Всю жизнь я чувствовал себя средним. Таким же, как все. Наверное, это плохо, наверное, это и угнетало меня, толкало навстречу новым впечатлениям и, вне всякого сомнения, спровоцировало большую часть обрушившихся на меня неприятностей.
Я не был самым сильным, самым быстрым, самым ловким или самым умным ни во время учёбы в школе, ни во время учёбы в институте. Отличником я тоже никогда не был. Многие говорили, что у меня хорошая память, но я никогда не обладал никакой другой памятью, чтобы на этом основании делать какие-то выводы о моей непохожести на других. Собственно, эти отличия и всплыли-то уже в Белизе, на исследовательской станции ребят из будущего.
Я не умел летать, бегать по стенам, зависать в воздухе, двигать предметы силой мысли и останавливать пули выставленной вперёд ладонью. На моём теле не было шрама в виде молнии, и, насколько я знал, родинка в виде трех переплетённых между собой шестёрок на нём тоже отсутствовала. Цыганки на улицах не падали в обморок, взглянув на мою линию жизни, я никогда не слышал ни одного касающегося меня пророчества, и никто никогда не предлагал мне следовать за белым кроликом.
И негр в очках без дужек в моей жизни тоже никогда не появлялся.
Улучшенная версия человека, сказал полковник Визерс. Но он так толком и не объяснил, в чём же состоят эти улучшения.
Он вообще оперировал подозрительно малым числом научных терминов. Синапсы, биомоторные реакции… Общие слова и ничего по сути. То ли он относился ко мне как к несмышленому ребенку, опасаясь, что я ничего не пойму из его объяснений, то ли продолжал политику «гриба», то ли…
То ли он просто врал.
Впрочем, сия версия тоже не особенно убедительна. Если бы в моём организме не присутствовало чего-то для местных ребят необъяснимого, на кой чёрт меня вообще вытащили из моего времени? Да и само вранье в таком случае можно было бы обставить куда убедительнее.
Пока же про свои предполагаемые мутации я мог сказать только одно. Соскучиться в ближайшее время они мне точно не дадут.
Наверное, хорошо, что в детстве я не мечтал стать космонавтом, потому что космический корабль мне тоже не показали, и вообще весь этот перелёт стал одной из самых тоскливых экскурсий в моей жизни.
Но мне это было уже безразлично. Я нервничал во время побега из штаб-квартиры СБА, дико беспокоился, когда сдавался в руки полиции, переживал, сидя в своей камере перед отправкой, и, видимо, переступил тот порог, за которым всё стало мне абсолютно по барабану.
Я подозревал, что это окажется сугубо временным явлением и беспокойство, как неотъемлемая часть человеческого существования, всё равно вернётся, но сейчас мне было спокойно. И даже если бы за десять секунд перед стартом в космический корабль ворвались вооруженные до зубов террористы или эсбэшники, вряд ли бы это вызвало у меня хоть какие-то эмоции.
На какое-то время я стал сторонним наблюдателем в своей собственной жизни. Я стоял в живой очереди, сдавал одежду, получал одежду, мне кололи какие-то прививки и облучали какими-то лампами, мне задавали какие-то вопросы, и я даже что-то на них отвечал. Но делал это на автомате, особенно не задумываясь над происходящим и не стараясь отыскать в нём глубинного смысла.
Я устал. Устал не физически, так как в последние дни больших нагрузок на мой организм попросту не было. Устал морально. Устал нервничать, беспокоиться и переживать.
И мне всё стало пофигу.
Наверное, в таком состоянии совершаются великие подвиги или великие глупости. Но мне не дали совершить ни того ни другого.
Задним числом я припоминаю, что все вели себя слишком спокойно для людей, отправляющихся навстречу новой жизни, которая по определению не может быть лучше предыдущей. Я понимаю, что люди пятого тысячелетия могут особо не беспокоиться перед космическими перелётами, хотя в двадцать первом веке некоторые ещё нервничали и в аэропортах, но всё-таки мне кажется странным, что они воспринимали происходящее так спокойно. Возможно, нам всем вкатили убойную дозу транквилизаторов, чтобы никто не буйствовал во время перелёта.
В помещении, где содержали готовых к полету социков, не было окон. Часов в нём тоже не было, и время суток можно было определить только по своим субъективным ощущениям. Мне показалось, что мы провели здесь уже целый день, хотя на деле могло пройти всего несколько часов.
Потом пришли какие-то люди и погрузили нас в автобус.
Я называю эту хрень автобусом, потому что она была похожа на автобус. Аэродинамика у неё была никакая, поэтому я предположил, что передвигается она не по воздуху, а по земле, причем не с самой высокой скоростью и не на самые большие расстояния.
Внутренности этого транспортного средства тоже были похожи на салон автобуса — два ряда кресел с узким проходом между ними. Окон не было.
Кресла оказались на удивление комфортными, похожие не на автобусные, а на сиденья в дорогой иномарке. Впрочем, когда выяснилось, что «автобус» на самом деле является пассажирским модулем космического транспорта, сие уже не показалось мне столь удивительным.
Если бы здесь были окна, я мог бы сказать, что мне досталось место у окна. Но на самом деле это было место у стены. Рядом со мной оказался угрюмый здоровяк, по виду старше меня лет на десять. Устроившись в кресле, он сразу же закрыл глаза. Хорошо хоть храпеть не стал.
