые участки были настолько неровными, что всё, что мы могли сделать, это перетащить стальные полозья саней вручную, помогая собакам.

Мы держали их в упряжке и тренировались в тот первый день, чтобы привести собак в форму после долгого морского путешествия. Как им нравилось тащиться по этому льду! Им было всё равно, что это Антарктида, они знали только, что снова могут свободно бегать, и они постоянно делали это.

Когда я впервые запряг Сержанта, он был так взволнован и счастлив, что всё его тело сотрясалось. Он повернул ко мне свои карие глаза в знак благодарности и издал долгий вой, которого было достаточно, чтобы у вас кровь застыла в жилах, и все остальные собаки подхватили этот вой, так что они зазвучали как стая волков. Может быть, это было по-детски с нашей стороны, но мы, кинологи, сами издавали крики и вопли; мы были так рады сойти с этого корабля.

Большая часть экспедиции установила палатки на вершине Барьера, а суда с их командами матросов встали на якорь. У профессора Лейка, преподававшего биологию в Мискатоникском университете, в лагере была установлена радиостанция, и такие же имелись на каждом самолёте. На "Аркхэме" с грот-мачты свисала огромная антенна, достаточно большая, чтобы посылать сообщения обратно в университет. Таким образом, экспедиция никогда не теряла контакта с Новой Англией, хотя это и принесло нам мало пользы, когда начались неприятности.

2

Поначалу всё шло хорошо и гладко. Это должно было заставить меня нервничать, но я позволил всем этим экспертам убаюкать себя их самодовольством. Почти все участники этой экспедиции являлись экспертами. Большинство аспирантов могли летать на самолётах и работать с радиостанциями. Механики следили за самолётами и буровыми установками, чтобы те работали как швейцарские часы. Собаки вели себя смирно и не болели. Я должен был понять, что всё было слишком хорошо, чтобы быть правдой, но я хотел, чтобы экспедиция прошла спокойно, поэтому я не прислушивался к тому тихому шёпоту предупреждения в глубине моего сознания, который советовал мне быть осторожным.

Двадцать первого ноября мы погрузили в четыре больших самолёта сорок пять собак, четверо из пяти саней, буры, ящики с динамитом, палатки и другие припасы, и полетели на юг на расстояние около семисот миль. Мы разместили один самолёт и одну собачью упряжку в Барьерном Лагере для экстренного использования, руководствуясь старым принципом, что держать все яйца в одной корзине — значит искушать судьбу.

Муни остался там со своей командой собак. В то время я жалел его, но теперь я хотел бы поменяться с ним местами… нет, это неправда, я бы никому не пожелал такой судьбы, что ожидала меня. Муни — хороший человек, он заслужил спасения. Только я бы хотел, чтобы на его месте оказался юный Генри Лейк, потому что у него вся жизнь была впереди.

Профессор Дайер начал обустраивать Южный лагерь. Даже тогда мы все могли видеть, что между Дайером и профессором Лейком собирались грозовые тучи. Дайер, возможно, и являлся официальным руководителем экспедиции, но Лейк хотел идти своим путём и не желал, чтобы ему указывали, что делать. Они не часто общались между собой даже когда мы достигли Антарктиды.

Я лично считаю, что Дайер был неподходящим человеком для руководства экспедицией. У него имелись знания, чтобы руководить, это правда, но у него не хватало воли отступить, когда кто-то оспаривал его приказы. Он всегда говорил своим тихим голосом: "Хорошо, хорошо, давайте соберёмся с мыслями и тогда всё решим". Такой руководитель может пригодиться в университете, но не в Антарктиде.

В самолётах не было места для обычных кресел, поэтому мы сидели на скамейках вдоль бортов, а груз был сложен под сетками везде, где для него нашлось место. Было забавно наблюдать за молодым Лейком и его отцом, сидящими бок о бок, когда мы летели над этими бесконечными милями битого льда и зазубренных выступов чёрных скал. Они вели себя так, как будто едва знали друг друга, они были такими официальными и вежливыми, как будто познакомились всего неделю назад. Лейк не хотел проявлять благосклонность к своему сыну, а юный Генри не хотел выглядеть так, будто просит о каких-то одолжениях, поэтому они просто кивали и бормотали друг другу, отводя глаза.

Погода была хорошей. Мы разбили постоянный лагерь к югу от ледника Бирдмор, недалеко от горы Нансена. В те первые дни было много веселья. В середине декабря профессор Пэбоди, который являлся не только инженером, но и альпинистом-любителем, поднялся на гору Нансена с двумя аспирантами, Гедни и Кэрроллом, и водрузил на её вершине американский флаг.

Несколько недель спустя профессор Дайер, который прилетел из Барьерного лагеря на самолёте с некоторыми припасами, решил взять два самолёта и пролететь над Южным полюсом. Лейк, Пэбоди и все семь аспирантов отправились вместе с Дайером. Я не полетел с ними, потому что меня не звали. Слава и почёт — для лидеров, а не для плотников, которые работают с ездовыми собаками. Однако молодой Генри Лейк тоже отправился в полёт. Дайер придумал какую-то причину, по которой он должен быть в самолёте, и профессор Лейк не возражал против этого, но было видно, что ему стало не по себе. Я думаю, что со своей стороны Генри был бы счастлив остаться с собаками, но он не имел права голоса в этом вопросе.

Всё это время профессор Лейк пребывал в восторге от найденных им окаменелостей, когда он использовал свои нагреватели, чтобы растопить лёд, а установки Пэбоди — для бурения горных пород под ним. Лейк смог исследовать только несколько мест, где скала выступала пиками у поверхности; лёд был слишком толстым, чтобы просверлить его до самого дна. Тем не менее, Лейк обнаружил некоторые вещи, от которых у него волосы встали дыбом. Я признаю, что это было нетрудно сделать — если вы видели фотографии профессора Лейка, вы знаете, что его волосы стоят почти вертикально даже после того, как их расчесали, — но вы понимаете, что я имею в виду.

Профессора держали нас в напряжении, заставляя бегать туда-сюда с образцами окаменелостей папоротников и забавных маленьких моллюсков. Я привёз с собой плоские камни, из-за которых Лейк завёлся и захотел двигаться на запад, а не на восток, как планировал Дайер. Камень был разорван на куски взрывом динамита, но Лейк собрал его воедино, как головоломку. Тогда я не знал, почему его так обеспокоил этот камень — это были просто какие-то линии, похожие на отметины, если пальмовый лист вдавить в грязь. Профессор Дайер тоже не придал этому большого значения, но Лейк чуть с ума не сошёл от волнения.

Лейк начал перемещать наши сани всё дальше и дальше на северо-запад в течение всей середины января. Он был похож на дикаря и не слушал слов предостережения. Ездить по такому снегу было опасно. Лёд под ним имел широкие трещины, которые профессор Пэбоди назвал расщелинами, уходящими вниз на бесконечную глубину, но снег заносило ветром, который дул каждый день, так что мы не могли определить, где эти расщелины, пока не оказывались над ними и не слышали, как снег начинает хрустеть и проваливаться под ногами.

Забавно, однако, что, когда произошёл несчастный случай, причиной его была не трещина, а один из тех гребней, где лёд выталкивается вверх. Мы с Генри Лейком мчались из лагеря туда, где Пэбоди и двое студентов вырыли в скале яму. Они хотели поскорее собрать окаменелости, чтобы мы все могли двигаться дальше, поэтому всё происходило в спешке. Я должен был предвидеть несчастный случай. Генри был всего лишь юношей, и его не следует привлекать к ответственности за случившееся.

Он пытался опередить мои сани, преодолевая неровные участки льда, наклонённые как горки. У меня хватило ума объехать это место стороной, и я подумал, что он поступил так же. Генри не смог бы победить Сержанта и других моих собак в честной гонке, и он это знал. Так вот, он взлетел на огромную плиту льда размером с половину футбольного поля и не увидел, что на другой её стороне обрыв.

Его сани перевалились через край. Юный Генри выпрыгнул из них в последний момент. Две собаки сильно пострадали при падении на острые края льда внизу. Одна умерла примерно через десять минут, но мне пришлось перерезать горло другой, милой голубоглазой хаски, чтобы избавить её от страданий. Генри не мог этого сделать — он начал лить слёзы, и они примерзали к его щекам и ресницам на ветру, так что он ничего не видел.

Мы смогли добраться до места раскопок с его пятью оставшимися собаками, но это было неприятное дело. Оглядываясь назад, я вижу в этом предзнаменование того, что должно было произойти, но в то время я не беспокоился о будущем, а думал лишь о том, соберётся ли Генри с духом и выполнит ли свой долг как мужчина. Когда ты участвуешь в такой экспедиции, как эта, нет такого понятия, как бросить её на середине — ты должен довести дело до конца, несмотря ни на что.

Профессор Дайер и профессор Лейк почти ничего не сказали о потере двух собак. Я предполагаю, что они ожидали потерь, и именно поэтому они взяли с собой запасных животных. Когда мы с Генри вернулись в лагерь, они спорили о том, куда направиться дальше — на восток или на запад. Дайер хотел ехать на восток, но Лейк и слышать об этом не хотел. Он потребовал, чтобы самолёты были направлены на запад, в ту часть Антарктиды, которая ещё не нанесена на карту и не исследована. Лейк утверждал, что окаменелости вели его на запад и что он должен был идти по их следу.

Профессор Лейк проявлял железную волю, когда чего-то хотел. Дайер не мог противостоять ему. Они спорили несколько часов, но в конце концов было решено, что Лейк направит четыре самолёта на запад с буровыми машинами и большей частью собак и людей. Лейк попросил Дайера отправиться с ним, потому что Дайер был геологом, но тот отказался. Мы все видели, что его чувства были задеты. Он решил остаться в Южном лагере с профессором Пэбоди и пятью мужчинами. Одним из них был Зулински — Дайер хотел взять с собой собачьи упряжки на случай, если он будет отрезан от самолётов из-за погоды или механических проблем.

