Вселенское Евангелие Вивекананды — страница 40 из 42

У христиан мы видим с одного взгляда склонность к царственному порядку и потребность в пышной власти. Гармоническая и строгая "Иерархия" господствует над всем зданием Ареопагита. Все составляющие его элементы поддерживаются и согласуются с большой точностью, ясностью и пропорциональностью. Соединяясь в одно, каждый из них тем не менее сохраняет свое место и свою целостность. {Эта воля к порядку, эта величественная Иерархия непосредственно внушены "Божественным Исхождением" (прокат) Плотина. "Иерархия ищет от первого к последнему, и в этой иерархии каждый сохраняет подобающее ему место. Существо порожденное подчинено существу, его породившему. Однако оно остается подобным Началу, с которым оно связано, поскольку оно с ним связано".} Основной инстинкт европейца, привязанного к малейшей частице своей личности и мечтающего ее увековечить, любопытным образом сочетается с первобытной силой мистического тяготения, которая стремится слить множественность форм в пламенеющей бездне Единства. "Божественный Мир", описанный Дионисием и составляющий тему одного из лучших его песнопений, {Имена Божьи, XI.} совершенный мир, который и должен осуществляться во всей вселенной и в каждой отдельной личности, одновременно и соединяет и разобщает все элементы, составляющие общую гармонию. "Сближая между собою различные сущности, она соединяет их, не изменяя, так что в этом объединении нет ни разделения ни промежутка, они поддерживаются в целостности своей природы и не уродуются смешением противоположностей; и ничто не нарушает ни их единодушного хора ни чистоты их особой сущности". {Ibid., стр. 260-261 французского перевода.}

Это желание охранить в недрах абсолютного Существа целостность и устойчивость отдельных личностей у Дионисия так мощно, что он оправдывает не только природное неравенство, {Он осуждает лишь неравенство, происходящее от нарушения пропорций. Ибо если разуметь под неравенством различия, характеризующие и отличающие существа, мы бы сказали, что божественная справедливость их поддерживает, следя за тем, чтобы беспорядок и смешение не утвердились в мире" (Имена Божьи, стр. 248 французского перевода).

Дионисий идет дальше Гете: Дионисий не только предпочитает несправедливость беспорядку", но для него беспорядок – высшая несправедливость.

Мир здесь понимается в смысле спинозистского стремления сохраниться в бытии. И не более, чем мир Спинозы, он является "Belli privatia sed virtus est qua ex animi forlitudine oritur".} но и (в этом всеобщем Мире) воинственный инстинкт, побуждающий каждое существо защищать неприкосновенность своей сущности, {Дионисию заметили, что вещи и люди, повидимому, неохотно подчиняются миру, "что они предпочитают различие, разнообразие и непрерывно стремятся избежать покоя". Он отвечает, что если разуметь под этим "нежелание никакого существа отказаться от своей природы, то он видит в самом атом стремлении желание покоя. Ибо все вещи стремятся пребывать в мире и союзе с самими собой и сохранить недвижимыми и неприкосновенными свою сущность и все, что из нее проистекает… Совершенный Мир, управляющий вселенной, предотвращает смешение и вражду (?), защищает существа от них самих или от других и поддерживает в них твердость и непобедимую силу, чтобы сохранить свой мир и свою устойчивость… Если же подвижные вещи, вместо того чтобы утвердиться в покое, стремятся продлить свое естественное движение, то само это усилие есть желание мира, которое Бог установил среди всего сотворенного и которое не дает существам пасть, сохраняя постоянной и неприкосновенной у всех существ, одаренных движением, способность воспринимать и жизнь, егопередающую; оно помогает им пребывать в мире с самими собой, оставаться неизменными и выполнять присущие им действия" (Имена Божьи, XI, 3 и 4, стр. 262 французского перевода).} и даже жестокость природы, которую он не считает жестокостью, если она отвечает закону типов и элементов. {"Животные не знают зла. Отнимите у них свирепость и жадность и все качества, которые называются дурными, но на самом деле не таковы по своей природе, и они станут по существу другими. Лев - более не лев, если вы лишите его силы и свирепости… Держаться в границах своей собственной природы - не есть зло; ослаблять же и уничтожать инстинкты, способности и силы, которыми кто-либо одарен, значит уничтожать свою природу".

Этот взгляд, который кажется скорее принадлежащим ученому наблюдателю природы, чем моралисту, дополняется следующим глубоким замечанием, предвосхищающим эволюционизм:

"И так как то, что производится рождением, достигает совершенства лишь со временем, то из этого следует, что несовершенство не всегда есть аномалия и гибель" (Имена Божьи, IV, стр. 213-214 французского перевода).}

Другой основной чертой христианской мистики является то исключительно высокое место, которое она отводит Добру и Красоте. В этом следует аидеть двойную, дважды благородную преемственность, от Христа и от Греции. Слово Красота появляется в первых же строках Дионисия. {"Тот, кто по существу своему прекрасен…"

"Ничто из существующего не лишено совершенно какой-либо красоты".

