Глава 2. Воинские уставы Советского государства
Первые уставы Советской власти
Странное и трагическое явление представляет собой первый «Полевой устав РККА». Воистину, велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй, в конце которого ВЦИК под председательством Я. М. Свердлова утвердил новый устав новой армии. В нем, как в зеркале, отразились и тяжелые уроки только что отгремевшей Великой войны, и в этом зеркале уже мелькали смутные тени новых событий, которым суждено было потрясти взбаламученную революцией Россию.
Безусловным достоинством устава является то, что на его страницах бой, наконец, получил законную «прописку»; устав трактовал бой не только как повод для выработки тактики действий, подобно «Наставлению для действий в бою отрядов всех родов оружия», что вызывало критику еще перед Великой войной [89, 102], но как главный решающий акт войны[54]. Соответственно, минувшая война не была обойдена вниманием авторов устава. Положения, обобщающие ее опыт, можно сгруппировать по трем признакам:
1. Относящиеся к волевым качествам командования, например: «Начальник не должен в своих решениях подчиняться воле противника, а стремиться к достижению своей цели, учитывая противодействия противника только как препятствия на пути ее осуществления» [127, 182]. Или: «Начальник часто не будет иметь полных и точных сведений для выяснения действительной обстановки, но это не должно служить препятствием для принятия им определенного решения, так как самое худшее на войне – ни на что не решиться» [127, с. 182–183].
Эти уставные положения вполне подтверждают отмечавшиеся в первой главе черты, характеризующие упадок духа воинственного в среде высшего русского командования, как следствия многолетнего пренебрежения воспитанием полководца.
2. Отражающие характерные особенности боевых действий, например: «…опрометчивое наступление днем по открытой местности с дальнего расстояния против неприятеля, вооруженного современным оружием, почти всегда захлебнется и цели не достигнет» [127, с. 211]. В начале войны нередки были атаки, что называется, «на пулеметы в конном строю». Примером тому может служить героическая, но абсолютно самоубийственная атака лейб-гвардии Московского полка 26 августа 1914 г. под Тарнавкой.
Писанное кровью это положение было бы очень неплохо помнить советским командирам в кампаниях 1941–1942 гг., когда на немецкие пулеметы шли буквально по трупам. Напомним, что в сражении под Москвой потребовалось сначала директивное письмо Ставки, а потом и директива от 27.01.42 г. командующего Западным фронтом Г. К. Жукова, напоминающая, что должно было бы быть ясным «каждому элементарно военнограмотному человеку»: нельзя атаковать по полностью простреливаемой местности в лоб, чтобы люди не расплачивались своими жизнями и не гибли, не принеся Родине пользы. Беда в том, что в 1920–1930 гг. мы предпочитали изучать уроки не Великой, а Гражданской войны, которая немало поспособствовала тому, чтобы количество элементарно военнограмотных в нашей армии поубавилось.
Картины «бесснарядного отступления» 1915 года воскрешает глава V «Питание боевыми припасами», в которой содержится такой пункт: «высшие начальники, не останавливаясь в нужных случаях перед крупным расходом боевых припасов, обязаны учитывать невозможность пополнения безудержного их расхода…; они не имеют права быть расточительными, должны принимать все меры для разумной экономии, сокращать их расход в допускаемых обстановкой случаях» [127, с. 201]. Еще одна фраза, писанная кровью.
О неизмеримо возросшем значении артиллерии, о том, что «на германской войне только пушки в цене» говорят требования стремиться заканчивать атаку захватом вражеских орудий (§ 551), а также создающее представление о темном ужасе позиционной войны наблюдение: «Огонь тяжелой артиллерии противника может достигать такой силы, что люди не будут в состоянии найти укрытие ни в окопах, ни в убежищах, ни в ходах сообщений. В этом случае разрешается прибегать к временному очищению особенно сильно обстреливаемых участков окопов, выводя защитников вперед, или на фланги» [127, с. 241]. О том, что существуют зоны сплошного поражения, у нас как-то позабыли в пятидневную войну 2008 г., прорываясь в Цхинвал чуть ли не в походных колоннах под огнем неподавленной грузинской артиллерии, но определенно вспомнили на Украине. Рекомендация устава 1918 г. выводить войска из-под огня вперед, звучит, конечно, фантастически: куда, интересно, выводить – под пули неприятеля? Лучше уж было бы учиться у немцев – уходить по ходам сообщения во вторую линию траншей.