Мы покинули Южный лагерь и полетели на запад над горами двадцать второго января. Лейк был в приподнятом настроении. Он добился своего и верил, что мы найдём окаменелости, которые сделают нас всех знаменитыми на всю жизнь. Может быть, он был прав, но я никогда об этом не узнаю. Это был последний раз, когда я видел профессора Дайера и остальных.

3

После нескольких часов в воздухе мы приземлились, чтобы Лейк мог провести бурение и взрывные работы для получения образцов. Мы нашли ещё несколько тех странных окаменелостей, похожих на пальмовые листья, которые так взволновали профессора Лейка. Примерно через восемь часов мы снова взлетели. Не было никаких причин останавливаться и разбивать лагерь — солнце стояло над горизонтом весь день и всю ночь. Оно никогда не поднималось очень высоко в небо и не заходило совсем, если только не оказывалось за соседней горой. Небо никогда не темнело.

Это было забавно — пытаться заснуть, когда не было ночи. Я обнаружил, что бодрствую двадцать, двадцать два, иногда более двадцати четырёх часов подряд, а затем сплю десять или одиннадцать. Я всё время чувствовал себя уставшим. Все остальные тоже. Мы действовали друг другу на нервы и перестали разговаривать, за исключением тех случаев, когда нам нужно было что-то сказать.

Пролетев ещё около семи часов, мы увидели огромный горный хребет, не отмеченный ни на одной карте. Мы никогда раньше не видели таких гор. Никто не видел. Говорят, Гималаи — самые высокие горы в мире, но теперь я знаю, что это не так.

Один Господь знает, что мог бы сделать профессор Лейк, если бы судьба не вмешалась в происходящее. Он поговорил с аспирантом Данфортом, который летел на нашем самолёте. Они склонили головы друг к другу — никто из нас, сидевших сзади, не мог слышать, что они говорили, но я думаю, что Лейк пытался убедить Данфорта перелететь через эти горы. Это было бы безумием. Зазубренные чёрные пики были похожи на отвесную каменную ограду до самого неба. Они были так высоки, что на них не лежал снег. Но, как я уже сказал, судьба приложила к этому руку.

В самолёте, которым управлял аспирант Моултон, забарахлил двигатель, и он решил приземлиться для ремонта. Он сел на плоское пространство льда и снега прямо у подножия гор. Поэтому и Лейк решил разбить там лагерь. Мы установили палатки и соорудили временный снежный загон для собак.

Ветер разбушевался. Я никогда в жизни не чувствовал такого холода. Если на десять секунд убрать шарф с лица, то нос и щёки замерзали, вот как было холодно. У нас имелись защитные очки, но они постоянно запотевали и покрывались льдом, так что мы с трудом могли видеть во время работы.

Ветер издавал какой-то странный свистящий звук, который собакам совсем не нравился. Мой вожак, Сержант, привык стоять, повернув голову по ветру, навострив уши, сузив глаза и растянув губы, обнажая зубы в подобии рычания. Когда я подходил поговорить с ним и погладить, чтобы утешить, он скулил и смотрел на меня как бы извиняясь, виляя своим пушистым хвостом, как шваброй для пыли, но, когда я возвращался к работе, он снова начинал рычать.

Звук ветра был жутким. Мы с Генри Лейком не раз переглядывались, слушая ветер, но между собой это не обсуждали. От разговоров о подобных вещах не было ничего хорошего. Обычный ветер. Мы не могли остановить его, поэтому притворялись, что не слышим.

Ветер гнал снег горизонтально по равнине, так что временами мы не могли видеть дальше дюжины ярдов. Мы держались поближе к самолётам и палаткам. Лейк понял, что палатки никогда не выдержат сами по себе, и приказал нам построить из снежных блоков баррикады, чтобы они служили защитой от ветра. Мы разместили их с наветренной стороны палаток и перед самолётами, которые стояли против ветра и были привязаны десятками стальных якорных канатов, вбитых длинными стальными колышками в лёд.

Лейк беспокоился, как невеста в день своей свадьбы. Он не мог дождаться, пока мы закончим строительство лагеря, и отправил команду людей и одну из буровых установок на скальную гряду, которую он обнаружил почти непокрытой снегом недалеко от лагеря. Через некоторое время ветер начал немного стихать, и это облегчило работу, но дуть он не переставал. Он всегда был здесь, свистел с гор, что бы мы ни делали, куда бы ни шли. Спасения не было.

Я как раз закончил кормить своих собак, когда Гедни принёс известие, что буровая бригада под его руководством нашла пещеру. Они просверлили отверстие в скале и установили заряд динамита, и взрыв открыл проход в пещеру. Мы бросили свои дела и побежали смотреть.

Дыра была ненамного больше дверного проёма, но в неё было достаточно легко пролезть. Она открывалась в пещеру с достаточно высоким потолком, чтобы под ним можно было стоять. А в темноте мы разглядели столбы из рифлёного камня, похожие на колонны, которые можно увидеть в церкви, только более грубые.

Я пробрался в пещеру вслед за остальными. У Лейка был электрический фонарик, и он использовал его, чтобы осмотреть стены. Насколько я мог судить, этой пещере не было конца. Я слышал, как Лейк сказал Гедни, что это известняковая пещера и что она возникла под воздействием воды. Если так, то вода давно ушла, потому что там, внизу, было сухо.

Вся поверхность пола пещеры была покрыта рыхлыми раковинами и костями, таким толстым слоем, что невозможно было ходить по ним без хруста. Кости перекатывались и скользили под моими ногами при каждом шаге и издавали какой-то скрежещущий звук, когда тёрлись друг о друга. Воздух был наполнен хрустом, потому что около дюжины мужчин решили осмотреться. Их ботинки подняли белую пыль, которая застряла у меня в горле.

Лейк сказал Гедни, что пещера, должно быть, когда-то была открытой, и в ней жили существа, от которых остались эти кости, но затем пещеру завалило, и она оказалась скрытой от внешнего мира по меньшей мере на тридцать миллионов лет. Я думаю, Лейк знал, что я тоже его слышу. Он как бы смотрел на меня, пока говорил, и в уголках его губ играла лёгкая улыбка. Похоже, он не возражал против того, что я подслушивал.

Я никогда раньше не был в такой пещере. Пещеры в Новой Англии маленькие. Цвета известняковых колонн — Лейк называл их "сталагмитами" — были чем-то чудесным: голубые, зелёные и розово-красные. Я не знаю, как возникли эти цвета, может быть, из-за каких-то веществ в воде, которая создала эту пещеру. Я был рад выбраться оттуда, как бы интересно всё это ни было, потому что треск костей напоминал мне скрежет зубов, и ещё там был странный запах, от которого у меня сводило живот.

Когда я возвращался в собачий загон, мой пёс Генерал цапнул меня за руку, когда я попытался погладить его по голове. Он попятился, опустив уши и оскалив зубы, и зарычал на меня. Сержант достаточно быстро разобрался с ним, несколько раз гавкнув и щёлкнув зубами, но даже Сержант отшатнулся от меня, когда я позвал его подойти поближе, поэтому после нескольких попыток успокоить их я просто оставил их в покое, решив, что полёт на самолёте расшатал их нервы.

Когда Лейк делал свои открытия в пещере, он отправил студентов бегом обратно в лагерь с записками, чтобы Моултон мог отправлять сообщения о находках в Южный лагерь и на судно "Аркхэм" по радио с одного из самолётов. "Аркхэм", в свою очередь, смог отправить сообщения в Мискатоникский университет, используя свою длинную антенну. Из-за этого, я думаю, участники нашей экспедиции погибли не зря.

Моя собачья упряжка стала той, что привезла звёздные камни в лагерь. Именно так я назвал их, когда увидел — у них не было собственного названия, потому что никто никогда раньше не видел ничего подобного. Они были сделаны из восковидного зелёного камня, вырезанного или каким-то образом сформированного в форме морской звезды шести дюймов или около того в поперечнике от острия к острию.

Я начал складывать их на сани у входа в пещеру, прежде чем заметил, что собаки капризничают. Их расстраивал странный запах камней, похожий на запах внутри пещеры, только сильнее.

Юный Лейк попытался погрузить камни на свои сани, но его собаки этого не допустили. Они подняли такой шум и так сильно запутали поводья, что я попросил его прекратить эти попытки, и сказал, что я сам отвезу эти камни в лагерь. Моим собакам они тоже не понравились, но Сержант держал их в узде. Они стояли в своих упряжках, их ноги дрожали, хвосты были опущены, они завывали и лаяли, но они не пытались вырваться, и я смог перенести проклятые камни в лагерь, но только благодаря Сержанту. Он знал, как заставить других собак вести себя хорошо, и это было чудо.

4

Я спал в своей палатке, когда они нашли эти уродливые серые растения. Криноиды, как назвал их профессор Лейк. Я никогда не видел ничего подобного, даже в книгах. Я оделся и направился вместе с остальными ко входу в пещеру. К тому времени, как я добрался туда, мужчины вытащили троих существ через дыру на поверхность. Им пришлось выколачивать этих тварей из цельной скалы, потому что известняк стекал вниз и затвердевал вокруг них, удерживая криноидов в тех колоннах, о которых я говорил раньше.

У них были тела, похожие на ребристые бочонки, и забавная морская звезда вместо головы со стеклянными глазами на концах. Они стояли вертикально, около восьми футов в высоту, на пяти плавниках. Их руки, если их можно назвать руками, были похожи на ветви дерева с ободранными листьями, а между гребнями, которые поднимались по бокам их тел, имелись маленькие сложенные крылья. Профессор Лейк смог потянуть за крылья и немного раскрыть их, потому что эти окаменелости не были каменными, а были сделаны из чего-то гибкого и прочного, типа бычьей шкуры.

Лейк улыбался от уха до уха, говорил и смеялся, чтобы развеселить нашу группу. Когда он увидел своего сына, он обнял его и хлопнул по спине.

