— То есть Вторая мировая война всё равно известна вам только по учебникам? — уточнил я.
— Зато мы многое узнали о Третьей мировой, — сказал профессор.
— И кто с кем воевал? — спросил я.
— Теперь это уже неважно.
Эйнштейн был неправ, когда говорил, что не так важны средства, которыми будет вестись Третья мировая, потому что Четвертую всё равно будут вести камнями и палками. Эти ребята явно не палками воевать будут, если случится и Четвертая. Или она тоже уже случилась?
Профессор отщелкал новую порцию команд на клавиатуре, и графики на дисплее исчезли, превратившись в набор цифр и символов, не поддающихся расшифровке тупого дикаря из двадцать первого века.
— Организм в полном порядке, — сообщил профессор. — Ещё пара часов, и я допущу к тебе ребят из СБА.
— Что несказанно меня радует, — вздохнул я. — Можно задать ещё один вопрос?
— Попробуй.
— В моём времени существовало такое понятие, как «эффект бабочки», — сказал я. — Типа, воздействуя на прошлое, можно изменить будущее. Очень сильно изменить. Практически до полной неузнаваемости. Это, конечно, фантастика и всё такое… То есть эта теория оказалась нежизнеспособной? Если вы не опасаетесь размещать в прошлом свои «точки опоры» и стираете у людей память, значит, будущее неизменно?
— Это очень сложный вопрос, — сказал профессор Мартинес. — Для того чтобы на него ответить, мне придется объяснить тебе теорию инерции времени, рассказать о плотности темпоральных потоков и использовать термины, которых ты не можешь знать, потому что в твоё время их попросту не существовало.
— А если на пальцах?
— На пальцах? — переспросил он.
— Идиоматическое выражение, свойственное моему времени, — пояснил я. — Объяснить на пальцах — это значит рассказать на доступном для понимания простого смертного языке. Или это невозможно?
— Если на пальцах, то… Для того чтобы изменить существующую реальность, нужны глобальные перемены в прошлом. Изменение памяти нескольких десятков человек и некие визуальные эффекты в атмосфере, вызванные обменом сообщений в темпоральном потоке, настоящее изменить не способны.
— Но ведь вы этим не ограничились, — сказал я. — Вы вытащили из прошлого человека. Меня. Вы лишили двадцать первый век влияния, которое я мог бы на него оказать.
Понимаю, что последняя фраза прозвучала довольно пафосно, но, чёрт побери, я думал, что каждый из нас чем-то важен для существующей реальности. Или это просто вопрос масштаба?
Убери из истории Наполеона, Гитлера или Чингисхана, и реальность изменится. А если изъять Васю Пупкина или Лешу Каменского, то история останется неизменной?
Печально осознавать, что для мироздания твоя персона представляет ценность, равную нулю.
— Это сложно, — сказал профессор. — И, можешь мне поверить, решение о твоём перемещении сюда стоило нам много времени и нервов. Мы предприняли некоторые исследования и долго анализировали данные, стараясь понять, какие последствия мы можем получить и какую роль в истории ты мог сыграть.
— И?.. — сказал я, когда посчитал, что театральная пауза слишком уж затянулась.
— Мы не нашли никаких упоминаний о том, что ты вернулся из этой поездки в Белиз, — сказал профессор. — После этого ты нигде не работал, не оформлял никаких документов… Твоя фамилия числится в списке пропавших без вести. Есть официальные запросы в Министерство внутренних дел Белиза, но ответа на них не было… Похоже, тебе в любом случае было не суждено вернуться из этой поездки.
И понимай, как знаешь.
То ли их проведённое в прошлом расследование уже учитывало принятое ими решение о том, что меня изымут из моего родного времени, то ли недобитые Холденом китайские молодчики подкараулили меня в джунглях или на побережье и отомстили за смерть своих коллег.
В любом случае полученная информация меня не особо вдохновляла.
Ведь были у меня кое-какие планы на жизнь, связанные именно с двадцать первым веком от Рождества Христова, а не с шестнадцатым веком по новой системе отсчета.
В прошлом по большому счёту я был никем, но имел шансы стать кем-то.
Здесь у меня таких шансов не было.
Носитель непонятного продвинутым потомкам «феномена», человек, отставший от развития цивилизации на несколько тысячелетий… В том гипотетическом случае, если мне удастся выбраться из «застенков» СБА, вписаться в новый мир у меня вряд ли получится.
Нужны ли им журналисты? И сохранилась ли эта профессия до сих пор?
Дико хотелось курить.
И напиться.
Однако жидкость, в которую потомки погрузили моё тело, была хоть и питательной, но не алкогольной.
ГЛАВА 2
После завтрака мы с Виолой направили свои стопы в спортзал.
Потомки следили, чтобы я пребывал в хорошей форме. Наверное, так им проще ставить свои опыты.
