Давайте пройдем вдоль прилавков книжных магазинов, заполненных фантастической литературой, и в глаза сразу бросятся однотипные многозначительные надписи на корешках книг: «Миры братьев Стругацких», «Миры Роджера Желязны», «Миры Айзека Азимова»… Целые гирлянды из десятков томов, собрания сочинений, нанизанные на яркие индивидуальности авторов. Все это классики научной фантастики, мастера, и в самом деле сотворившие десятки разнообразных миров, поставившие сотни мысленных экспериментов, авторитет их незыблем в этом направлении литературы. Но, очевидно, есть и другая ступень писательского искусства, преодолевающая прихотливое внимание к частным проблемам.
Имя Ивана Антоновича Ефремова тоже широко известно любителям фантастики, его книги постоянно переиздаются. Однако его творчество — иного порядка. Это единый мир кристальной чистоты, мерцающий строгим узором граней, мир, насыщенный глубочайшей внутренней логикой, из произведения в произведение выковывающей неразрывную цепь железной причинности. Это вдохновенный гимн величию мироздания и могуществу человека в нем.
Полновесностью и энциклопедичностью выдвигаемых идей Ефремов резко выделяется из общего ряда писателей-фантастов. Тут нет попытки противопоставления. По свидетельству современников, его интеллектуальная мощь и особенное, планетарное мышление окутывало фигуру писателя аурой мудрости, обаяния и колоссального превосходства.
Сам Ефремов считал себя воспреемником идей русского космизма и особенно ценил Вернадского и Циолковского, в апокриф вынося свое глубокое сочувственное изучение этической философии Рерихов. Идеи космизма не были для Ефремова модным увлечением или попыткой приобщиться к авторитетам, придать значимость собственной личности. Он пришел к ним как выдающийся ученый-естественник, совершивший революционные открытия в своей области и создавший на стыке геологии и палеонтологии науку тафономию, повторив в этом синтезе путь всех лучших творцов русской науки XX века — от Вернадского до Гумилева. Будучи доктором биологических наук, увлекаясь психологией, интересовался практически всеми областями знания, понимал неразрывное единство всех наук и настаивал на необходимости синтетических, междисциплинарных исследований. Сосредоточение не на науках, а на проблемах — это кредо Вернадского Иван Антонович воплотил всей своей жизнью.
Он не был эпигоном, подражателем «отцов космизма», повторяющим на все лады уже сказанное. Он был самостоятелен в своем творческом поиске, за ним стояла та полнота мыслительной деятельности, что в предельных своих проявлениях выплавляется в особую мудрость духа.
Именно духовная зрелость способна уберечь от поспешных спекуляций, а научная честность исследователя позволит избежать неверных ассоциаций, которые образуют стойкие клише, мешающие пониманию, позволит точно уловить границу допуска. Этими способностями обладал Иван Антонович в полной мере.
Он очень много писал о взаимодействии человека и космоса, и в этом отношении являлся космистом, но особенное внимание к социологической проблематике делало его мышление именно планетарным во всей полноте этого определения. Человек был для него неотделим от общества, а общество — от всей эволюции жизни на Земле. Он не выдвигал не охваченных мыслью абстрактных гипотез. А ведь при недостаточном знании жизни творчество легко вырождается в скороспелые выдумки, хотя бы и наполненные эзотерической терминологией.
Перед взором ученого проходили будоражащие картины эволюционного прошлого планеты, могучий диалектический ум неизбежно задавался вопросом о будущем и реальном положении настоящего. Ясно понимая увязанность биологии с психологией, он осмысливал их в контексте эволюции человека как вида. [3.русский космизм].
Ефремов обнаружил великое соответствие между эволюцией всей жизни на Земле и духовным развитием индивида.
Теория инфернальности. Или даже не теория — «свод статистических наблюдений над стихийными законами жизни и особенно человеческого общества», — как говорит Фай Родис, героиня романа «Час быка».
Животные, накапливающие в геологическом времени приспособления к определенным экологическим нишам, оказывались тупиком развития при малейшем изменении окружающей среды или истощении кормовой базы. Чем совершеннее было приспособление, тем больше терялась независимость от внешних факторов. Вид вымирал. Способность выжить при выходе из ареала обитания — именно по этому критерию шел отбор генетических мутаций. Наблюдая гигантские кладбища ископаемых животных, гекатомбы жертв на пути поиска универсальных качеств, Ефремов понял это особенно отчетливо.
Человек возник на стыке трех ландшафтных зон — леса, степи и гор. Он явился наиболее оптимальным решением эволюции. Незавершенность и многофункциональность базовых приспособлений стала ответом на несколько миллиардов лет естественного отбора. Человек оказался пластичен в своей адаптации к миру. Большая часть рефлексов у него не закрепляется на генетическом уровне, а носит условный характер и может видоизменяться. Это динамичная саморазвивающаяся система без жестких видовых программ.