"Мы сделали это, Генри", — услышал я его слова. — "Это находка века. Никто в мире никогда не видел ничего подобного, мой мальчик".

Мне было приятно видеть, как исчезла его вечная сдержанность. Впервые с тех пор, как мы отплыли из Бостона, эти двое вели себя как отец и сын.

И последнее. Мы, кинологи, вернулись в лагерь за тремя санями, чтобы перевезти наши находки. Но никакие наши ухищрения не смогли заставить собак перевозить этих существ. Даже Сержант не хотел приближаться к ним. Он лаял вместе с остальными, белая пена клочьями летела из уголков его оскаленной пасти. Я думал, он сломает себе все зубы, так сильно он стучал челюстями.

В конце концов, нам пришлось отвести собак обратно в лагерь. Мы сами тянули сани с этими существами. Всего их было четырнадцать, хотя я слышал, как один из студентов сказал, что только восемь из них выглядели целыми. Остальные шесть были повреждены, у них отсутствовали некоторые части. Некоторых раздавили камни в пещере.

Профессор Лейк велел нам построить ещё один загон для собак, подальше от палаток, чтобы запах этих существ не так сильно их беспокоил. После того, как эти твари появились в лагере, собаки не переставали лаять и выть. Мы, кинологи, ничего не могли сделать, чтобы успокоить их. Мы привязали их к цепям на другой стороне ледяного хребта и построили ещё один загон дальше от лагеря, на противоположной стороне от большой научной палатки, где хранилось лабораторное оборудование. Мы поставили новый загон так далеко от лагеря, как только осмелились, но этого было недостаточно. Собаки всё не переставали лаять.

Они почувствовали запах крови, если это можно назвать кровью, которая сочилась из одного существа, которого профессор Лейк принёс в палатку, чтобы разморозить и препарировать. Я тоже почувствовал этот запах, когда вышел из палатки с подветренной стороны. Пахло не то, чтобы плохо, просто неестественно, я никогда раньше не нюхал ничего подобного. Это заставило мой желудок скрутиться, но более того, запах заставил меня почувствовать страх. Я думаю, что именно это чувствовали все собаки — страх перед неизвестным.

Лейк приказал, чтобы другие существа, вытащенные из пещеры, были выстроены в ряд на снегу перед научной палаткой. Они представляли собой странное зрелище — склонённые друг к другу, как поле прямостоящих гигантских дынь с цветущими на их верхушках морскими звёздами. Было достаточно холодно с этим дьявольским ветром, так что не было никакой опасности, что они оттают, но солнечный свет, косо падающий через ледник на юг, освещал верхушки морских звёзд всевозможными цветами. Я думаю, это был первый раз, когда они увидели солнечный свет за миллионы лет.

Ни у кого не было много времени, чтобы глазеть на уродливых тварей, потому что ветер не утихал, а дул всё сильнее и сильнее. Это сделало строительство второго загона для собак ужасно тяжёлой работой. Нам пришлось переводить собак по две штуки, они так безумно хотели добраться до этих монстров на льду. Когда они увидели их, то чуть не разорвали поводки. Нам с юным Лейком пришлось использовать дубинки, чтобы заставить собак обратить на нас внимание и пойти в новый загон, а я никогда так не поступаю с собаками.

Мне не понадобилась палка для Сержанта. Он каким-то образом сохранил самообладание, но я видел, что он так же стремился добраться до этих существ, как и другие собаки. Но я разговаривал с ним так, как обычно, тихо и медленно, и он меня выслушал. И это тоже хорошо, потому что я сомневаюсь, что мы смогли бы удержать Сержанта, если бы он вздумал вырваться на свободу.

Как бы то ни было, мы закончили перемещение собак в новый загон, накормили их и напоили. Другие помощники и механики были заняты изготовлением более высоких ветрозащитных стен, чтобы укрыть самолёты и палатки. Тот шторм, который дул с тех гор, был подобен дыханию из пасти ада. Большинство людей думают, что ад горячий и обжигающий, но мой старый отец читал греческую классику — он получил образование в колледже, и он сказал мне, что ад на самом деле — это место льда и холода; только он всегда называл его Аидом. Раньше я смеялся над ним, да простит меня Бог, но теперь я знаю, что он был прав. Я был в аду, и это очень холодное место, холоднее смерти.

Когда я закончил с собаками, я подошёл к большой палатке, чтобы спросить профессора, не требуется ли ему ещё какая-либо помощь. В палатке было так тесно, что я с трудом протиснулся сквозь полог. Все, кто не работал снаружи, пришли посмотреть на то чудовище, которое Лейк разделывал на столе для образцов. К тому времени, как я туда добрался, он уже разделил существо на отдельные органы. Мне пришлось зажать нос рукой и дышать ртом, настолько отвратительным был запах. Даже когда я это сделал, я всё ещё чувствовал его вонь.

Из того, что я подслушал, Лейку и выпускникам удалось вскрыть существо ледорубами вдоль тех швов, которые шли вверх и вниз по его телу. Оно уже было частично расколото от дробления в пещере, когда на нём образовался известняк, так что тело не было слишком твёрдым. Я заглянул через плечи тех, кто стоял передо мной, но ничего не смог разобрать. Всё, что я увидел — массу серых и коричневых комков, что могли быть органами, и несколько длинных белых волокон, которые, насколько я знал, могли служить венами, сухожилиями или даже нервами.

Я выскользнул из палатки на холод и поднял меховой воротник, защищаясь от ветра. Он дул маленькими резкими порывами, которые заставляли меня пошатываться и не давали мне сохранять равновесие. Я прошёл мимо тварей, оставленных на снегу, возвращаясь к своей палатке. Они раскачивались взад-вперёд на ветру, и те ветки деревьев, которые у них были вместо рук, кружились в воздухе, как будто они ожили. От одного взгляда на них меня бросало в дрожь, поэтому я держался на расстоянии и не поворачивался спиной, пока не оказался далеко от них.

5

Меня разбудили крики. Я приподнялся на койке в своей палатке, прислушиваясь к вою ветра и хлопанью брезента. Сначала я подумал, что всё ещё сплю, и что в моём сне кричала женщина, но, когда крики раздались снова и стали громче, и к ним добавился вой собак, я понял, что проснулся и что происходит что-то ужасное.

Внутри палатки царил полумрак. Мы создавали темноту на время сна, чтобы это больше походило на ночь, хотя солнце никогда не заходит в Антарктиде в течение летних месяцев. Света было достаточно, чтобы я увидел, что все койки пусты, кроме койки молодого Лейка. Юноша только что проснулся, как и я. Он уставился на меня широко раскрытыми глазами.

— Что происходит, Хоббс? — спросил он дрожащим голосом.

Я выглянул в открытый клапан палатки, который раскачивался взад-вперёд на ветру. Всё, что я мог видеть, — движущийся снег, который нёсся прямо справа налево, как картечь, выпущенная из ружья.

— Кого-то убивают — ответил я ему.

Я не знаю, почему я это сказал. Я ничего не видел и не понимал, что происходит. Это были просто крики, такие высокие и протяжные, как женские, только среди нас не было женщин, чтобы их издавать.

Из-за холода мы спали в одежде, так что мне осталось только надеть сапоги и рукавицы. Я схватил первое попавшееся мне пальто с вешалки. Только позже я понял, что оно было не моим, а принадлежало кому-то другому, вероятно, одному из механиков. Прежде чем выйти наружу, я прихватил топор. У нас имелись топоры с большими широкими лезвиями для прорубания снега и льда.

Лейк последовал за мной. Мы постояли секунду или две, не зная, что делать, а потом услышали крики, доносящиеся со стороны научной палатки. Мы не могли видеть больше чем на дюжину футов или около того перед собой из-за метели. Снег создавал расплывчатую белую дымку. Время от времени ветер со снегом стихал, позволяя нам сориентироваться.

Того, что мы увидели, когда подошли к научной палатке, было достаточно, чтобы у меня кровь застыла в жилах. Один из этих огромных, высоких монстров из пещеры держал в своих ветвистых лапах человека. Монстр поднял его высоко в воздух и швырнул на лёд. Я слышал, как сломались кости человека, когда он ударился. Он был мёртв ещё до того, как его тело перестало двигаться; я думаю, он сломал позвоночник. Монстр полуобернулся, как будто смотрел на нас, и издал странный свист, похожий на звук флейты, когда на ней играет ребёнок, не знающий, какие отверстия зажимать. Такие же звуки доносились откуда-то из-за палатки. Затем ветер поднял снег и заставил это существо исчезнуть.

Я схватил Лейка за плечо и вроде как встряхнул, чтобы привлечь его внимание.

— Идём, — прокричал я сквозь ветер. — Мы должны добраться до твоего отца.

Это заставило юношу пошевелиться. Я шёл впереди с поднятым топором. Это существо, должно быть, переместилось куда-то ещё, потому что мы с ним не встретились.

То, что мы увидели перед большой палаткой, напомнило мне одну из тех старинных церковных картин с демонами. На снегу лежали мёртвые тела, оторванные головы и руки, красная кровь забрызгала белый снег. Один бедняга, которого я не узнал из-за повреждённого лица, был разорван пополам.

Двое из этих монстров сражались с профессором Лейком и аспирантом Уоткинсом, которые держали в руках топоры. Ещё один монстр лежал на льду позади них. Он не был мёртв, но, похоже, не мог стоять. Части его тела отсутствовали. Эти топоры были очень острыми, и мы часто ими работали.

— Отец! — закричал юный Лейк и побежал вперёд.

Профессор повернул голову на голос своего сына. Существо, с которым он сражался, опустило одну из своих рук и прорубило ему череп, как будто он был не твёрже спелой тыквы. Профессор упал навзничь. Юный Генри Лейк бросился на тварь и ухитрился обхватить руками часть её макушки, где были глаза.

— Назад! — крикнул я Лейку и начал рубить существо сбоку, пытаясь не задеть юношу. Казалось, монстр обращал внимание на топор не больше, чем бык на метёлку из перьев. Тело этого бочкообразного существа было твёрдым.

