. Каждую атаку в спешенном строю полагалось завершать сквозным движением.
Жалеть в учении солдат стали явно меньше. В отличие от устава 1862 года, отводившего на занятия не более 3,5 часов в день, «считая, в том числе и короткие отдыхи»[38], «Наставление» требовало, чтобы каждый нижний чин был занят около 5 часов в день, да еще «не считая времени, потребного для ухода за лошадью» [111, с. 19]. Словесные занятия по изучению уставов и служебных обязанностей рекомендовалось проводить без зубрежки, стараться использовать, как сказали бы сейчас, кейс-метод – разбирать с солдатами и унтер-офицерами различные ситуации, «требуя решения, как нижний чин поступил бы в том или ином случае солдатской жизни» [111, с. 35].
Помимо занятий с нижними чинами рекомендовалось развивать их кругозор и формировать осознанное отношение к окружающему в процессе духовных, организующихся священником, военно-исторических и общеобразовательных, проводимых офицерами, и медицинских бесед, в которых врач наставлял бы солдат в правилах гигиены. Офицерам свои беседы надлежало вести прежде всего о бое и об обязанностях солдата в бою, и священнику рекомендовалось, помимо прочего, стремиться воспитывать в солдате храбрость, самопожертвование, чувство товарищества и ответственность в исполнении служебных обязанностей.
Ключевым словом «Наставления» и главным качеством кавалериста, на воспитание которого оно нацеливалось, можно считать лихость. Так, в обучении следовало «развивать в людях лихость и неустрашимость, и способность к самостоятельным действиям в отделе[39]» [111, с. 16]. В отношении атаки решительно избавились от всяких экивоков, характерных для устава 1884 года: «Кавалерийская часть в конном строю обладает лишь одним средством для поражения противника – атакой, успех которой зависит от решимости довести ее бесповоротно до конца. Поэтому всякая конная часть должна быть способна по знаку начальника как один броситься в атаку при самых трудных боевых условиях. Идея наступления и бесповоротное стремление вперед должны преобладать во всех занятиях конницы, вселяя в людях убеждение в неотразимости лихой кавалерийской атаки. Для этого, например, должны быть особенно поощряемы: всякий лихой порыв частей, если только он не противоречит в корне обстановке, лихое преодоление препятствий и т. п.; наоборот, следует подавлять всякое проявление колебания и нерешительности» [111, с. 49]. Дух наставления «О службе кавалерийской» вновь витал над русской кавалерией, которой в Великую войну не было равных на полях сражений.
Атака сомкнутым строем, по изменившимся условиям боя, была отставлена без ненужной рефлексии; регулярная кавалерия перенимала казачью тактику атаки лавой, а рутинеров «Наставление» ошарашивало неслыханным прежде: «Необходимо помнить, что нормального боевого порядка не существует, а потому всегда требовать, чтобы распределение частей боевого порядка соответствовало обстановке и чтобы они могли действовать во взаимной связи. При составлении плана действий не так важно знать подробное распределение сил противника, о чем всегда будут смутные сведения, как противопоставить ему свою волю в виде определенного решения вытекающего из обстановки и приведенного энергично, без замедления в исполнение» [111, с. 107].
Наконец-то русские военачальники смогли сделать правильный вывод из «тумана войны» Клаузевица и перестали уповать на всеохватную предусмотрительность приказов и точность движения марширующих колонн. В качестве панацеи вполне здраво стали рассматривать широкий почин частных начальников, самодеятельность которых простирался до того, что их никто не имел права стеснять подробными расписаниями занятий (!)[40], профессионализм офицеров, сметливость, дисциплинированность и воинский дух нижних чинов. Все это было отчетливо прописано в тексте «Наставления».
Кавалерийский офицер должен был во всем служить живым примером подчиненным и быть для них авторитетом. На чем он основывался, устанавливал § 18: «Офицер в коннице должен быть прежде всего кавалеристом. Смелая и искусная верховая езда, полное знание лошади, владение в совершенстве холодным оружием, меткая стрельба, соединенные с глазомером, решительностью и умением быстро и просто привести свое решение в исполнение – суть необходимейшие его качества» [111, с. 16]. Наконец, не только от офицеров, но и (страшно сказать) «высших начальников» потребовали «самостоятельно знакомиться с современным состоянием военного дела и с происходящими в нем изменениями» [111, с. 9].
Читая «Наставление для ведения занятий в кавалерии», понимаешь, почему великие маршалы Победы – К. К. Рокоссовский, Г. К. Жуков – и значительная часть советских генералов-танкистов начинала службу в кавалерии.