"Сама материя, получив свое существование из прекрасного по существу, сохраняет в распределении своих частей некоторые следы постижимой красоты" (О Небесной Иерархии, II, 3 и 4).} Красота – качество самого Бесконечного. Она – начало и конец всего существующего. {"Бесконечное называется красотой… Красота есть начало всех существ, ибо она их порождает, движет и сохраняет из любви к их относительной красоте. Красота - их цель, и они стремятся к ней как к конечному своему назначению, ибо все сотворено для нее. Она - их прототип, и они задуманы согласно этому великому образцу… Я даже дерзаю сказать, что красота (и добро) находятся и в самом небытии…" (Имена Божьи, IV, 7).

Вся эта часть главы – гимн Красоте.}

Добро – нечто еще большее. Оно – сам источник Бытия. Оно – Божественное Начало. Ареопагит помещает его на Гауризаккаре Божественных Гималаев, на вершине Атрибутов Бога. Оно подобно солнцу, но бесконечно более могущественно. {Ibid., глава IV вся целиком.} От него исходит все прочее, что существует: свет, разум, любовь, единение, порядок, гармония, жизнь, вечность. Даже Бытие, которое "есть первый из всех божьих даров", исходит от Добра. Оно – его первенец. {Ibid., V, 5 и 6. "Абсолютное и бесконечное Добро производит бытие, как первое свое благодеяние".}

Эта точка зрения по внешности весьма далека от индийской Мистики, для которой Абсолют стоит выше добра и зла. Она сообщает всей совокупности мысли Ареопагита ясность, спокойную и уверенную радость, его взгляду на природу – тихий свет, "которого не касается ни одна из трагических теней, свойственных учению Вивекананды". {Я напоминаю, что даже Рамакришна, живший в непрестанном блаженстве, не обманутый Майей, но влюбленный в нее, хорошо видел трагическое лицо вселенной; он указывал иногда на бессмысленность определения Божества как доброты. Но, не отрицая видимой жестокости природы, он не разрешал себе судить о движущей ею божественной воле, и его благочестие преклонялось перед неисповедимыми велениями бесконечной Силы.}

Но не следует этим обманываться; слово "Добро" имеет в устах Дионисия лишь очень мало общего с христианской чувствительностью. Как и "Божественный Мир", Божественное Добро не изгоняет из своих пределов всю массу слабостей, насилий, страданий вселенной: они составляют часть его симфонии, и каждый диссонанс, если он находится на должном месте, содействует гармонии. Оно не запрещает себе даже карать за заблуждения, если они являются отклонением от законов, предначертанных каждому человеческому существу: ибо каждое из них получило от него свою свободу, "и не свойственно Провидению насиловать природу". {"Мы осуждаем необдуманные слова некоторых людей, которые утверждают, что Провидение должно было бы насильно увлекать нас к добродетели: ибо несвойственно Провидению насиловать природу. Поддерживая творения в их сущности, оно наблюдает за теми, кто свободен, за вселенной и за каждой из ее частей, учитывая свободу воли, совокупность целого и отдельные частности" (Имена Божьи, IV, 33).

То же представление о свободе – у Плотина, осуждающего фатализм стоиков. Человек – господин своих действий, "Свобода извечно заключается в пределах вселенной" (Эннеады. III, 3, 7-1, 255).} Оно лишь должно наблюдать, чтобы была сохранена целость этой природы и всей вселенной, и каждой из ее частей. В этом и заключается всеобщее спасение. {"Божественная справедливость иначе называется всеобщим спасением, ибо она защищает и сохраняет все существа в целостности их природы и на присущем им особом месте" (Имена Божьи, VIII, 9).}

Мы видим, что все эти слова: Провидение, Спасение, Добро и Мир имеют совсем иное значение, чем то, в котором их понимает бесцветный оптимизм. Эти понятия исходят из взгляда на природу, чуждого компромисса и иллюзии. Они требуют бесстрашия сердца и разума, {Ibid., VIII, 8. См. его спокойный ответ тем, кто удивляется или жалуется на то, что "люди, преданные добру, оставляются на произвол происков злых". Одно из двух, – говорит он, – или эти так называемые люди добра направляют свои склонности на земные радости, которые у них отняты; и тогда они "окончательно лишаются" своих не по праву присвоенных качеств и божественной любви. Или они на самом деле любят вечные блага, и тогда они должны радоваться всем испытаниям, которые приводят их к достижению.

Я уже приводил его взгляд на Христа как на "вождя борцов", увлекающего войско на арену борьбы "в сражении за свободу" (Экклезиастическая Иерархия, II, часть 3, 6). Я сблизил эти слова со словами Вивекананды.}которое не столь уже далеко от героизма Вивекананды. но которым лучше умеет повелевать неизменная ясность великой души, соединенной с Единством и сочетающейся с его вечными предначертаниями.