Совсем уж пессимистично звучит признание, что «трудно рассчитывать на успешное повторение общей атаки в тот же день, но следует стремиться удержать за собой захваченные опорные пункты и исходную линию, с расчетом, сменив за ночь наиболее пострадавшие части, возобновить атаку» [127, с. 224]. При повторных неудачах рекомендовалось перенести атаки на другой участок, придав прежним действиям характер демонстрации. Верденская мясорубка 1916 года, похоже, чему-то научила и наших стратегов.
И все же драгомировский дух предшественника, устава 1912 года, на основе которого и был написан первый советский полевой устав, прорывается в очень честных и суровых фразах, в которых явственно ощущается веяние духа воинственного героев, подобных солдатам и офицерам деникинской «Железной» дивизии: «§ 667. Каждый боец первой линии должен твердо помнить, что, держась во что бы то ни стало, будучи уже окруженным со всех сторон, он способствует общему делу, облегчая контратаку, которая придет к нему на выручку. Он должен биться, пока в состоянии держать в руках оружие. § 668. Успех контратаки зависит не столько от численности частей, сколько от их боевого воодушевления, искусного сочетания всех боевых средств и быстроты действий» [127, с. 243]. Обратим внимание, что уставные требования изложены не казенным языком, а с применением фразеологических оборотов в первом случае и градации – во втором. Оттого они и будят воображение и волнуют кровь.
3. Положения устава, в которых отразились события между Февральской и Октябрьской революциями, например: «Приказ, как общее правило, не подлежит ни отмене, ни замене»[55], «Не должно быть отдаваемо распоряжений более того, чем это безусловно необходимо; обилие распоряжений только мешает отличить главное от второстепенного»[56] и «Решительно воспрещается требовать от войск то, что явно недостижимо по расчетам времени и места» [127, с. 19]. В этот период своеобразного «междуцарствия» количество приказов и постановлений всевозможных советов составило неплохую конкуренцию боевым приказам, дезорганизовав управление войсками, что и закончилось их поголовным разложением. Этот дух разложения сквозит в последнем требовании, которое кажется списанным с постановления какого-нибудь солдатского комитета образца 1917 г., требовавшего сместить или убрать офицеров, не жалевших, по его мнению, солдатской крови.
Таким образом, можно убедиться, что «Полевой устав РККА» 1918 г. есть настоящая энциклопедия Великой войны. К сожалению, этим дело не ограничивается. Наряду со всем, что составляло славу и достоинство устава 1912 года – живым и бодрым военным языком, чеканными цитатами из суворовской «Науки побеждать» и драгомировского «Поучения воину перед боем», – в его текст змеиным шипением вплетается речь новых властителей жизни.
Несмотря на то, что название главы XI «Уличный бой» звучит на первый взгляд невинно, посвящена она организации и ведению боя в городах с восставшим населением, который, по мысли авторов, имеет много общего с «полевым боем за населенные пункты» [127, с. 273]. Это родство проявляется в том, что, как и во время штурма вражеского города-крепости, допускается активно применять большое количество артиллерии, пулеметов, броневых автомобилей, аэропланов, ручных гранат и др. – «технических средств, действующих на воображение», по изящному выражению авторов этой удивительной главы [127, с. 274].
Создается впечатление, что большевистские лидеры и прежде всего наркомвоен и предреввоенсовета тов. Л. Д. Троцкий, чья подпись красуется на последней странице устава, готовили армию подавлять восстания в своей стране. Впрочем, они и так полыхали в 1918 г. по всей России, большевистская часть которой съеживалась, как шагреневая кожа. Вооруженные богатым опытом разложения «царской» армии и войск интервентов товарищи несколько, правда, косноязычно рекомендовали военным «размещение войск в казармах, воспрещение подпускать толпу к строю ближе 100–200 шагов, не допускать речей и обращений к войскам»[57], поскольку в этом случае войска легко могут перейти на сторону толпы. Здесь мы можем уже наблюдать большевистское двоемыслие в действии: переименование народных масс сначала в безликое население, а потом и вовсе в малопривлекательную толпу.
Ну а по толпе можно уже было дать не просто пару винтовочных залпов, как во времена проклятого прошлого Николая Кровавого, а действовать энергично, со всей силой пролетарского гнева и всем могуществом пролетарской же техники и вооружения. «Временное наставление по боевому применению Воздушных сил СССР» (1924), например, хладнокровно рекомендовало: «Если бандитизм охватил широкий район и является выражением враждебности местного населения, то разведчики, не встретившие банд, сбрасывают свой запас бомб на заблаговременно указываемые командованием населенные пункты» [77, с. 226]. Бомбы, очевидно, должны были усилить убеждающее воздействие листовок, которые тут рекомендовалось разбрасывать «в широких размерах», с «целью терроризировать войска и население» [77, с. 243]. И это, заметим, задолго до Герники.