– Приезжайте завтра.
– Катя, у меня нога сломана. Ну как я приеду?
– На театральной машине. Вы нам нужны, без вас – никак. Приезжайте и кричите на нас, как вы это умеете. Громко кричите.
– Заказывай машину, – ответила Стручкова.
Наутро она на костылях была в зале: поправила детали, нашла нужные ракурсы. Максимова потом признается: «Если бы не Стручкова, с которой я работала десять лет, моя творческая жизнь была бы короче как минимум на десять лет».
В жизни Раисы Стручковой была и самая близкая ученица, хотя она всех любила как родных. Такой особой ученицей для нее стала Нина Ананиашвили, которую она «получила» из рук в руки от школьного педагога Нины – Натальи Викторовны Золотовой. Раиса Степановна и Нина стали так же близки, как когда-то – Елизавета Павловна Гердт и Рая Стручкова.
Последнее поколение учениц, среди которых балерины Большого Марианна Рыжкина, Анастасия Яценко, Анастасия Горячева и другие, называли ее очень трогательно – Раиса Степаночка. А она называла их «родненькие», крестила перед выходом на сцену.
Когда на сцене танцевала одна из ее учениц, Раиса Степановна, сидя в директорской ложе, по сути, протанцовывала партию вместе с ней – глазами, руками, всем телом, душой. Она говорила, что не чувствует одиночества – ученицы заменили ей родных детей.
После второго инсульта ученицы дежурили в ее доме, очень много помогала Нина Ананиашвили.
Когда Раисы Степановны Стручковой не стало, с ней простились по-царски: за всю историю Большого театра она была единственным человеком, прощание с которым проходило не в Белом фойе, а в главном зале Большого. Театр закрывался на реконструкцию, в зрительном зале сняли кресла и поставили гроб с телом Раисы Степановны. Свет был приглушен, во всем была невероятная торжественность, и в сердце закрадывалась абсолютная убежденность, что ничего случайного в этом нет.
Утром прошло отпевание в храме рядом с ее домом на Котельнической набережной. И когда ее духовный отец взял слово, все стало понятно: «Она прошла удивительный путь настоящей христианки и умерла глубоко верующим, чистым, честным, благородным человеком».
Казалось, с уходом Раисы Степановны Стручковой закончилась великая эпоха Большого балета. И началась новая – пришло время другого поколения обживать обновленные стены Большого театра и доказывать своим творчеством, насколько значительным будет их путь в искусстве балета.
Алла Осипенко(род. 1932)
Алла Евгеньевна Осипенко – выдающаяся, любимая публикой петербуржская балерина. Ее свободный стиль исполнения был новым для того времени, когда она танцевала, и именно он повлиял на обновление всего русского балета.
Карьера Аллы Осипенко началась в 1950 году и была непростой, да и в ее личной судьбе, тесно связанной с искусством, было много поворотов и трагических неожиданностей. Она сама выстраивала свою жизнь. Балетоманы и критики по-разному оценивали сделанные Аллой шаги. Одни считали, что ей пришлось покинуть Кировский театр из-за того, что к ней относились несправедливо, другие – что уход из Кировского привнес в ее жизнь новые грани творчества. Осипенко ушла из театра вместе со своим партнером Джоном Марковским и действительно начала независимый творческий путь, работая сначала с Леонидом Якобсоном, а потом с никому не известным на тот момент Борисом Эйфманом. Без преувеличения, она стала крыльями новой труппы Эйфмана, которая была практически андеграундной. Ее появление в труппе расставило все точки над «i» – труппе быть.
Парадокс, но в сложностях творческой жизни заложен удивительный успех ее творческой судьбы. Трения в Кировском толкали Осипенко на поиск хореографов, работавших вне театра, и можно предположить, что она была намного счастливее тех, кто остался. Осипенко посчастливилось работать с Юрием Григоровичем, Игорем Бельским, Игорем Чернышёвым, Георгием Алексидзе, Май Мурдмаа – немногие могут похвастаться таким потенциалом.
Осипенко стала первой советской балериной, удостоенной премии Анны Павловой Парижской академии танца. В то время в Советском Союзе, а это был 1956 год, мало кто знал об этой премии, ведь ее учредили русские балетные эмигранты по инициативе таких звезд, как Серж Лифарь, Матильда Кшесинская, Любовь Егорова и Ольга Преображенская.
Алла Осипенко шагнула за рамки своей балетной профессии – снималась в фильмах Сергея Сокурова, выходила на драматическую сцену. Чем бы она ни занималась, все было отмечено ее неповторимой творческой индивидуальностью.
Она родилась в Ленинграде, и этот город много значил в ее биографии. У нее непростая семья. Среди родственников по материнской линии был художник Владимир Лукич Боровиковский – знаменитый портретист конца XVIII – начала XIX века, Алла была праправнучкой другого Боровиковского – тайного советника, сенатора, который печатался в «Отечественных записках», а талантливейший пианист-романтик Владимир Софроницкий приходился Алле дядей. В таком удивительном окружении невозможно не быть талантливой. Она росла в доме на Невском, где на стенах висели старинные портреты, с интересом взирающие из своего заоблачного далека на новую жизнь. Увы, семью не обошли невзгоды: в 1937 году пропал отец – был человек и исчез. Возможно, поэтому балерина всегда тяготела к жанру трагедии – слишком велико было потрясение.
