За год до войны Голейзовского снова пригласили в Большой театр и предложили поставить «Половецкие пляски» в опере «Князь Игорь». Он взялся за постановку, и какое счастье, что его версия дожила до наших дней, – это настоящий шедевр балетмейстера. Им были придуманы персонажи и вписаны в сюжет оперы – Куман, Наездник, необузданная половчанка Чага, изысканная Персидка.
Особой грацией в исполнении Персидки отличалась балерина Большого театра Вера Васильева. Она стала женой Касьяна Голейзовского. Мне довелось встретиться с ней, когда она была уже в преклонном возрасте, но одного взгляда на эту грациозную, хрупкую женщину с классической прической (низкий пучок) было достаточно, чтобы сказать – именно такой должна была быть муза эстета. Вера Петровна была так хрупка, так изысканна в обычной обстановке, что нетрудно было представить, насколько очаровательной она была на сцене.
Мне повезло в творческой жизни: хореографии Голейзовского сохранилось непростительно мало. Мне посчастливилось исполнять Персидку в «Половецких плясках» (и это действительно изумительная вещь), я танцевала Цыганку в балете «Дон Кихот». Голейзовский был счастлив, когда его привлекли к работе над этим балетом, и он сделал вставной номер – цыганский танец на музыку Валерия Желобинского. Этот номер, по сути, маленький спектакль в спектакле, есть только в московской версии «Дон Кихота», и он пользуется огромным успехом. На протяжении многих лет «Цыганский танец» неизменно исполнялся на сборных концертах на «бис», что неудивительно – Голейзовский здесь предстает в совершенстве своего дара.
Хореографию этих номеров мне передавали артистки, работавшие еще с Касьяном Ярославичем, и они не просто показывали движения, а сопровождали их пояснениями: вот цыганка… она вспоминает юношу, который оставил неизгладимый след в ее сердце… она вспоминает его брови – и это движение руки… вспоминает его черные усы – и это уже движения двух рук… потом руки раскрываются, словно крылья… а потом она хочет все забыть и падает наземь. Действительно, каждое движение этих танцев говорящее, поэтому и взгляда от сцены оторвать невозможно. Существовать в «говорящей» пластике для танцовщика бесконечно интересно. И удивительный секрет хореографии Голейзовского заключается в том, что она не откроется, если лишить ее внутреннего содержания, – станет сухой и неинтересной. Может быть, поэтому так трудно восстанавливать его постановки. Время от времени такая идея возникает, но… Наверное, не хватает решимости включиться во все это: чтобы снова наполнить миниатюры Голейзовского жизнью, требуется много душевных сил, и, конечно, нужно потратить немало времени в поисках пластических, внутренних и актерских ходов. Это огромная работа.
Свои шедевры, сохранившиеся до наших дней – «Половецкие пляски» и «Цыганский танец», – он поставил еще до войны. Во время войны вместе с московским училищем хореограф был в эвакуации в Васильсурске, а после войны он опять оказался без работы. Положение Голейзовского было безвыходным – в профессии хореографа невозможно работать «в стол». Как быть, если переполнен мыслями и фантазией, но лишен возможности ставить? В отчаянии, буквально загнанный в угол, Голейзовский пишет письмо Сталину: «…За какие преступления я лишен работы? Почему я так жестоко наказан? Художнику без работы очень плохо…»
То же настроение сквозило в его стихах:
Почему я тружусь над картиной, или вдруг вышиваю ковер,
Иль на тросточке сложный узор вырезаю ножом перочинным,
Утоляя мучительный творческий зуд всевозможной ненужной работой?
Я кидаюсь с особой охотой, как на зайца голодный беркут,
На любой подходящий мне труд.
Плохо жить я в последние годы привык, как привык без работы скитаться,
Комитет мне когда-то навесил ярлык, и приходится с этим считаться…
После долгих лет отлучения от столичного балета огромной радостью для Голейзовского в 1959 году стал его первый Вечер хореографических миниатюр, подготовленный с хореографическим училищем. Концерт прошел в Зале имени Чайковского. Хореографа не забыли, это был переаншлаг, и Голейзовского приветствовали долгой овацией. Приветствовали всё: его возвращение к творчеству, возможность видеть его миниатюры, его дар, который жил и развивался, несмотря на невозможность работать на столичных сценах. Это был настоящий триумф мастера!
В шестидесятые годы уже немолодой, но по-прежнему юный душой и талантом хореограф поставил свои великие миниатюры, которые волнуют до сих пор. Исполняли их звезды «золотого» поколения Большого театра. Одна из миниатюр – «Нарцисс» на музыку Николая Черепнина – была поставлена для Владимира Васильева. Позже очень интересно в «Нарциссе» танцевал Николай Цискаридзе. Все, кто бы ни исполнял этот номер, признаются: он настолько перенасыщен техникой, что его трудно «дотянуть» до конца. В нем много нюансов: вот юноша играет на свирели и сам себя слушает, вот смотрит на свое отражение в ручье… Заканчивается номер потрясающей режиссерской придумкой: у самого края сцены зажигается прожектор, и на заднике появляется огромная тень танцовщика. Любуясь собой, герой застывает над журчащим ручьем и постепенно тает… умирает… может быть, засыпает… Так просто, но так эффектно! Столько нюансов, столько необычной пластики, столько техники – номер действительно феноменальный, живой.