Отсутствие узкой специализации компенсировалось развитием мозга, к этому же вела необходимость передавать накопленный опыт. Это, в свою очередь, было неизбежно при отсутствии поведенческих программ большой сложности.
Выделившись таким образом из природы, человек при помощи более развитых чувств вскоре ощутил свое одиночество, уподобившись команде корабля, ринувшегося в неизведанные воды и вынужденного выживать в мире беспощадных штормов самостоятельно.
Ефремову стало ясно, что здесь проходит параллель с эволюцией самого человека как личности. Писатель проследил те же этапы на качественно ином уровне. Человек — существо двойственное, подчиненное, помимо законов физиологии, законам развития общества, — этой второй своей природы.
Но общество — создание людей, при его образовании не было миллионов проб и ошибок, посредством которых слепой природный процесс выбирает срединный путь. Закон усреднения в обществе превращается в направленное уничтожение малых чисел, то есть совершенства. Разумное существо, однако, не должно уподобляться качественно более низкой структуре и брести наугад.
Человек, всецело растворяющийся в сопутствующей исторической ситуации, аналогичен животному. Приспособление к ограниченной, несовершенной системе ведет к умножению недозрелого и гипертрофии однообразия. Поверхностная адаптация губила триллионы живых тварей, стоило пересохнуть болоту, выгореть лесу или зарасти лугу, где они жили. Так и в человеке бездумное подстраивание под существующие модели поведения порождает духовно незрелую личность, неспособную выйти за определенные временем рамки. При изменении общественной структуры слом жестких стереотипов приводит к катастрофическим внутренним кризисам, которые оборачиваются «потерянными поколениями». Конечно, размышлял Ефремов, в каждом из нас две половины: одна рвется к новому, другая бережет прежнее и всегда рада вернуться к нему. Но никогда возвращение не достигает цели («Туманность Андромеды»).
Когда личность всецело ориентирована на воспроизводство существующего и на полную социальную адаптацию, тогда общество перестает развиваться, не испытывая сопротивления.
Человек теряет реальную связь с прошлым, лишается будущего, уплощается и становится тупиковой ветвью развития. Обладая совершенной физиологией человека, духовно он становится несовершенен. Вершина биологической эволюции должна создать ту же открытость к изменениям мира внутри себя, уравновесить второй чашей весов свою диалектическую природу.
Взрывы и медленное угасание — суть любого процесса, ныне это превосходно показывает синергетика. Борьба с энтропией возможна только в открытых системах. Но необходимо также постоянство внутренней среды, — важнейшее условие накопления и усвоения приходящей информации. Только на основе критического количества возможны качественные преобразования. Для человека первобытного они проявились в выделении его из природы и развитии сознания. Для человека будущего новое качество, согласно закону отрицания отрицания, явится в виде возвращения к природе, но на иной энергетической основе — в форме сознательно активного эволюционного фактора.
Так неожиданно, но непреложно палеонтологическая летопись трансформировалась в гуманистическое учение о роли человека, о путях его духовного совершенствования. Учение, напрочь лишенное спекулятивных домыслов и надуманных построений, но вытекающее со всей силой естественного порядка вещей из самой жизни, из осознания простого факта, что от законов мироздания нельзя уйти, а можно лишь согласовать свои пути с ними.
Взгляд ученого, идущий из миллиардолетних глубин Земли, видит взаимообусловленность сущего и устремляется в космос.
Земля — то же космическое тело, существующее по законам, общим для всей вселенной. Мы не можем об этом забывать. Поэтому естественно предположить, что процессы, аналогичные земным, идут у других звезд, идут по — своему, но не менее величественно, вздымая волны преображенной, очищенной страданиями материи. На вершинах этих волн загораются искорки разумной мысли, все более крепнущей и протягивающей свои лучи навстречу друг другу…
О себе Ефремов говорил, что по убеждениям он материалист, по методу — диалектик. Человек — средоточие живого вещества, умеющего согласовывать и преобразовывать противоречивые импульсы. Он — та же вселенная, пронизанная его чувствами в той же мере, как и он сам пронизан ее воздействием; но вселенная не одного момента, а всей ее истории, и опыт мозга отражает не только необъятную ширину, но и изменчивость мировых процессов. Отсюда и диалектическая логика как выражение сущности этого мира. Психика — такой же процесс и движение, как все окружающее. Ничто из прежних накоплений не должно быть утеряно. Не может дерево отказаться от корней, хотя бы смыслом его и были плоды. Не может башня быть устойчивой без фундамента. Так и человек должен отточить до предела физическое совершенство, наполняя его сильным и светлым огнем любви, мысли, терпения и заботы. Перед Ефремовым вставал образ проснувшейся души, потянувшейся к звездам в слитном усилии всех сил и чувств могучего тела.