Тварь обхватила бедного Лейка двумя руками и притянула его к себе. Я слышал, как его кости ломаются одна за другой. Куда делся раненый монстр, пока это происходило, я не знаю, потому что меня окружила метель. Из палатки доносились удары топоров и крики, но я не думал ни о чём, кроме как расправиться с дьяволом, убившим Лейка и его сына.

Внезапно повсюду появились собаки, лающие и воющие, как демоны. Должно быть, они вырвались из загона, когда услышали шум борьбы. Сержант бросился на монстра, и тот уронил тело юного Лейка на землю, пытаясь схватить собаку, но Сержант был слишком быстр для этого. Пёс кусал монстра за ногу, когда ему удавалось приблизиться, и отскакивал, когда монстр пытался ударить его своими руками-ветвями.

— Держи его, Сержант, держи! — крикнул я.

Моя кровь бурлила. Говорят, что человек в припадке злости видит красный цвет, и это, должно быть, правда, потому что перед моими глазами висела красная дымка. Я не думаю, что это была кровь, меня пока не ранили. Я просто сошёл с ума от убийственной ненависти. Что-то глубоко внутри меня твердило мне, что эта тварь не принадлежит моему миру, что она чужая и должна быть уничтожена. Собаки чувствовали то же самое. Их страх сменился убийственной яростью.

Монстр издал что-то вроде жужжания, по всему его телу появились маленькие крылышки и начали вибрировать. Я думаю, их было пять, хотя я и не собирался считать. Они бились быстро, как крылья стрекозы, и монстр поднялся в воздух, но далеко не улетел. Ветер перевернул его, и он упал на бок примерно в двадцати ярдах от нас.

Сержант не колебался, он побежал за монстром, а я последовал за псом. Это существо вело нас по снегу. Время от времени оно пыталось взлететь, но не могло справиться с ветром и в конце концов сдалось. Метель мешала мне следить за монстром, но он мог передвигаться по снегу так же быстро, как и я, так что я не мог догнать его с топором. Собака продолжала кусать его за пятки, или там, где они должны были находиться, но существо не обращало на него внимания.

Когда оно внезапно исчезло из виду, я понял, что мы вернулись ко входу в пещеру. Тварь нырнула в дыру. Или, может быть, в пещере было что-то, что оно хотело использовать в качестве оружия. Пёс прыгнул сразу за монстром, так что я не мог остановиться, не так ли? Как я мог позволить этому псу погибнуть самому, не попытавшись ему помочь? Я забрался в дыру вслед за Сержантом, и, оглядываясь назад, я ни капельки не жалею об этом.

Монстр пытался пробежать между колоннами, но не мог очень быстро передвигаться по неровному полу пещеры, и он не мог летать, поэтому мы поймали его, прежде чем он ушёл слишком далеко. Теснота помогала нам и мешала ему. Сержант зашёл с одной стороны, а я подобрался к монстру с другой. Он поднял собаку и швырнул её о колонну. Вот так у Сержанта сломались рёбра. Я обнаружил, что могу разрубить монстра, если ударю топором по голове и тому месту, где эта морская звезда соединялась с верхней частью его туловища.

Через проход в пещеру просачивалось немного света, но его было достаточно, чтобы разглядеть движущиеся тени. Может быть, эта тварь так же не могла видеть в темноте, как я и мой пёс. Во всяком случае, монстр был почти мёртв, когда я допустил оплошность. Я поскользнулся и упал. Чудовище опустило одну из своих конечностей на мою левую ногу, и я услышал, как кости затрещали, как горсть крапивы, брошенная в огонь. Вот тогда Сержант схватился за его голову. Его зубы впились в неё там, где она была самой мягкой, тварь издала что-то вроде свистящего крика и упала на бок. Пёс продолжал вгрызаться в него, даже после того, как монстр перестал двигаться; Сержант рычал как дикий зверь, которым, я полагаю, он и был в тот момент.

Боль и шок от сломанной ноги, должно быть, вырубили меня. Я не знаю, как долго я пролежал без сознания. Меня разбудил сильный грохочущий звук. У меня кружилась голова, и сначала я не мог понять, где нахожусь. Я почувствовал, как Сержант облизывает моё лицо, и постепенно начал приходить в себя. Моя левая штанина была пропитана засохшей кровью, так что я предполагаю, что один из кусочков кости проткнул мою кожу.

Я попытался встать, но не смог. Моя больная нога не выдерживала никакого веса, и от боли я чуть не потерял сознание. Я попытался ползти, но я не мог перенести вес на колено, поэтому я начал подтягиваться на животе к крошечному пятну света, которое, как я знал, было входом в пещеру. Свет был далеко не таким ярким, каким должен был быть. Сначала я подумал, что у меня что-то не так с глазами, но когда я добрался до входа, то понял, что произошло.

Пока я пребывал без сознания или спал, профессор Дайер и люди из Южного лагеря прилетели на пятом самолёте и обнаружили всю эту смерть и разрушения вокруг научной палатки. Дайер, должно быть, прямо тогда решил запечатать вход в пещеру на случай, если там остался кто-нибудь из тех монстров, что проснулись. Он сделал это самым быстрым и надёжным способом, что пришёл ему в голову, свалив все тяжёлые буровые установки, запасные части и отрезки труб в дыру, одну за другой.

Я долго кричал, но это было бесполезно. В то время сквозь проход всё ещё просачивалось немного света. Позже маленькое отверстие, через которое проникал дневной свет, завалило снегом, и в пещере стало совсем темно. Прежде чем это произошло, я нашёл электрический фонарик, который один из аспирантов, должно быть, оставил прямо у входа.

Я знаю, о чём вы думаете. Почему Сержант своим лаем не предупредил Дайера о том, что в пещере кто-то есть? Я не могу этого объяснить, потому что был без сознания. Если хотите знать моё предположение, пёс действительно залаял, но он не отходил от меня, а Дайер и остальные были слишком напуганы тем, что может выбраться из пещеры, чтобы спуститься и посмотреть.

Может быть, они услышали лай Сержанта и решили не идти за ним, потому что он был всего лишь собакой. Я не могу сказать, что я слишком сильно виню их, учитывая то, что они, должно быть, нашли в лагере. Эти монстры были ужасно сильны и жёстки, как сапожная кожа, и их было просто слишком много. Они застали нас врасплох, но даже если бы мы были готовы, они всё равно бы победили нас.

У нас не было другого оружия, кроме топоров. Я думаю, может быть, у профессора Лейка имелся револьвер, хранившийся в рюкзаке, я его никогда не видел, но один из выпускников как-то пошутил на эту тему, когда мы были на судне, что Лейк пристрелит нас, если мы не будем выполнять его приказы. Оружие всё равно ничего бы не изменило — пули не могли повредить этим тварям.

6

Батарейка в фонарике прослужила дольше, чем я предполагал, учитывая, что с самого начала она была разряжена наполовину. Я держал его выключенным так долго, сколько мог просидеть без света. Темнота была такой густой, что мне казалось, будто я плыву или тону в ней. Моё сердце заколотилось, я весь вспотел и в то же время задрожал. Когда мне показалось, что я не могу дышать, я снова включил фонарик на несколько минут. Я продолжал делать это в течение долгого времени, как мне показалось — во всяком случае, часов.

Сержант всегда был рядом, тихо сидел и наблюдал за мной, навострив уши. Темнота его совсем не беспокоила. Может быть, он мог слышать эхо от каменных колонн, или, может быть, он мог чувствовать запах земли достаточно хорошо, чтобы ему не нужно было видеть.

Он даже не заскулил, хотя я этого и не ожидал. Он никогда не был такой собакой, чтобы показывать слабость. В конце концов кровь засохла на его правом боку. В свете факела его шерсть превратилась из блестяще-красной в тускло-коричневую. Имейте в виду, что сам фонарик к тому времени уже тускнел. Когда он, наконец, перестал включаться, независимо от того, как сильно я его тряс или стучал им по стене, я просто сел, прислушиваясь к своему сердцебиению и ровному тяжёлому дыханию пса.

В пещере было не очень холодно. Должно быть, откуда-то из глубины поднималось тепло через какую-то трубу или трещину. Я никогда не пытался найти эту трещину в темноте, это было бы самоубийством, а у меня и в мыслях не было убивать себя. Моя нога была сломана настолько сильно, что я, вероятно, всё равно не смог бы отползти очень далеко.

Вонь от этой мертвечины стала настолько сильной, что я скорчился и откатился на дюжину ярдов или около того от монстра, затем приподнялся и сел, прислонившись спиной к колонне. Пёс последовал за мной. Казалось, он не возражал против вони, теперь, когда тварь умерла. Должно быть, Сержант испытывал жажду — последний раз собак поили примерно за шесть часов до нападения. Нельзя было оставлять воду на открытом воздухе в загоне, потому что она замёрзла бы через десять минут или около того. Лёд нужно было растопить на плите, чтобы собаки могли пить.

Мы с Сержантом долго сидели в темноте. Боль в ноге усилилась, но я старался не обращать на неё внимания. Нет смысла размышлять об этом. Я нашёл блокнот и карандаш во внутреннем кармане своего пальто, когда обыскивал его в надежде, что тот, кто им владел, оставил там немного вяленой говядины или бисквита. Я открыл блокнот и провёл пальцами по страницам. Только на первой я нащупал какие-то записи, поэтому я вырвал её и начал писать то, что вы читаете. Почему бы и нет? Что ещё мне оставалось делать?

Писать в темноте не так сложно, как вы могли бы подумать. Всё, что требуется, — это чтобы строки были красивыми и ровными, и ещё надо следить за тем, чтобы карандаш не соскальзывал с края страницы. Мой складной нож, который я всегда носил в кармане брюк, сохранял карандаш острым. Это был способ потратить немного времени.