Для Екатерины Максимовой был поставлен изысканный номер на музыку Скрябина «Мазурка». Возможно, Голейзовский первым сделал акцент на немыслимой красоте ног Максимовой. Он даже костюм придумал сам: легкая юбочка, вьющаяся как крылышки сзади, открывающая чудесные ноги балерины. В этом номере всё – индивидуальность Максимовой, ее женственность, ее грациозность. Редко, но этот номер можно увидеть в исполнении современных балерин.
Еще одна жемчужинка, оставшаяся от хореографии Голейзовского, – миниатюра «Русская». Ее станцевала Екатерина Сергеевна Максимова. Номер был задуман для исполнения босиком, но Владимир Васильев сделал для Максимовой переложение на пальцевые туфли, на пуанты. Екатерина Сергеевна очень красиво танцевала, это была своеобразная премьера пальцевого варианта миниатюры.
Мне очень повезло: «Русскую» Голейзовского я танцевала много и до сих пор исполняю. Это признак талантливой хореографии – когда номер не наскучивает и каждый раз открывается все новыми и новыми гранями. В Париже, в очередной раз станцевав «Русскую», я подумала: «Как же чудесно – уже знаешь каждое движение, каждый нюанс, но все равно открывается новое, номер какой-то бездонный». Еще раз скажу: только талантливая хореография может быть бесконечно интересной.
К «Печальной птице» на музыку Равеля у меня особое отношение. Голейзовский поставил ее для балерины Большого театра Елены Рябинкиной. Теперь его можно увидеть в исполнении талантливой молодой балерины Марии Семеняченко. Номер абсолютно авангардный, и воспринимается так до сих пор.
В Голейзовского-хореографа я безоглядно влюбилась, когда в Большом театре, перед тем как труппа готовилась к юбилейному вечеру мастера, показали документальный фильм с его миниатюрами. Именно тогда я увидела фрагменты замечательной «Скрябинианы», потрясающий «Героический этюд» в исполнении Шамиля Игудина, и вот – «Печальная птица», которую танцевала Рябинкина. Помню свои впечатления: танец на такую непростую музыку в фортепианном исполнении меня захватил настолько, что я подумала: «Это мой номер – совершенно мой». Моя карьера только начиналась, у меня не было привычки ходить по кабинетам и что-то просить, но, вдохновленная желанием станцевать эту миниатюру, я отважилась пойти к руководству театра и попросить о возможности подготовить «Печальную птицу». В каждом движении этого танца, в каждом повороте была такая логика… Это был модерновый «Лебедь», так же легко, точно и гениально поставленный, как и бессмертная миниатюра Михаила Фокина. Вдова Касьяна Ярославича – Вера Васильева – одобрила мое исполнение, и я много и с удовольствием танцевала «Печальную птицу». Миниатюра вошла в программу моего первого творческого вечера, украсив его.
В шестидесятые годы, после ряда маленьких шедевров для выдающихся исполнителей Большого театра, Касьян Голейзовский взялся за спектакль, который стал его последней работой. Семидесятичетырехлетний хореограф поставил спектакль о любви – возможно, это был удивительный итог его длинной и наполненной жизни. Он пришел к тому, что любовь – основа всего: настоящее, жертвенное, духовное чувство. «Лейли и Меджнун» Голейзовского – это такой восточный вариант «Ромео и Джульетты»: любовь, которая, несмотря ни на какие преграды, побеждает. Недаром он назвал свой спектакль «хореографической поэмой». На главные партии Касьян Ярославич пригласил Владимира Васильева и замечательную балерину Наталью Бессмертнову.
Когда мы учились в хореографическом училище, стены второго этажа (там располагались балетные классы) украшали фотографии ведущих мастеров сцены. Сделанные настоящим матером – Юрием Ждановым, они врезались мне в память. Там был снимок репетиционного момента: пожилой Голейзовский, невероятно одухотворенный, ведет за руку Наталью Бессмертнову. Он что-то говорит ей; у него стройная худощавая фигура, выразительные пальцы и ярко горящие молодые глаза. А грациозная, очаровательная, с дивными раскосыми глазами Наталья Бессмертнова с модной в то время прической лукаво смотрит в сторону камеры.
Сохранились небольшие фрагменты спектакля, и в них – фантастическая экспрессия Владимира Васильева, его невероятные прыжки, вращения. К сожалению, спектакль продержался в репертуаре театра очень недолго – он опять не попадал в ногу со временем. После двадцати показов «Лейли и Меджнун» был снят, и хореография Голейзовского была утрачена.
Несмотря на возраст, балетмейстер был переполнен планами: он хотел поставить «