Дома ее звали Ляляша. Бабушка и мама воспитывали Ляляшу в строгости, а она потом скажет: «Мне страшно хотелось играть с мальчишками в лапту во дворе!» Однажды в ее жизнь вмешалось Провидение. Первоклассница Ляляша увидела объявление о наборе детей в балетную студию. Ее привлекло расписание – два раза в неделю после уроков, а значит, она сможет обрести кусочек свободы! Мама отнеслась к идее поступления в студию благосклонно: она сама когда-то хотела стать балериной, и вот появилась возможность воплотить свою мечту в дочери. Но от рождения Ляляша была… кривоногой. Когда в доме собирались гости и малышка начинала танцевать, гости смотрели и шептались: «Чудесная, чудесная девочка, жаль, что кривоногая, балериной ей не быть». Однако Ляляша подрастала, и ножки постепенно выпрямились. Не просто выпрямились – Господь даровал ей такие ножки, что они заставляли замирать в восхищении. У нее было тело из другого балетного века – современного нам. Балерина с телом подростка, лишь со слабым намеком на женские формы. Необыкновенно пластичное, живое, ее тело умело передавать разные балетные стили.
Аллу в студию приняли, но в конце первого учебного года учитель хореографии вызвал маму и бабушку и произнес: «У вашей девочки ужасный характер. Девица своенравная. Но отдайте ее, пожалуй, в хореографическое училище». Они так и сделали. Двадцать первого июня 1941 года им объявили, что Алла зачислена, а 22 июня началась война…
Хореографическое училище эвакуировали сначала в Кострому, потом в Предуралье, в Пермь, которая тогда была Молотовым. Первая голодная военная зима – Алле 9 лет. От природы легкая, пропорционально сложенная, с высоким шагом (неоценимое достоинство, но тогда в балете считалось неприличным высоко поднимать ноги) – казалось, она была специально создана для балета. Но как же ей было тяжело! Представьте: холод, голод, отсутствие элементарных бытовых удобств. Занимались в помещениях, где в помине не было ни станков, ни зеркал, а иногда и деревянного пола под ногами. На одну руку девочки надевали варежку, чтобы держаться за холодную батарею, а вторую тщательно «лепил» педагог, потому что балетные занятия – это вытачивание каждого сантиметра тела будущей танцовщицы. Зато сразу же началось творчество. Как и все дети, Алла выступала в госпиталях перед ранеными. Балерина вспоминала, что в те дни не было ни старших, ни младших – все жили одной семьей. Она подружилась с мальчиками-подростками – Игорем Бельским и Юрием Григоровичем. Потом их пути не раз пересекутся, мальчики станут балетмейстерами, а она – их Галатеей-балериной.
Зимой 1944 года сняли блокаду, и училище вернулось в родной Ленинград. Пайки были скудными, а холод такой же, как в Перми, но теперь можно было заниматься в просторных залах с зеркалами. Ученице четвертого класса Алле Осипенко занятия давались легко, и к тому же она попала в абсолютно привычное для нее культурное пространство. Она уже не сомневалась в том, что балет – это ее предназначение, ее судьба.
Аллу отмечали как способную ученицу. Когда в Ленинград вернулся выдающийся танцовщик и хореограф Вахтанг Чабукиани, он сразу заметил девочку среди других и поставил на нее номер «Музыкальный момент» на музыку Шуберта. А балетный критик и историк Вера Красовская, побывав на одном из школьных концертов, написала о юной ученице: «Хрупкая, благородных линий, послушная как струна». Стройную и высокую, с удлиненными пропорциями, с изящной лепки ногами и красивыми, выразительными руками, Аллу невозможно было не заметить. Однако юная Алла Осипенко поражала всех не только пластической красотой, но и характером, который проявился еще в раннем детстве.
Чуть позже ее выбрал для своего номера Леонид Якобсон: он поставил на Аллу «Размышление» на музыку Петра Ильича Чайковского. Кто бы мог подумать, что спустя годы Алла Осипенко станет его музой в «Хореографических миниатюрах»!
От первой встречи с Леонидом Якобсоном у нее остались забавные воспоминания:
«Я была странной девочкой с очень длинной шеей. Якобсон подошел ко мне и спросил:
– Девочка, а у тебя шея сама вертится?
– Вообще-то, вертится, – сказала я серьезно.
И он выбрал меня для номера. Мне было тогда четырнадцать лет. А главный художник Кировского театра Вирсаладзе сделал мне прозрачную короткую тунику – это смотрелось ново. Так, к экспериментам над собой я привыкла с ранних лет. Уже тогда моя жизнь складывалась на шаг вперед».
Агриппина Яковлевна Ваганова заметила способную девочку еще в эвакуации и взяла ее в свой класс. Годы спустя, когда у Осипенко спрашивали, какой была Ваганова-педагог, Алла Евгеньевна отвечала: «Ваганова была человеком твердого, даже жесткого характера, но и у меня был характер. Как-то она сказала мне: “Осипенко, ты со своим характером закончишь карьеру в мюзик-холле”».