Кто знает? Может быть, когда-нибудь другая экспедиция откроет вход в эту пещеру и найдёт меня и собаку. Наверняка они заинтересуются тем, что случилось со всеми нами. Может быть, профессор Дайер возглавит и следующую экспедицию. Нет, если кто-нибудь спасёт меня, я ни за что не вернусь снова в эту адскую, богом забытую ледяную пустыню. Но, похоже, этого не произойдёт.

Я слышу, как Сержант стоит возле мёртвого монстра, обнюхивает его и ковыряется в нём зубами. Я не слышу никакого жевания. Это либо слишком жёсткое блюдо для него, либо ему не нравится вкус, хотя к этому времени он, должно быть, уже проголодался. Я думаю, мы находимся здесь уже несколько дней. Должно быть, прошло не меньше недели, но трудно сказать. Время как бы бежит в темноте.

Иногда я, должно быть, сплю, но не могу сказать, сплю я или бодрствую, пока не запишу свои мысли в этот блокнот. Я начал видеть вещи в темноте. Картинки, но большие, как будто я сижу в кинотеатре на первом ряду, прямо у экрана. По какой-то причине это в основном то, что я помню с тех пор, как был мальчиком в Англии. Лондон, улицу Пикадилли, рынок Ковент-Гарден и Стрэнд.

Моя бабушка жила в коттедже в деревне, и иногда я вижу, как она стоит у открытой входной двери и машет мне рукой, чтобы я зашёл к ней, как она делала, когда меня отправляли к ней в гости на лето. Я чувствую запах её роз, которые росли по бокам дорожки перед домом, и вижу её серого кота Лаггера, вытянувшегося на подоконнике открытого переднего окна.

Я не вижу образов из Аркхэма или университета. Это странно. Может быть, это означает, что вещи, которые я делал в университете, не были настолько важными, чтобы их стоило запоминать. Или, может быть, воспоминания, которые мы создаём в начале жизни, возвращаются к нам, когда мы приближаемся к концу.

На какое-то время я, должно быть, заснул. Разбудил меня язык Сержанта. Он лизал мою сломанную ногу, где шов брюк разорвался, а кровь просочилась и засохла на штанине. Пёс отступил, когда услышал, что я просыпаюсь, но издал лишь тихий звук. Это было скорее урчание, чем рычание.

Я просил его не возражать и говорил, что он хороший пёс, снова и снова, пока, наконец, он не подошёл ко мне и не позволил мне погладить его по шее, как я обычно делал, когда мы тренировались с колёсной упряжкой в Новой Англии на пыльных летних дорогах. Он лизнул мою руку и как бы уткнулся в неё мордой. Его нос был не совсем в порядке. Он был горячим, а не прохладным и влажным, как должно быть.

Он хороший пёс, но, должно быть, он уже сильно проголодался. Как я уже говорил вам в начале этого дневника, ездовые собаки не совсем похожи на собак, которых вы держите в качестве домашних питомцев. В них есть дикость, которую никогда не укротишь. Где-то глубоко внутри они наполовину волки, а ни один волк не может вынести запаха крови и мяса, когда он умирает от голода.

Я не хочу, чтобы вы в чём-то обвиняли Сержанта. Он хороший пёс, лучший пёс, который у меня когда-либо был. Я просто хотел бы, чтобы он был моей личной собакой, но почему-то, учитывая мои обязанности в университете и то, что после смерти моей Мэри я жил один в съёмном доме, завести собственную собаку мне не представлялось разумным. Но то, что Сержант собирается сделать, это не его вина, просто помните об этом.

Теперь он тихо рычит. Думаю, что это продлится недолго. По крайней мере, мне не нужно будет нюхать эту гниющую тварь из ада. Может быть, когда Сержант поест, он наберётся достаточно сил, чтобы обыскать эту пещеру и найти выход наружу. Может быть, в лагере всё ещё найдётся кто-нибудь, кто отвезёт его домой. Надеюсь. Пёс не заслужил того, что с ним случилось. Никто из нас этого не заслужил, но, по крайней мере, мы, люди, знали, во что ввязываемся. Собаки просто перестали нам доверять.

Мне жаль, что я подвёл тебя, старина. Ты хороший пёс, Сержант, да, это так, ты хороший пёс…

* * *

Дополнительная записка профессора Старквезера, руководителя антарктической экспедиции Старквезера-Мура 1935 года из Мискатоникского университета, Аркхэм, Массачусетс:

"Приведённый выше отчёт, написанным карандашом, был найден рядом с телом Джека Хоббса, сорокачетырёхлетнего плотника, нанятого Мискатоникским университетом, который сопровождал экспедицию 1930 года в качестве кинолога. Он был вдовцом, детей не имел.

Хоббс держал блокнот в левой руке, а в правой сжимал огрызок карандаша длиной не более двух дюймов. Рядом с ним лежал открытый перочинный нож, а кедровые стружки на его вытянутых ногах указывали на то, что он много раз затачивал карандаш. Судя по всему, он умер от заражения крови, вызванного сложным переломом левой большеберцовой и малоберцовой костей.

Поперёк его ног лежал мёртвый большой, ездовой пёс маламут. Причиной смерти пса стал голод. Состояние его тела указывает на то, что каким-то образом ему удалось оставаться в живых в течение нескольких недель, возможно, целых двух месяцев, после смерти Хоббса. Я могу лишь предположить, что псу удалось найти какой-то источник воды глубже в пещере, но там не было еды. Пёс не пытался кормиться телом мёртвого Хоббса".

Перевод: Алексей Черепанов, октябрь, 2022 г.

Дональд ТайсонИСЧЕЗНОВЕНИЕ В МОРГЕ

Donald Tyson — Missing at the morgue(2017)

Рассказ в жанре Лавкрафтовского Хоррора. Входит в антологию "Чёрные крылья Ктулху VI" (2018). "Частный фотограф Далхой, фотографируя убитого в перестрелке бандита, случайно узнал, что в морге кто-то по ночам вырезает органы у покойников. Он решается провести своё собственное расследование".

1

Один из моих источников в семнадцатом участке сообщил мне по секрету, что тело серийного убийцы Джеймса Оута находится на вскрытии в морге Больницы Святого Джеймса.

Двенадцать недель этот Оут терроризировал город, задушив пять молодых женщин. Но, наконец, полиция настигла его в заброшенном многоквартирном доме, и после часовой перестрелки, которую транслировало телевидение по всей стране, преступник был убит. Однако не было обнародовано ни одной фотографии Оута. Всё, что появилось в средствах массовой информации, — это гипотетический карандашный набросок, сделанный несколько дней назад полицейским художником на основе воспоминаний женщины, которую кто-то пытался, но не смог задушить.

Я схватил фотоаппарат, запрыгнул в свою машину, и на дымящейся резине помчался в больницу, пока о местонахождении покойника не пронюхали вездесущие газетчики. Когда я говорю "дымящаяся резина", то это лишь образно. У моей умной машины недостаточно лошадиных сил, чтобы всерьёз сжечь шины. Но она отлично преодолевает городские пробки. Я чувствовал себя Фиолетовым Мстителем, проскальзывающим в щели, слишком маленькие для обычного автомобиля или грузовика, чтобы даже подумать о том, как в них протиснуться.

Мои часы показывали 21:30, больница всё ещё была открыта для посещений. Я не смог найти места на общественной стоянке, поэтому оставил машину под огромным алюминиевым светильником.

Я чувствовал себя довольно бодро, когда шёл по больничному коридору к служебному лифту, намереваясь попасть в подвал. Моё бодрое настроение исчезло, когда я вышел из кабины лифта и увидел детектива в звании сержанта Лероя Биггса, стоящего в холле рядом с дверью в морг. Выражение его лица, когда он узнал меня, говорило о том, что он испытывает такое же сожаление.

— Как, чёрт возьми, ты узнал об этом, Далхой? — возмутился Биггс.

— Ты знаешь, как это бывает. Я держу ухо востро, — ответил я.

— Майкельсон из дежурки сказал тебе?

Чёрт, Биггс, ты молодец, подумал я, но с серьёзным выражением лица покачал головой.

— Ты знаешь, что я не могу тебя впустить, — сказал Биггс, складывая свои массивные руки на груди. Он выглядел устрашающе при его росте в 185 сантиметров и с массой более ста двадцати килограммов.

— Тебе не кажется унизительным, что тебя назначили охранять комнату, полную мертвецов? — спросил я. — Сомнительно, что Оут оживёт и задушит их.

— Я здесь не из-за Джеймса Оута.

Мои уши навострились, как у ретривера, когда он слышит выстрел из дробовика.

— Что ты здесь делаешь, Биггс?

— Я не могу тебе этого сказать, Далхой.

— Да ладно, ты же знаешь, что я умею держать рот на замке. Что происходит?

Сержант раздражённо вздохнул и прикусил нижнюю губу. Он страдал из-за невозможности закурить.

— Странное дерьмо тут творится, — проворчал он. — Я предполагал, что ты тут появишься. Кажется, ты всегда оказываешься рядом, когда происходит что-то странное.

— Что я могу сказать тебе, Биггс? Это карма.

— Главный патологоанатом, доктор Ю, позвонила нам, чтобы сообщить о краже органов у трупов, хранящихся в морге, — объяснил сержант.

— Кто-то крадёт органы, чтобы продать их для трансплантации? — удивился я.

Биггс замахал руками.

— Тела недостаточно свежи для пересадки.

— Значит, фетишист, — предположил я. Дело становилось всё интересней.

— Похоже на то, если только доктор Франкенштейн не создаёт ещё одного монстра.

Дверь за спиной Биггса открылась, и оттуда вышли двое полицейских криминалистов со своим оборудованием.

— К этой двери приставлен наряд, Далхой, — сказал Биггс, наблюдая, как его коллеги направляются к лифту. — Посторонний персонал не должен входить или выходить.

— Всего десять минут. Я вхожу, фотографирую уродливое мёртвое лицо Оута и выхожу. Десять минут.

— Десять минут, — повторил Биггс. — Всего-то?