Достойным соперником русской была германская кавалерия, как показывает анализ ее строевого устава 1909 г., с которым у нашего «Наставления» можно найти и стилевое, и даже текстуальное сходство. Германский устав написан живым языком, изобилующим концептами «победа» и «слава», и как «воинственными», так и невоенными эпитетами. Например, согласно уставу, кавалерийский начальник должен был обладать особыми качествами: «юношеской подвижностью на лошади; отличным зрением; умением одним взглядом сделать правильную оценку вещей; способностью принимать быстрое решение; твердою волею и способностью выразить ее в ясном, коротком приказе» [118, с. 9]. Устав не чуждался и риторических фигур для обеспечения максимальной выразительности и лучшего запоминания смысла. Так, чтобы подчеркнуть, что преследование отступающего противника должно вестись до полного истощения сил, «даже на усталых лошадях, днем и ночью» употреблен афористичный хиазм «Was liegen bleibt, bleibt liegen»[41] [118, с. 36]. Или для описания атаки в пешем строю – построенная на фразеологизме и метафоре сентенция: «Пеший бой, веденный не от всего сердца, носит в себе зародыш неудачи» [118, с. 22].
Помимо проявления частного почина, который признавался первой добродетелью кавалерийского начальника, от него требовалось внедрить в сознание всех своих подчиненных, что «бездеятельность и медлительность являются более тяжелыми преступлениями, чем ошибка в выборе средств и исполнения» [118, с. 10]. Эта фраза в недалеком будущем, при анализе уроков Великой войны перекочует на страницы уставов уже Красной армии.
Рядовые и унтер-офицеры должны были «иметь твердое желание беспощадно смять противника, а при ударе заколоть его»[42], но и тут сохранялась решающая роль офицеров, которым следовало первыми врубаться в неприятельские ряды.
Отечественные «Уставы полевой службы» 1901, 1904 и 1912 гг. отличаются друг от друга в деталях. Общее их достоинство заключается в том, что при описании полевой службы они уже не ограничивались вопросами обеспечения боевых действий: ведения разведки и организации охранения армии при расположении лагерем, биваком или на походе, как, например, «Устав полевой службы» 1881 года. Все эти уставы венчало крайне важное «Наставление для действия в бою отрядов всех родов оружия», которое в не столь уже далеком будущем разовьется в самостоятельные боевые уставы родов войск.
Тексты «Наставления» в уставах написаны очень лаконично, энергично и ясно; ключевые слова и самые важные места подняты курсивом. Львиная доля (77 %) из его 215 параграфов укладывается в 2–4 строки. В них чувствуется влияние суворовско-драгомировского стиля и их школы военной педагогики; цитаты из «Науки побеждать» и «Офицерской памятки» разбросаны по всему тексту, например: «Так как «всякий воин должен понимать свой маневр», то все начальники обязаны всегда знакомить своих непосредственных подчиненных с тем, что последним предстоит делать» [164, с. 2].
От управления волей солдата перешли к воспитанию в нем воли и сознательности. Воспитание волевого, инициативного, мыслящего бойца начинается с первых же положений устава: «1. В бою, как и во всяком столкновении, успех будет на стороне того, кто знает, чего хочет, и кто действует решительнее, настойчивее и сознательнее. 2. Действительным средством для поражения неприятеля служит нападение на него. Посему стремление к наступательным действиям должно быть положено в основание при всякой встрече с неприятелем. 3. Оборона имеет ту же цель – побить врага; поэтому обороняясь, надо не только отбиваться, но и наносить удары. 4. Надлежит всегда стремиться захватить почин действий, т. е. делать не то, что хочет неприятель, а заставить делать то, что нам выгодно. 5. В бою усилия всех войск должны быть направляемы к одной общей цели, и каждый до рядового включительно, должен знать эту общую цель, а равно и частные задачи, до него касающиеся. 6. Каждому начальнику предоставляется своя самостоятельность. Старший начальник вмешивается в распоряжение младшего лишь в том случае, если распоряжения последнего явно противоречат поставленной ему задаче и положению дела. 7. Намерения свои обнаруживать неприятелю по возможности позже, а приводить их в исполнение быстро и настойчиво. 8. Части войск, пущенные в бой, остаются в нем до конца; поддерживать их можно и должно, но сменять – никогда. 9. Стойкого противника можно сокрушить лишь крепким ударом в чувствительное для него место. Посему вся забота должна быть направлена к тому, чтобы быть сильнее в точке удара и в минуту удара» [164, с. 191–192].
Нельзя не обратить внимания, что требования устава почти во всех случаях сопровождаются кратким разъяснением. Все эти «посему», «т. е.», «дабы», «чтобы» обеспечивают сопричастность читателя замыслу автора, а значит, и твердое понимание, осознанное принятие и ответственное исполнение уставных положений.