Поцелуй», и, наверное, это неслучайно.
Затем пришла настоящая, большая работа: Якобсон начал ставить балет «Клоп» по мотивам одноименной пьесы Маяковского и предложил Макаровой роль комсомолки Зои Березкиной. Надо отдать должное личности хореографа – для него образы Маяковского стали только поводом для того, чтобы рассказать о человеческой драме. Макарова окунулась в потрясающе интересный мир, в котором спектакль создавался для нее. Казалось, ей ничего не надо было играть: в ситцевом платьице она расхаживала по сцене, подергивая плечиками и покачивая бедрами, будто с улицы выпорхнула. На первый взгляд от классической балерины ничего не осталось. Внезапно она поняла, как же ей тесно в классическом амплуа. Она ничего не имела против старых балетов, но ей хотелось большего: ей нужны были балеты, где есть роль, где есть драматическая судьба героини.
Якобсон поставил на Макарову еще одну роль – Девица-краса в балете «Страна чудес». Простенькая сказка, где все происходит в некоем царстве-государстве, но зато есть причудливая пластика, интересные поддержки, лирика и гротеск. Это было ново, и Макарова осознала, что ее возможности намного шире, чем традиционный репертуар Кировского театра. О том времени она писала: «Работа с Якобсоном научила меня свободно двигаться, раскрепостила тело. Затем я внесла это и в классические партии и танцевала их с раскованным корпусом».
Безусловно, Наталья Макарова опередила свое время минимум лет на двадцать пять: эстетика, в которой она начала существовать в классических спектаклях, вошла в моду в России только под конец века. Ее записи и сейчас выглядят невероятно современно. Можно сказать, что это рабочий материал для каждой начинающей балерины: Макарова доказала, что классику можно танцевать современно, а современную хореографию – стильно и классично.
Когда Макарова подошла к середине балетной карьеры, Вера Михайловна Красовская написала о ней: «Пока что ее творчество – мелодия без каданса, и надо торопиться, время… Макарова молода, но расцвет обещает многое». Опять пророческие слова – «надо торопиться». Но как можно торопиться балетному артисту, когда на него не ставят спектакли? Последние сезоны шестидесятых годов были для Наташи в Кировском театре бесплодными. Как часто говорил мой отец, «я готов повесить на себя плакат “Ищу работу”», – с ней происходило то же самое. Балетный артист очень зависим от обстоятельств его творческой судьбы.
Радовали Макарову лишь ближайшие гастроли в Лондоне, где ей предстояло танцевать «Жизель». Она уже была в Лондоне с этим балетом, и это был ее триумф. Как говорят, она проснулась знаменитой. Хотя не обошлось и без конфуза: сначала у Наташи страшно разболелся зуб, а потом, пытаясь перед спектаклем осветлить волосы, она уснула, устав после репетиции, и потеряла волосы – сожгла. Теперь ей предстояло вернуться в Лондон и опять выйти на сцену Ковент-Гардена.
Итак, 1970 год. Макарова танцевала с Юрием Соловьевым, вставное па-де-де исполняли Наталья Большакова с Михаилом Барышниковым, а Мирту – Алла Осипенко. Звездный состав и оглушительный успех! Вдохновляющие критические обзоры ведущего балетного критика Клемента Криспа. Но… Наташа все время будто в раздумье. В Лондоне произошло удивительное событие: она шла по улице и случайно встретила Рудольфа Нуриева, который уже несколько лет танцевал на Западе, и артистам Кировского запрещалось даже имя его упоминать. А еще во время тех гастролей Макарова подружилась с чудесной парой – Владимиром и Ириной Родзянко, потомками эмигрантов. Это знакомство открыло ей совсем другую жизнь, в которой было место конным прогулкам, фешенебельным магазинам, экстравагантной одежде и многому другому.
Гастроли подошли к концу. Собирая чемодан, Макарова долго не могла уместить в него огромный альбом Сальвадора Дали. Руки дрожали. На последней встрече Ирина Родзянко вдруг попросила подумать о том, чтобы не возвращаться, остаться на Западе, чтобы сделать карьеру, чтобы спасти свой талант. В своих воспоминаниях Макарова пишет, что это был долгий разговор: она эмоционально возражала, говорила, что там мама, новый роман, Кировский театр, Ленинград… Но слова Ирины падали как семена на хорошо взрыхленную почву, и в голове промелькнуло – а что, если… «Потом я начала истерически рыдать, – пишет Макарова, – и вся моя тридцатилетняя жизнь пролетела перед глазами как старая кинолента, прокрученная на аппарате с неимоверной скоростью. Потом я успокоилась и твердо сказала: “Звоните в полицию. Я готова”. Было страшно, но я поняла – надо. Это – моя судьба». Даже спустя много лет понятно, на каком пике эмоций принимала она это решение. Макарова приблизилась к своему тридцатилетию: для балерины это уже возраст – это больше чем половина двадцатилетнего срока, который обычно отводится балетному артисту в театре. Ей предстояло принять судьбоносное решение, отдавая себе отчет, что она навсегда разрывает связи с родными, со своим театром, со своим городом – со всей жизнью, которая была ДО…
Потом был звонок в полицию. Приехали сотрудники Скотленд-Ярда и отвезли Наталью в полицейский участок. Наутро пришло разрешение остаться в Англии. Но это была лишь одна сторона медали. А другая – то, что происходило в труппе и – самое главное – в ее семье в Ленинграде. В труппе поднялся переполох: известие о том, что Макарова осталась в Лондоне, шокировало многих. Одни говорили: «Как же так, она ведь только купила машину?» Другие вторили: «Да, ей недавно дали звание!» «А, – кивали третьи, – понятно, это только для отвода глаз». От родных она получила целую пачку писем с уговорами передумать и вернуться. Ее отец погиб на войне, а мама и бабушка жили в маленькой «хрущевке» на окраине Ленинграда, и Наташа очень переживала за них. Конечно, больше всех пострадали ее родные. Растаял круг друзей – их вызывали в органы, заставляли писать письма. Но решение было принято раз и навсегда.