Он с отвращением покачал головой и нахмурился, глядя на меня сверху вниз. Мой рост — жалкие 165 сантиметров, так что ему долго пришлось искать меня глазами.

— Входи, фотографируй и убирайся. Не заставляй меня сожалеть об этом.

Я проскользнул мимо сержанта в морг и вздрогнул. Там было холодно. В воздухе стоял сильный запах формальдегида, от которого у меня пересохло в носу и защипало. Китаянка в белом лабораторном халате склонилась над столом из нержавеющей стали, на котором лежал обнажённый труп мужчины. У неё были короткие чёрные волосы и очки в чёрной оправе с толстыми линзами.

— Доктор Ю? — спросил я.

Она повернулась ко мне. Из-за линз очков её тёмные глаза казались огромными.

— Это тело Джеймса Оута? — задал я другой вопрос.

— Кто вы? — спросила она. У неё был такой сильный акцент, что я с трудом понимал её речь.

— Я полицейский фотограф.

— Я думала, у полиции уже есть все фотографии, которые им нужны.

— Один снимок получился плохо, — соврал я. — Мне нужно переснять лицо Оута.

Китаянка отступила от стола и сделала жест рукой.

— Будьте как дома.

Мужчине на столе прострелили лицо чуть выше уголка верхней губы. Кто-то смыл кровь, но дыра была зияющей и кровавой. Прекрасная деталь. Веки Оута были полуоткрыты, а стеклянные серые глаза уставились в потолок. Он был уродливым сукиным сыном, но не хуже многих других, которых я фотографировал за эти годы.

Я подошёл к столу и поднял камеру над головой покойника, фокусируясь на плоскости его лица. Из-за этого кончик его носа оказался слегка не в фокусе, но это не имело значения. Снимок, который я сделал, был перевёрнут вверх ногами, но я мог достаточно легко исправить это на компьютере.

— Итак, я слышал, что кто-то похищает внутренние органы у мертвецов, — сказал я непринуждённым тоном.

Патологоанатом взглянула на меня. Меня так и подмывает сказать, что выражение её лица было непроницаемым.

— Есть какие-нибудь подозрения относительно того, кто это делает? — спросил я.

— Это не моя работа. Вам следует спросить полицию, ну, знаете, тех, на кого вы работаете.

Вот тебе и очарование.

— У меня есть для вас двадцать долларов, если вы расскажете мне всё, что знаете, — сказал я негромко.

Китаянка посмотрела в сторону двери. Мы были наедине с мертвецами. Она протянула свою крошечную ладонь. Я положил в неё двадцатку, и купюра исчезла в кармане доктора. Она поведала мне следующее:

— Это началось две недели назад. Сначала похитили сердце. Затем печень. Мы начали замечать и отслеживать то, чего не хватало.

— Сколько человек имеет доступ в этот морг?

Патологоанатом пожала плечами.

— Полдюжины. Я, мой помощник Артур Куртц, уборщики, санитары, которые перевозят тела.

— Так это, должно быть, один из вас украл органы, верно? Так предполагает полиция. А что думаете вы сами? — спросил я.

Она серьёзно посмотрела на меня.

— Органы пропадают, когда в морге никого нет, а дверь заперта.

— Вы имеете в виду, что здесь никого нет, дверь заперта снаружи, а органы исчезают? — уточнил я.

— Именно так.

— Как такое возможно?

Её лицо посуровело.

— Я больше ничего не скажу.

Биггс просунул голову в дверь.

— Твоё время истекло, Далхой. Уноси свою задницу отсюда.

Я улыбнулся патологоанатому.

— Мой босс. Настоящий рабовладелец.

— Ты знаешь, что у тебя там, Биггс? — сказал я, выходя в коридор.

— Что? — спросил Биггс безо всякого любопытства.

— У тебя есть тайна запертой комнаты.

— Не существует такой вещи, как тайна запертой комнаты, — возразил сержант.

— Ты что, Агату Кристи не читаешь?

— У меня слишком много работы, чтобы тратить время на чтение.

— Главный патологоанатом говорит, что органы пропадают, когда в морге никого нет и дверь заперта, — объявил я.

— Значит, она лжёт или ошибается, — прокомментировал это Биггс.

— Похоже, ты не очень заинтригован.

— Это проблема покойников, Далхой. А моя работа — искать убийц.

2

Та фотография Оута принесла мне наибольшее денежное вознаграждение за весь год. Я продал её телевизионным каналам, газетному синдикату, телеграфной службе и таблоидам. У таких вольнонаёмных работников, как я, бывают долгие периоды безденежья, а иногда — удачный заработок за один день. Я использовал эти деньги, чтобы оплатить аренду квартиры и погасить остаток кредита за свою машину. И даже после этого на моём текущем счете осталась приличная сумма. Я устроил себе праздник, купив кое-какие продукты.

Возможно, я бы навсегда забыл о тайне пропавших органов, но позже в тот же день позвонил Майкельсон.

— Ты помнишь тот морг, куда забрали труп Оута? — спросил он.

— Больница Святого Джеймса. Что там опять?

— Кое-что пропало.

Я сразу же подумал о потрошителе трупов.

— Ты хочешь сказать, что был украден ещё один орган? — предположил я.

— Орган? Что? Нет.

— Тогда о чём ты говоришь?

Майкельсон понизил голос.

— Прошлой ночью кто-то украл труп Оута.

— Что?! Ты хочешь сказать, что они забрали всё его тело?

— Именно это я и говорю. Департамент хранит дело в тайне, пока они пытаются отследить местонахождение трупа. Украл ли его сумасшедший или кто-то ещё? Это должно быть как раз по твоей части, Далхой.

Я повесил трубку и откинулся на спинку дивана, чтобы подумать. Подушки и спинка моего дивана были обмотаны полосками серебристой клейкой ленты. Некоторое время назад кто-то вломился в мою квартиру и разграбил её, попутно исполосовав ножом мой диван. В ближайшие выходные мне придётся поискать на гаражных распродажах другую мебель.

Похититель органов становился всё смелее, так как продолжал заниматься своим хобби, не будучи пойманным. Он или она, поправил я себя. Это могла делать и женщина. Обычно, однако, именно мужчина предавался подобной фетишистской одержимости. Я не хотел знать, что он делал с органами, но у меня возникло неприятное подозрение, от которого у меня скрутило живот. Возможно, он любил фасоль Фава и вино "Кьянти". Но зачем ему красть целый труп? Было ли это просто совпадением, что он забрал печально известный труп Джеймса Оута, или это было сделано намеренно?

У меня самого есть ряд личных проблем. К счастью, фетишизм не входит в их число, как и некрофилия. Но у меня больное сердце, из которого я вероятно умру в один прекрасный день, когда перетружусь. И психолог сказал мне, что у меня лёгкая форма аутизма. Раньше это называли Синдромом Аспергера. Также я страдаю из-за навязчивых мыслей и не могу устоять перед желанием разгадать тайну, когда она мне попадается. Я знал, что должен расследовать кражу чьего-то трупа, даже если мне за это не заплатят. Я бы не смог спать по ночам, если бы не сделал этого.

Я приехал в Больницу Святого Джеймса и направился в морг. Биггс и его команда уже находились там. Сержант выглядел так, словно был готов рвать на себе волосы. Невозможность выкурить сигару, находясь в больнице, реально действовала ему на нервы.

— Только не ты, — сказал он, увидев меня у открытой двери морга. — Ты преследуешь меня, Далхой?

— Просто пытаюсь сделать снимок, который попадёт в журнал "Тайм", Биггс.

Я неторопливо вошёл в морг, и сержант не вышвырнул меня вон. Возле стены женщина-полицейский беседовала с доктором Ю и нервным белым мужчиной с короткой стрижкой, предположительно её помощником Артуром Куртцем.

— Я думал, вы поставили охранника за дверью морга, — сказал я Биггсу.

— Он был там всю ночь.

— Так как же вор пронёс труп Оута мимо него?

— Я не знаю.

— Должно быть, он в какой-то момент ушёл в туалет.

Биггс замахал руками.

— Он новичок в полиции. Молодой, имеет крепкий мочевой пузырь. Он клянётся, что ни на миг не отходил от двери.

— Значит, он заснул, — засомневался я.

— Он говорит, что не спал, — мрачно ответил Биггс.

— Но он вряд ли признается в этом, не так ли?

— Он хороший парень, Далхой. Я верю ему.

— Ты уверен, что труп был в морге, когда твой парень приехал сюда? — не унимался я.

— Он зашёл внутрь и проверил всё сам. Тело Оута лежало на том столе.

Биггс указал на тот же стол из нержавеющей стали, где я фотографировал лицо Оута.

Женщина-полицейский закончила допрашивать патологоанатома и её помощника. Я отошёл от Биггса, чтобы он мог поговорить с напарницей, и направился к Артуру Куртцу, имевшему ошеломлённый вид. Я назвал ему своё имя.

— Не возражаете, если я поговорю с вами, доктор Куртц?

Он моргнул и сосредоточился на моём лице.

— Вы из полиции?

— Я фотографирую, — сказал я, что являлось абсолютной правдой.

— Что вы хотите узнать? — спросил доктор.

— Эти органы пропадают уже около двух недель, верно?

Он кивнул.

— За это время вы не заметили ничего странного?

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

Его голубые глаза оторвались от моих.

— Что-нибудь необычное. Смешное, странное.

— Насколько мне известно, нет, — ответил Куртц, не глядя на меня.

— Вы что-то видели, не так ли? Что это было?

Куртц взглянул на патологоанатома. Я подумал, не велела ли она ему молчать.

— В конце концов, всё выяснится, доктор, — добавил я серьёзно.

Наконец, он посмотрел на меня.

— Это была мелочь. Просто мои нервы. Я не упомянул об этом полицейским, потому что это было неважно.

— Скажите мне, что это было. Если это действительно так тривиально, я даже не стану сообщать об этом сержанту Биггсу.

