о с «мужеством и соответствующей подготовкой», должна была помогать в трудные минуты, например, при «недостатке помощи других родов войск» [3, с. 12]. Но вся ответственность за организацию боя лежала на командире, недаром его писали с прописной буквы. Чувствуется все же рука старого военспеца С. С. Каменева, который на тот момент был главнокомандующим вооруженными силами республики.
Любопытной особенностью «Временного полевого устава РККА» 1925 года была трансформация одиозной главы «Уличный бой», содержание которой рассматривалось выше. Спектр применения вооруженных сил стал шире и допускал варианты: «а) противник располагает регулярными войсками; б) противник хорошо вооружен, решителен, но не имеет военной организации (фашисты); в) противник не организован, слабо вооружен (повстанцы)» [81, с. 405–406]. Судя по всему, в советском руководстве идеи экспорта революции были еще сильны, и мысль повоевать на улицах восставшего Берлина не оставляла особо горячие головы. Против повстанцев устав сдержанно, не входя в подробности, рекомендовал применять те же средства, что и против прочих неприятелей.
Несмотря на очевидную слабость полевого устава 1925 года, некоторые его, причем не самые удачные[64], положения широко цитировались в последующих советских полевых и боевых уставах.
Как общую тенденцию, характерную для второй половины 1920-х гг., можно отметить, что Красная армия превратилась в школу политической учебы, исправно снабжавшую город и село кадрами идейно подкованных молодых активистов, воспринимавших советскую власть как единственную возможную форму государственного устройства. «Красная армия после гражданской войны стала больше похожа на политико-просветительную школу для красноармейцев, чем на милитаристскую организацию»[65], – признавал сам нарком обороны К. Е. Ворошилов. Красная армия в этот период была призвана выиграть свой самый главный и решительный бой – бой за молодежь советской страны, которой суждено было вынести на своих плечах все тяготы построения социализма «в отдельно взятой стране» и своей горячей кровью защитить государство и народ в годы Великой Отечественной войны.
Во исполнение этой великой цели приказ Политуправления РККА № 239 от 18 сентября 1924 г. предлагал «все виды школьных занятий в частях РККА (политчас и общеобразовательные занятия) именовать единым термином «политзанятия» и определял основное содержание программы этих занятий словами «военизация, советизация, интернационализация» [148, с. 28]. На практике советизацию во всем предпочитали военизации, поскольку режим жесткой экономии, введенной в армии в годы коллективизации и первых пятилеток, никак не способствовал профессиональной подготовке бойцов и командиров. Оставалось делать упор на сознательность, которая оказалась особенно востребованной в деле социалистического строительства.
Уставами в этот период, можно сказать, серьезно не занимались. Временные боевые уставы пехоты и конницы, вышедшие в 1924 году представляют собой фактически малоинтересные строевые уставы; достаточно сказать, что при описании строевой стойки опять наметился регресс – она насчитывала уже 52 слова в боевом уставе пехоты 1924 г. и 65 слов – в уставе 1928 года[66]. Самым интересным, пожалуй, в этих уставах является описание рукопашного боя, переданное рядом энергичных фраз, например: «Боец, устремляющийся в атаку, должен быть уверен в своем штыке и рваться вперед, чтобы достать им противника»[67]; или: «…если боец схвачен противником так, что нет возможности применить ни штыка, ни приклада, удар коленом между ног может сразу обезвредить противника» [47, с. 32].
Но вот обязанности командиров, согласно уставу, заключались только в передаче им своей воли голосом, знаками, сигналами и личным примером, а также проверкой личного состава, вооружения и снаряжения перед построением и в строю. Командиру следовало всегда стремиться передавать команду голосом, но прекрасная фраза, повторявшаяся из устава в устав русской армии: «Словесные распоряжения отдавать спокойно»[68], – из советских уставов исчезла. Не то, судя по всему было время, поскольку даже легендарные герои Гражданской войны, вроде В. И. Чапаева, не стеснялись пускать в ход плетку[69], а то и рукоятку нагана[70], как передавая красному воинству свою волю, так и для наведения порядка в его рядах. Косвенно это может свидетельствовать, что понизился уровень не только высшего командования, но и старшего и среднего комсостава Красной армии.
«Временный боевой устав броневых сил РККА» (1925) описывал только места, обязанности и действия личного состава (экипажа) «при орудии и пулеметах», а также различные строи и порядки танковых подразделений. Совершенно отсутствовало слово «атака»; противник из устава испарился так же, как и почти за сто лет до этого из николаевских уставов. Важная, в общем-то, забота «об остатке горючих, смазочных материалов и огнеприпасов» вытесняет из поля зрения командира танка его главную обязанность мастерски поражать противника (напротив, огонь в уставе ведется исключительно по «цели») первым выстрелом и первой очередью и проявлять при этом тактический глазомер, мужество и решительность.