Модуль плавно прокатился по асфальтовому покрытию космодрома, затем последовал небольшой толчок, и голос из динамика на потолке сообщил нам, что пассажирский модуль успешно состыковался с орбитальным челноком и нам следует пристегнуть ремни и приготовиться к двукратной перегрузке, сопровождающей прохождение через атмосферу. Приятного полёта голос не пожелал. Наверное, все прекрасно понимали, что для людей, отправляющихся в столь неприятное путешествие, это прозвучало бы как издевка.
Не успел я разобраться с ремнями и пристегнуться, как модуль занял вертикальное положение, и я обнаружил, что не сижу в кресле, а лежу на нём. А затем перегрузки, которые оказались вовсе не двукратными, вжали меня в сиденье, и орбитальный челнок отправился к кораблю-носителю, который должен был доставить нас всех к новому месту обитания.
Часть третьяВСЕЛЕННАЯ НЕУДАЧНИКОВНАСТОЯЩЕЕ ТРЕВОЖНОЕ
ГЛАВА 1
Его звали Бивис Балленбахер.
Он был примерно моего возраста, кудрявый, тощий и очень разговорчивый. Жаль, что он не хихикал, как его тезка из популярного мультфильма про двух отмороженных подростков.
Тогда я мог бы ему подыграть, и мы вполне бы сошли за дуэт Бивиса и Батхэда.
На космической станции для содержания соцмов, в просторечии называемой Вселенной неудачников, поддерживалась постоянная температура около двадцати пяти градусов, поэтому большим количеством одежды себя никто не утруждал.
Тощие ноги Бивиса торчали из шорт, в таких в моё время было принято щеголять на пляжах, торс, при виде которого любому культуристу захотелось бы заплакать от жалости, был обнажён.
Впрочем, тут подавляющее большинство людей так ходили.
Бивис был моим соседом по комнате, при условии что тот пенал, который отводился для проживания социкам, можно назвать комнатой.
Кроме двух спартанских спальных мест и встроенного в стену информационного терминала, в ней ничего и не было. Туалет и душ в конце коридора, столовая тремя уровнями выше.
Если искусственная гравитация станции и отличалась от земной на пару процентов, мой организм этого не зафиксировал.
С вновь прибывшими на станцию не проводилось никаких работ. Ни дезинфекции в специальной камере, чего можно было бы ожидать после просмотра фантастических фильмов про открытый космос, ни регистрации, как в гражданских аэропортах, ни банального собеседования.
Толпу новичков разбили на несколько групп, во главе которых стояли сотрудники администрации станции, набранные из тех же соцмов, и каждая группа отправилась на свой уровень.
Первая ассоциация, которая возникла у меня на этой экскурсии, касалась американских тюрем. Ярусы, проходы, камеры…
Собственно, Вселенная неудачников и была тюрьмой. Не для преступников, а для тех, кто оказался на обочине жизни и попал в группу «гарантированного социального минимума».
Проводник молча указал мне на дверь, ничем не отличающуюся от сотни таких же дверей, мимо которых мы прошли, я кивнул, вошёл внутрь и увидел Бивиса.
— Добро пожаловать во Вселенную неудачников, — Бивис валялся на кровати и при моём появлении не выказал даже намёка на попытку встать. — Ты новичок, и я вроде как обязан ввести тебя в курс дела. Таковы неписаные законы нашего социума.
— Рассказывай, — согласился я, опускаясь на свободную кровать.
В сущности это была даже не кровать, а лежащий чуть ли не на уровне пола матрас, под которым угадывалось небольшое основание. Потолок в комнате был высотой не больше двух метров, отчего я испытал резкий приступ клаустрофобии.
Между моим спальным местом и спальным местом Бивиса было всего около метра, в стену между койками был вмонтирован небольшой экран, на полочке чуть ниже стояла клавиатура. Этим дизайн интерьера себя и исчерпывал. Интересно, что сказал бы по этому поводу самый известный дизайнер Рунета Тема Лебедев.
— Рассказывать особенно нечего, — сообщил Бивис. — Дорогу в санитарный отсек и столовую я тебе покажу. Ещё есть спортзалы и площадки отдыха, потом я могу провести тебя по станции и всё показать. Ну и визит вежливости в женское крыло, естественно.
— Тебя это не слишком затруднит?
— Не-а, — сказал Бивис. — Делать-то тут особенно нечего. Работы нет, вакансии в администрации освобождаются не часто… Кто-то всё время висит в Сети, кто-то усиленно качает мышцы, кто-то трахается как кролик, кто-то пытается организовать клубы по интересам… Но в итоге рано или поздно все понимают, что никому на хрен не нужны, и приходит апатия. Ты сам откуда?
— С Земли.
— Ого, — сказал Бивис. — Ну, наверное, со столичной планеты всё это смотрится совсем не так. Комфортное проживание, все условия для дальнейшего развития, все дела… Пропаганда врёт, естественно. Это её единственное предназначение — показать людям, что в Альянсе всё не так уж плохо. И не только людям, разумеется. В реальности тут совершенно нечего делать. Тоска смертная. Как ты сюда попал?