— Иногда я работаю допоздна, — начал Куртц тихим голосом. — Однажды вечером, около недели назад, когда я сидел за своим столом, просматривая кое-какие бумаги, я кое-что услышал.

— Где находится ваш стол?

— В офисе.

Доктор указал на дверь.

— Так что же случилось?

— Это был какой-то скользящий звук, я не знаю, как ещё его описать. Я встал из-за стола, чтобы посмотреть в чём дело. В этот час единственное освещение исходит от ночных ламп, которые всё время остаются включенными, чтобы мы не натыкались на столы в темноте. Большая часть морга была погружена в тень. Я услышал скрежет. Я подумал, что это, должно быть, крыса.

— У вас здесь много крыс? — спросил я.

— Нет, у нас никогда не было крыс, — встревожился Куртц. — Я даже никогда их не видел, а я работаю здесь уже три года.

— Итак, вы услышали скрежет. Как вы поступили?

— Я направился в сторону звука. — Куртц сглотнул и посмотрел на меня извиняющимся взглядом со слабой улыбкой. — Как вы можете себе представить, я нервничал. Скрежет исходил из-под одной из простыней, которыми был накрыт труп на столе. Когда я подошёл ближе, я увидел, как простыня поднимается и опускается, как будто что-то двигалось под ней.

— Какое имя было у покойника? — спросил я.

— Это был просто "Неизвестный". Какой-то бездомный, у которого случился сердечный приступ.

— Что вы сделали затем?

— Я стоял там, пытаясь набраться храбрости, чтобы поднять простыню. К тому времени я убедил себя, что это, должно быть, крыса, но я не хотел, чтобы она прыгнула мне в лицо. Наконец, я схватил простыню за один угол и просто сдернул её вниз и со стола.

Куртц замолчал, его голубые глаза расфокусировались. Он смотрел сквозь меня, в прошлое, заново переживая тот момент.

— Когда простыня соскользнула в сторону, что-то отодвинулось с другой стороны стола.

— Что-то? Например, что? — спросил я, удивившись.

— Я не разглядел его как следует. Оно было быстрым, а освещения не хватало. Я могу сказать вам, что оно было не очень большим, но всё же намного крупнее чем крыса. И даже крупнее кошки или собаки. Но всё было черным. Оно походило на движущуюся тень, скользящую по полу.

— Куда делась эта тень? — спросил я.

Доктор указал на секцию ящиков из нержавеющей стали, в которых лежали тела.

— В том направлении. Было темно. Я подбежал к выключателю, но к тому времени оно уже исчезло.

Несколько секунд я размышлял над рассказом Куртца.

— Могло ли оно проскользнуть в один из ящиков? — спросил я, наконец.

— Я заглянул во все из них. Там не было ничего, кроме трупов.

Я подумал о том, что ещё мне следует выведать у Куртца.

— У Неизвестного пропал какой-нибудь орган?

Доктор отрицательно покачал головой.

— Вы понимаете, почему я не хотел рассказывать об этом полиции? Всё это выглядит так, словно я сумасшедший.

Я похлопал Куртца по плечу.

— Не волнуйтесь об этом, док. Я им не скажу.

3

После полуночи я проник в больницу через отделение неотложной помощи и проскользнул мимо охранников, когда выгружали несколько пострадавших в автокатастрофе. Я спустился по лестнице на уровень морга и просто ждал у подножия лестницы. Через окно в дверях я мог видеть полицейского в форме, которого Биггс поставил дежурить у двери.

Не многие мужчины могут продержаться восемь часов без перерыва на туалет. Новичок, возможно, и справился с этим в первую ночь, но сегодня вечером он начал танец "пи-пи" сразу после половины четвёртого. В конце концов он покинул свой пост и проскользнул в туалет, расположенный дальше по коридору. Пришло моё время действовать.

Я спустился с лестницы и вошёл в морг. Дверь была не заперта, вероятно, для того, чтобы патрульные могли периодически заглядывать внутрь. Там было темно, но от ночных ламп, расположенных низко на стенах, исходило достаточно света, чтобы я не натыкался на предметы, как и сказал Артур Куртц. Я опустился на колени рядом с одной лампой и убедился, что моя камера готова к съёмке. Если кто-то заявится в морг, мне нужно было его сфотографировать. Затем я нашёл чистую белую простыню, взобрался на свободный стол и накинул на себя простыню так, чтобы она накрыла меня с головы до ног.

С одного края я сложил край простыни домиком, чтобы из своего укрытия наблюдать за всей комнатой. Стол располагался у стены, так что мой обзор был достаточно большим, хотя в густых тенях мог прятаться кто угодно.

Как только я привык к запаху морга, он стал каким-то умиротворяющим. Я чуть не заснул. Металлический звук вернул меня к реальности. Я не мог представить себе, что это было. Похоже, скрипело какое-то колесо. Очень осторожно я приподнял угол простыни, чтобы присмотреться.

Что-то двигалось по моргу. Я видел тень, и она была намного больше любой кошки. Нечто двигалось вокруг столов с трупами и, казалось, принюхивалось к ним. Постепенно оно перемещалось в мою сторону.

В этот момент у меня пропало всякое желание фотографировать, что бы это ни было. Я лежал неподвижно, как смерть, и пытался успокоить дыхание, чтобы моя грудь не поднималась и не опускалась. Я был во власти страха, который пробрал всё мое тело до костей. Я не смог бы пошевелиться, даже если бы попытался.

Оно приблизилось и наклонилось над моим столом, и я увидел из-под простыни, что это был голый мужчина. Его член болтался почти у самого моего лица. Запах был ужасный. Мужчина был мёртв слишком долго и явно не хранился в морозильной камере.

Внезапно он сорвал мою простыню. В тусклом свете я увидел, как он склонился надо мной. Я действовал инстинктивно и сфотографировал его лицо. Вспышка камеры испугала мертвеца и заставила его отшатнуться. Я соскользнул с другой стороны стола и помчался к двери, но мертвец был слишком быстрым. Он обхватил мою шею сзади. Я ухитрился ударить мертвеца по голове своей довольно тяжёлой фотокамерой. Мы врезались в стол, и инструменты на нём с грохотом покатились по кафельному полу.

Я видел звёзды, когда зажглись яркие лампы на потолке. Рука отпустила моё горло, и я вновь смог дышать. Я обернулся и увидел обнажённый труп Джеймса Оута, дерущегося с полицейским-новичком. Они выглядели так, как будто участвовали в танцевальном конкурсе, но я не знаю, был ли это вальс или джиттербаг.

Всё происходящее выглядело как-то неправильно, кроме того факта, что Оут был мёртв. Что-то чёрное торчало из его открытого рта. Оно было размером с теннисный мяч, имело блестящие чёрные глаза, и белые зубы. Они щёлкнули перед носом полицейского, когда тот попытался удержать мертвеца на расстоянии.

Я огляделся по сторонам, схватил электрическую пилу для костей и начал бить Оута по голове и спине. Пила издавала глухой хрустящий звук. Оут, казалось, даже не замечал моих ударов. Он держал руки на горле полицейского и душил его. Старые привычки умирают с трудом.

Когда мне удалось попасть пилой по чёрной штуковине, что высунулась изо рта мертвеца, я наконец-то привлёк его внимание. Он отпустил парня, который тут же рухнул на пол, и направился ко мне. Я отпрыгнул и ударился головой обо что-то твёрдое. Должно быть, я потерял сознание на несколько секунд.

Вы знаете ту дезориентацию, которую испытываешь, когда теряешь сознание? Вы не можете понять, где вы находитесь и сколько времени прошло. Я моргнул и огляделся. Я обнаружил, что лежу на спине возле шкафов. В другом конце морга я увидел Оута. Он держал новичка за ноги и тащил его в один из открытых ящиков в стене, который находился на уровне пола.

Оут двигался так, что его нельзя было назвать человеком. Он казался бескостным. Он корчился и извивался внутри ящика, словно змея, а я безвольно наблюдал, как тело полицейского медленно втягивается вслед за ним. В последнее мгновение он открыл глаза и посмотрел на меня с выражением чистого ужаса. Затем он исчез в ящике. Через мгновение дверца медленно закрылась, и я услышал тот же звук металлических колёс, что озадачил меня чуть ранее.

4

Итак, что бы вы сделали? Убрались бы к чёрту оттуда и позвонили бы в полицию? Конечно, так поступил бы любой здравомыслящий человек. Только я знал, сколько времени полиции потребуется, чтобы отреагировать. Чего я не знал, так это как долго новичок будет оставаться в живых.

Поднявшись на ноги, я проверил свою фотокамеру и направился к ящику. Я осторожно открыл дверцу, отодвинувшись в сторону, но когда я заглянул внутрь, там было пусто. Совершенно пусто. Словно магический трюк, который Дэвид Копперфилд мог бы проделать в Вегасе.

Мой разум действительно работал не совсем ясно. Удар по затылку испортил мне ход мыслей. Нащупав свой мобильный телефон, я набрал личный номер Биггса. Он не взял трубку. Я позвонил в 911, но меня попросили оставаться на линии и ждать. К чёрту. Я убрал телефон в карман и полез в ящик.

Если бы я был более крупным человеком, я не смог бы пошевелиться в таком тесном пространстве, но во мне всего лишь 165 сантиметров. Я смог залезть в ящик и закрыть дверцу изнутри. Там была кромешная тьма. Я достал свой телефон и стал использовать его экран в качестве фонарика. В конце ящика я увидел что-то вроде тени. Я дополз до того места и обнаружил, что сбоку отсутствует кусок листовой стали.

Он был аккуратно вырезан. Когда ящик был открыт, задняя стенка скрывала это отверстие от посторонних глаз. Оно становилось заметным только при полностью закрытом ящике и то лишь изнутри, а кто в здравом уме полезет в ящик с трупом?