«Временный боевой устав артиллерии РККА» (1925) был в большей степени озабочен организацией артразведки в различных видах боя, изучением артиллерийских приборов и матчасти 76-мм пушки обр. 1902 г. и 122-мм гаубицы обр. 1910 г. и описанием боевой работы орудийных номеров, чем воспитанием боевых качеств артиллеристов. Эти же особенности характерны и для Боевого устава 1926 года, описывавшего строи и боевые порядки конной артиллерии. Красные уставы были истинными наследниками дореволюционных уставов строевой службы. Из них исчезают даже положения об обязанности артиллеристов жертвовать собой ради пехоты, что вносило возвышенно-трагическую ноту в «Наставление для действия полевой артиллерии в бою» (1912) и служило укреплению боевого содружества родов войск. Противник, как и у танкистов, в артиллерийских уставах не был обозначен.
Несколько выделялся «Временный боевой устав конницы РККА» (1924) по традиции, перенятой от русской кавалерии, предписывавший культивирование в бойце: «а) беззаветной лихости, отваги и предприимчивости; б) сознание свой силы и превосходства как результат веры в себя и коня – этой основы храбрости, и в) любви к коню» [78, с. 11]. В этом воинственном определении проявились как заветы последнего предвоенного «Наставления для ведения занятий в кавалерии», так и ревниво-трогательная любовь к лошадям легендарного командарма С. М. Буденного, простиравшаяся до смешной двусмысленности, позволявшей трактовать коня как основу храбрости кавалериста. Вообще, в красной коннице конь до определенной степени заслонил всадника, что заметно в распространении понятия «конница» вместо «кавалерия»[71]. Прежнее название звучало слишком уж старорежимно – так, например, после Великой французской революции предпочли избавиться от «полка» (по созвучию фр. régiment – полк и Ancien Régime – старый порядок, монархия), заменив его «полубригадой».
В остальном устав красной конницы мало отличался от не самых лучших образцов уставов русской армии и прочих уставов 1924–1925 гг. – о противнике не упоминалось, равно как отсутствовало и описание правил лихой атаки. Ее успех, почти так же, как в свое время в николаевских уставах полагали зависящим от способности «сохраняя сомкнутость, развить наибольшую быстроту» [78, с. 132]. Об ударе «белым ружьем» вообще нет ни слова.
Оригинально, но маловразумительно смотрелись названия разделов устава: первого – «Обучение бойца-всадника», посвященного в основном выработке навыков посадки и владения оружием и второго – «Обучение всадника-бойца», трактовавшего вопросы верховой езды и применения оружия с коня. Зато третий раздел «Подготовка коня» был воистину безупречен; авторы входили в мельчайшие подробности и демонстрировали прекрасное знание дела. Места это раздел занимал столько же, что и два предыдущих. Примечательно, что термин «воспитание» употреблялся только по отношению к лошади.
Приятным исключением являлся «Временный строевой устав авиации СССР» (1924). Его название не должно вводить в заблуждение – повествовал он не о строевых стойках, строях и перестроениях – по сути это было прекрасно и очень подробно и доходчиво изложенное руководство по боевой деятельности всех родов авиации.
На политучебу устав не отвлекался ни строчкой; он и сейчас поражает редкой для советских уставов нацеленностью на воспитание профессиональных качеств воздушных бойцов, стремления к результативности боевой деятельности. «Венцом подготовки, – читаем в части, посвященной одиночному обучению авиаторов, – явится сознательная, обоснованная уверенность подчиненных и их начальника в своем искусстве и искусстве друг друга. Устойчивость части зависит от доверия друг другу всех товарищей, составляющих ее» [82, с. 9]. Заметим – не классовая сознательность, а осознанная уверенность летчика в своем профессионализме и профессионализме товарищей обеспечивала, по мысли авторов, силу авиационного подразделения.
Другой составляющей боевого успеха являлась, согласно уставу, личность авиационного командира. Ни в одном из советских уставов за всю историю СССР более не встречалось такой верной оценки командирских качеств: «Беззаветная преданность долгу, чувство ответственности, риск, решимость, изобретательность, самообладание и хладнокровие должны всегда сопутствовать командиру авиации. Он не должен дать увлечь себя событиям, но управлять ими на основании учета сил, средств и обстановки. Командир не должен смущаться численной слабостью своих сил перед противником. От его искусства и решительности зависит исход боя… Способность быстро и бесповоротно решаться, личный пример в самых смелых предприятиях с ясным представлением, что плохой выбор лучше, чем промедление, – главное из качеств авиационного начальника» [82, с. 71–73].