Вскоре на «Би-би-си» и на «Голосе Америки» начали выходить программы, из которых стало понятно, что Наталья Макарова живет полноценной жизнью. А в родном Кировском ее имя пытались просто забыть. Помню, как мой брат Андрис и отец привозили из-за границы журналы и книги, в которых были их фотографии. Страницы на таможне всегда тщательно пролистывали, и если вдруг попадались фотографии Нуриева, Барышникова или Макаровой, издания конфисковывали. Фотографии Наташи Макаровой исчезли из школьных и других хроник, будто ее и не было в истории советского балета. Для нее началась другая жизнь.
Первым, кто профессионально поддержал Макарову в Лондоне, был Рудольф Нуриев. Они были знакомы по Кировскому театру, и в Лондоне он пригласил Наташу сделать несколько записей на телевидении. Они записали па-де-де из «Лебединого озера», она снялась в «Умирающем лебеде». Потом они еще не раз танцевали вместе, чаще всего – «Ромео и Джульетту», где был совершенно фантастический сплав балетного мастерства и актерской игры. Но с Нуриевым Наташе было сложно: у нее непростой характер, у него – вдвойне непростой и непредсказуемый. Она понимала, что рассчитывать на его партнерство не придется.
Первые шаги на Западе, конечно же, были нелегкими: остро встала проблема общения, ей срочно пришлось учить английский язык. И каждый день она ждала… Ждала, что ее позовут в Ковент-Гарден, ведь это так очевидно – она только что танцевала на этой сцене с Кировским театром и имела огромный успех, а знаменитый балетный критик Клемент Крисп писал о ней восторженные рецензии! Но… приглашения не последовало. Как часто бывает, когда мы гости – нам все рады, а как только становимся «своими» – эта радость быстро улетучивается. Как выяснилось: все примы Королевского балета написали в дирекцию Ковент-Гардена ультимативное письмо, пригрозив уйти из театра, если примут Макарову. Это был демарш против новой звезды, конкурентки, тем более что только-только закончилось время великой Марго Фонтейн, Первой леди английского балета.
Наташа Макарова пережила мучительные дни разочарования: что будет дальше? Чужая страна, непонятная жизнь, языковой барьер… Что делать?
И вдруг пришла спасительная телеграмма из Америки с предложением работать в Эй-Би-Ти – Американском театре балета, в звездной труппе. В Лондоне Наташа видела гастроли этой труппы и буквально влюбилась в балеты Энтони Тюдора, особенно в постановку «Сиреневый сад» – тонкую, импрессионистскую вещь. Тогда же она посмотрела поразившую ее хореографию Джерома Роббинса и ощутила страстное желание танцевать так же. В одно мгновение она приняла решение ехать за океан. Вещами она еще не успела обрасти, а билет ей купила приглашающая сторона.
Нью-Йорк ошеломил ее прежде всего темпом жизни. Все было новым: новая труппа, жесткий график работы, каторжный труд – и огромнейшие возможности. Многие танцовщики, приезжавшие из России на Запад, не смогли войти в бешеный ритм: на Западе новый балет нужно освоить за две недели, а в России, чтобы ввестись в балет, требовалось два-три месяца, а уж новую постановку могли делать в течение всего сезона, если не больше.
Наташа, изголодавшаяся по работе, в буквальном смысле набросилась на новую для нее хореографию. Она учила по нескольку партий одновременно. Ей нужно было зарабатывать имя и статус – и она должна была доказать всем, что ей по силам справиться с условиями западной компании. В Нью-Йорке Макарова танцевала четыре-пять спектаклей в неделю, а в Ленинграде в лучшем случае два-три балета в месяц. Вот она – разница. Быть может, этот безумный режим нон-стоп и помогал ей преодолеть психологические проблемы эмиграции. Мой отец говорил нам с братом: «Ребята, если вы хотите избавиться от проблемы, идите в балетный зал. Когда вы пропотеете, уверяю – проблема станет чуть-чуть меньше». И это правда. Такая работа спасала тогда Макарову.
В Америке она дебютировала со своим самым надежным балетом – «Жизель». Ее партнером стал элегантный танцовщик Иван Надь, и успех первого выступления был огромен. Она получила хорошую прессу (что было очень важно), на нее сразу же обратили внимание балетмейстеры – и уже не было сомнений, что появилась новая, интересная звезда. Для балерины Макаровой началось время открытий.