Как говорится: назвался груздем — полезай в кузов. Я протиснулся через дыру в стенке в узкий туннель, который оказался за ней. Там пахло смертью. Не формальдегидом, а гниющей плотью. Имелся только один путь, и не было возможности развернуться. Я извивался и полз вперёд, как червяк, с камерой в одной руке и светящимся телефоном в другой.

В какой-то момент телефон потерял сигнал. Большой сюрприз, верно? По крайней мере, у меня не сел аккумулятор. Туннель вывел меня в какую-то старую трубу, сделанную из кирпича. Должно быть, это была дренажная труба для ливневых вод, но она была сухой от пыли и выглядела так, словно ей не пользовались столетие. Она была достаточно большой, чтобы в ней можно было стоять во весь рост.

Я посмотрел направо и налево, раздумывая, в какую сторону идти. Затем я заметил следы волочения в пыли на дне канала и последовал за ними. Они провели меня через нескольких поворотов и по боковым каналам к другому отверстию в этой трубе.

— Чёрт, это уже надоедает, — пробормотал я себе под нос.

Моя голова раскалывалась от сильнейшей боли, которую я когда-либо испытывал, и у меня двоилось в глазах. Я знал, что мне сейчас следовало лежать в больнице. Я заполз в дыру и начал пробираться вперёд. К счастью, этот туннель был коротким. Я выбрался в обширное тёмное пространство, которое пахло и казалось влажным.

Я встал и осторожно продолжить путь. Свечение от моего телефона освещало только небольшой круг вокруг моих ног. Я шёл по гравию, который хрустел под моими кроссовками. Через дюжину шагов я оказался у края чёрной воды. Свечение телефона не показывало мне дальнюю сторону, поэтому я предположил, что это некое озеро и оно должно быть не менее шести или десяти метров в поперечнике, но эхо говорило мне, что оно намного шире.

На гравии не было видно, в какую сторону тащили новичка. Я мысленно подбросил монетку и двинулся вправо. Пройдя немного, я обнаружил его лежащим лицом вниз у воды. С замиранием сердца я перевернул его.

Полицейский был жив. Одну его щеку покрывал синяк, а над глазом у него был порез, но в остальном он не казался сильно раненым. Его глаза широко раскрылись, и он начал сопротивляться.

— Успокойся, — сказал я ему. — Мой друг, ты цел? Я собираюсь вытащить тебя отсюда.

Полицейский перестал сопротивляться. Потом он начал всхлипывать. Я притворился, что ничего не заметил.

— То существо, что это было за существо? — бормотал парень, вглядываясь в темноту за пределами свечения моего телефона.

— Я не знаю, но оно не могло уйти далеко. Если ты можешь встать, нам нужно убираться отсюда к чёртовой матери.

Он не стал спорить. Я помог ему подняться, и мы заковыляли обратно тем же путём, которым я пришёл. Мы не сделали и дюжины шагов, когда я услышал плеск воды. Я направил свой телефон на бассейн, или озеро, или что бы это ни было.

— О, Господи! — воскликнул новичок. — Мария, матерь Божья!

У меня не было слов. На пределе бледного свечения что-то большое поднялось с поверхности чёрной воды. Оно было примерно сферической формы и чёрного цвета, около трёх метров в поперечнике, и вся его поверхность корчилась и извивалась, как клубок змей. Чёрные твари с поверхности этой сферы стали соскакивать в воду и быстро плыть к нам. Они имели длину около полуметра, и их невозможно было описать. Они были чем-то похожи на саламандр или на угрей с короткими руками и ногами. У них были маленькие круглые головы с белыми зубами.

— Закрой глаза покрепче, — сказал я новичку.

Я сделал паузу, чтобы сделать несколько снимков со вспышкой. Яркий свет на мгновение отбросил тварей назад, но затем они снова начали преследовать нас.

— Нам нужно бежать!

Мы начали хромать и ковылять по галечному пляжу, как мне показалось. У меня был момент ужаса, когда я задумался, правильно ли я иду обратно к отверстию в стене, или меня развернуло, когда я делал снимки извивающегося клубка монстров.

Твари начали настигать нас. Они не были особо сильными, иначе мы бы уже погибли. Мы могли пинать их ногами и отбрасывать в сторону, но из их маленьких ртов текла кровь каждый раз, когда они прикасались к нам.

— О, чёрт! — вскрикнул я.

Мы остановились как вкопанные. Рядом с дырой в тоннель стоял обнажённый труп Джеймса Оута. Из его зияющего рта высунулась такая же маленькая круглая голова, как у тех тварей. Её крошечные блестящие глазки наблюдали за нами. Они были похожи на глаза насекомого, бездушные и без признаков сострадания.

Звуки выстрелов из полицейского пистолета чуть не сбили меня с ног. Новичок стоял в боевой стойке, держа оружие обеими руками, и стреляя с постоянной скоростью. Я видел, как одна из пуль попала в круглую голову существа во рту мертвеца. Голова взорвалась, и в то же мгновение труп Оута рухнул на гравий.

Не было времени поздравлять самих себя. Извивающиеся чёрные твари были повсюду. Мы продолжали пинать и бить их, пытаясь помешать им вцепиться в нас зубами.

— Ты иди первым, — крикнул новичок. Его лицо было жёстким, профессиональным. Я подумал, что его тренировка наконец-то началась.

Я не стал с ним спорить. Я забрался в дыру и побежал так быстро, как только мог. Я слышал, как у меня за спиной стреляет его "Глок". В конце концов у него закончились патроны. Я ждал его в старой сухой трубе, но он не появился. В конце концов, мне пришлось убираться оттуда к чёртовой матери. Я побежал вниз по водоотводу, не обращая внимания на направление. Я не знал, где может находиться туннель в морг, и в любом случае у меня не было никакого желания пробираться в него, когда те чёрные твари вероятно шли по моему следу.

Пройдя по старой дренажной системе через дюжину поворотов, я нашёл железную лестницу и поднялся на более высокий уровень, где эти туннели всё ещё использовались. Я нашёл дверь и оказался внутри муниципальной насосной станции.

5

К тому времени, как я вернулся в Больницу Святого Джеймса, морг превратился в сумасшедший дом. Биггс и полдюжины других полицейских допрашивали всех, кто работал в ночную смену. Я думаю, кто-то, должно быть, слышал, как нечто напало на меня и новичка.

— Опять ты, Далхой, — с отвращением воскликнул Биггс, увидев меня. Его глаза сузились. — Что с тобой случилось? Ты весь в грязи и крови.

— Заткнись, — сказал я.

Я отвёл его в сторону, чтобы мы могли поговорить так, чтобы нас не подслушали, и рассказал ему, что произошло. Он смотрел на меня как на психа.

— Это что, какая-то шутка?

— Новичок мёртв, Биггс. Он спас мне жизнь.

— Льюистон.

— Так его звали?

— Он был хорошим человеком. Где он?

Я указал на ящик для трупов в правом нижнем углу.

— Отправь туда человека. Скажи ему, чтобы он держал оружие наготове, и убедись, что у него есть фонарик. Закрой за ним дверцу.

Прошло некоторое время, прежде чем я смог убедить Биггса в том, что это необходимо. Он нашёл женщину-полицейского стройного телосложения и отправил её внутрь с пистолетом наготове и фонариком. Через несколько минут она постучала по боковой стенке ящика. Мы открыли дверцу.

— Что ты видела? — спросил Биггс.

— Там нет прохода. Просто кирпичная стена.

Я подошёл к женщине и взял её за руку.

— Подожди, ты хочешь сказать, что туннеля нет?

Женщина отрицательно покачала головой.

— Чёрт бы тебя побрал, Далхой, мне не стоило верить твоей сумасшедшей истории! — разозлился Биггс.

Прежде чем он успел оскорбить меня ещё больше, я поднял свою покрытую пылью камеру и нашёл снимок ходячего трупа Аута с чёрной тварью, торчащей из его рта. Я показал этот кадр Биггсу. Это заставило его замолчать. Я показал ему другую фотографию — чёрную сферу. Этот кадр вышел не очень понятным. По фотографии невозможно было судить о размерах сферы, и на её черной поверхности было видно не так много деталей, но, по крайней мере, это было доказательством того, что я не сфабриковал свою историю.

* * *

Шли дни. Биггс провёл расследование, но так и не нашёл Льюистона. Он даже попытался выкопать кирпичи в задней части ящика для трупов, но после того, как его люди углубились на два или три метра, им пришлось остановиться. Туннеля не было. Каким-то образом те существа засыпали туннель за то время, которое мне потребовалось, чтобы выбраться на поверхность и вернуться в морг.

Никто больше не расспрашивал меня. Никто не пытался изъять мои фотографии в качестве улик. Всё это было настолько безумно, что полиция просто спокойно спустила это дело на тормозах. Можете ли вы винить их? Кто хотел бы нести ответственность за расследование такой истории?

Можно подумать, я заработал бы состояние, продавая эти фотографии, верно? Нет. В наши дни все автоматически предполагают, что фотография является фальшивой, если в ней есть что-то странное. Существует так много способов подделать фотографии, что в большинстве случаев их не отличить от настоящих. Беда в том, что подлинные кадры отправляются в мусорную корзину, потому что никто не воспринимает их всерьёз.

Тело Льюистона так и не было найдено. Я был на его поминальной службе. Мне не хотелось идти, но я должен был это сделать. В конце церемонии я подошел к его матери, чтобы выразить свои соболезнования.

— Я недолго знал вашего сына, миссис Льюистон, — сказал я ей, держа её за руку. — Он был прекрасным человеком и достойным полицейским.

Она кивнула. Её глаза были красными, но не влажными. Она уже выплакала все слёзы, что у неё были.

— Я просто молюсь Матери Марии, чтобы он обрёл покой. Он был хорошим сыном.

Я кивнул и попытался улыбнуться, но в моём воображении возник образ мёртвого Льюистона, шатающегося в темноте с разинутым ртом, из которого выглядывает маленькая чёрная голова с жуткими зубами.

Перевод: Алексей Черепанов, июнь, 2022 г.

В БУДУЩЕМ…