Беговая дорожка будущего — это просто движущийся кусок пола, ничем более не примечательный. Стена перед бегущим выдает скорость движения и время, затраченное на тренировку.
И всё.
Никакого голографического леса вокруг, никакой способствующей бегу музыки, никакого виртуального ветра в лицо… Пока ни одна из технологий будущего меня особенно не впечатлила. Ну, кроме той, при помощи которой меня чёртовы потомки в это самое будущее выдернули.
Правда, не уверен, справедливо ли называть их потомками. Детей в двадцать первом веке у меня не было. Насколько я знаю.
Народу в спортзале было не много.
То ли они его специально для меня освобождают, то ли все сотрудники СБА находятся в такой феноменальной исключительной форме, что ежедневные утренние тренировки им попросту не нужны.
Двое бегали у противоположной стены. Один лежал на полу и отжимался. Судя по напряженному лицу, струящемуся по нему поту и неимоверным усилиям, которые он прикладывал к упражнению, отжимался он при повышенной гравитации. Навскидку я установил бы уровень в 4 G.
Моя дневная норма — два километра. За то время, которое мне потребовалось на преодоление обычной дистанции, Виола на соседней дорожке успела в полтора раза больше.
В первые дни мне было стыдно от осознания того факта, что женщина может дать мне такую фору.
Потом я привык.
Виола — в первую очередь сотрудник СБА. И только потом — моя сиделка. А в СБА кого попало не набирают.
Тяжелее всего мне было мириться с отсутствием сигарет. На физическом уровне у меня не было никакой потребности курить, местные ученые постарались. Но психологическая тяга осталась, и с ней никто ничего сделать не мог.
Потому что мой мозг вмешательству извне не поддавался.
Особенно сильно мне хотелось курить после душа, который следовал за физическими упражнениями. И всякий раз после еды. И перед сном.
И конечно же после секса.
После физических упражнений мы с Виолой принимали душ вместе. И, как вы понимаете, при этом мы не только мылись.
Это была не моя идея и не её. Просто очередная прописанная мне медицинская процедура. Ничего личного, так сказать.
Чистый бизнес.
Подопытному кролику должно быть комфортно.
Подопытный кролик должен быть удовлетворён.
Подопытный кролик — это я.
Впрочем, как я уже упоминал, Виола была девушкой симпатичной, и против таких процедур я не возражал.
Остальное было гораздо неприятнее.
На тихоокеанской платформе я пробыл всего два дня, и эти два дня со мной никто больше не разговаривал.
Через несколько часов после беседы с профессором Мартинесом меня вытащили из ванны, помыли под душем, выдали комплект одежды и препроводили в комнату, убранством ничуть не отличавшуюся от той, в которой меня держали в Белизе.
Потом появились хмурые ребята из СБА.
Я думал, они меня опять вырубят и в следующий раз я приду в себя только в какой-нибудь секретной лаборатории Службы Безопасности Альянса, причем не было никакой гарантии, что мне не придётся продолжить свое существование разобранным на кусочки.
Вдруг местные ученые решат, что им будет гораздо проще ковыряться в моём мозге, если он будет пребывать вне моей черепной коробки?
Но на этот раз обошлось.
Эсбэшники были молчаливы, но вежливы.
По длинным серым коридорам они препроводили меня на посадочную площадку. Перед посадкой в флаер мне даже мельком удалось увидеть солнце и кусок океана. Океан за это время изменился не сильно.
Окна флаера оказались затонированы в лучших традициях российской братвы середины девяностых годов. «Чисто чтобы солнце фильтровать».
То есть они были фактически непрозрачными, и поглазеть в окно мне не удалось. Впрочем, полёт был очень недолгим — похоже, флаер передвигался с весьма приличной скоростью.
Меня сопровождали трое эсбэшников — двое сидели по бокам, один на откидном сиденье прямо передо мной. У всех троих были скучающие лица профессионалов, выполняющих дело, их ранга совершенно недостойное. Всё равно как если заставить академика таблицу умножения школьникам объяснять.
Полёт закончился в закрытом помещении. Красной дорожки, оркестра и почётного караула почему-то на месте не оказалось. Торжественную встречу обеспечивали всего несколько человек, которые препроводили меня в очередную камеру без окон.
Правда, к этой камере были пристроены уборная и душевая.
А ещё в камере были небольшой стол и два стула.
В общем, чуть побогаче с мебелью, нежели в Белизе.
Очевидно, меня доставили сюда поздним вечером, потому как следующие десять часов меня никто не тревожил. Эсбэшники дали мне возможность отдохнуть после перелёта, так сказать.
А потом начались разговоры.
Он притащил мне поднос с завтраком, но на медбрата или официанта он совсем не походил.
На вид ему было лет тридцать восемь — сорок, что конечно же ни о чём не говорило. Столько времени прошло, медицина должна была сделать пару шагов вперёд. Может, тут уже все повально стволовые клетки колют и живут лет по пятьсот? И этот парень уже третью сотню разменял?