а низкую военнограмотность законных оснований было маловато. Видимо, поэтому под Москвой к таким командирам никаких серьезных мер со стороны фронтового и верховного командования принято не было. Выполнялась бы задача! Тем более, что и в сознание бойца устав внедрял мысль: «Если атака отбита, боец должен повторить ее и уничтожить противника» [46, с. 22]. Ошибка четвертьвековой давности, отворившая море крови в 1914 году, повторилась.
Да и стоило ли советскому бойцу ждать подхода каких-то танков, про которые было известно, что «танки плохо видят и легко могут быть поражены» [46, с. 24]. Видимо, этими утешительными уставными соображениями руководствовались на Северо-Западном фронте в июле 1941 г., рекомендуя бойцам-истребителям, по исчерпании гранат и бутылок с горючей смесью, заготавливать в полевых условиях «грязь-глину» и залеплять ею смотровые щели атакующих немецких танков.
Опыт Хасана, когда при четырехкратном превосходстве в артиллерии, подавляющем – в танках и абсолютном господстве в воздухе, в боях уложили, по свидетельству П. В. Рычагова, «почти два полка людей»[99], нашел отражение в БУП-38, который уже и не заикался о необходимости минимизации своих потерь. Наоборот, устав рекомендовал бойцам в случае «тяжелого положения», когда «в подразделении выбыли все командиры и много бойцов… немедленно присоединиться к ближайшему подразделению, войти в подчинение его командира и упорно продолжать бой» [46, с. 19]. Бойцов и командиров загодя готовили как к возможному разгрому, ибо только так и можно описать действительный разгром – гибель командиров и большинства личного состава, – так и к борьбе «до последней капли крови», что в свое время и потребовал приказ № 227, который, как можно заметить, базируется на вполне уставных требованиях.
Было, конечно, и хорошее. Так, БУП-38 неплохо воссоздавал атмосферу боя и готовил к нему психику военнослужащих: «Бой – самое большое испытание моральных, физических качеств и выдержки бойца. Часто в бой придется вступать после утомительного марша и вести его беспрерывно несколько суток днем и ночью. Поэтому, чтобы выполнить свою задачу в бою, боец должен уметь переносить всевозможные трудности и лишения, оставаясь бодрым, мужественным, решительным и неуклонно стремиться к уничтожению противника и к победе… В бою постоянно нужно быть настороже, часто придется преодолевать всевозможные препятствия, а иногда драться одному против нескольких человек противника» [46, с. 14–15].
Встречались и ценные практические рекомендации, изложенные весьма живо и образно: «Вблизи противника стремительная перебежка не должна продолжаться более 3–6 секунд, чтобы противник не успел прицелиться. Поэтому каждую перебежку следует производить внезапно, вскакивать и перебегать стремительно, используя ослабление огня противника, а окончив перебежку, падать камнем» [46, с. 20]. Простые наставления, подобные приведенным здесь, было бы очень полезно помещать на страницах современных боевых уставов, в которых дыхание боя, как правило, не ощущается.
Отголосок гордой декларации дореволюционного «Устава полевой службы» (1901), утверждавшего, что «нет такого положения, из которого нельзя было бы выйти с честью», звучит во фразе советского устава: «Командир и комиссар руководят боем и знают, как лучше применить имеющиеся средства для уничтожения противника или какие меры принять, чтобы с честью выйти из создавшегося, иногда и тяжелого положения» [46, с. 16]. Этим соображением обосновывалась необходимость защищать командира в бою. Жаль, что про честь устав больше не упоминал.
Ключевыми словами БУП-38, описывающими качества военнослужащих, являются «бдительность», «решимость», «упорство», «мужество», «решительность», но в нем ни разу не встретилось слово «сознательность» или хотя бы «революционная сознательность». Его место заняли понятия «преданность» и «долг» («революционный долг»). И это очень характерное следствие из отмечавшегося выше кризиса советского общественного сознания, начавшегося с переходом к насильственной коллективизации, построения советской государственности и усугубившегося в годы Большого террора. Посетивший в 1936 г. СССР Андре Жид отмечал, что такой несвободы общественного духа, порабощенности и запуганности общественного сознания он не видел и в гитлеровской Германии, а также что в нашей стране «революционное сознание (и даже проще: критический ум) становятся неуместным, в нем никто не нуждается»[100].
Парадокс, но сознательность граждан и воинов была в какой-то степени оскорбительна для советского Левиафана – судьба депутатов «съезда победителей» лучшее тому подтверждение. Сознательность предполагает осознанный выбор, а сам факт какого бы то ни было выбора в тоталитарном обществе чреват инакомыслием. Тоталитарному Государству не нужны соработники, не нужны мыслящие командиры и сознательные бойцы – ему нужна только масса исполнителей, которые исполнительны не потому, что убеждены в правоте исполняемого, а просто потому, что так приказано. Оттого характерный для 1920-х революционный расчет на «преимущество численности и правоты», в следующее десятилетие сменился ставкой исключительно на Число, причем на число танков, пушек и самолетов – «железо» не рассуждает.
Вид массы ползущих по брусчатке Красной площади и проносящихся над Мавзолеем боевых машин, верно, успокаивал советское руководство: уж этих ни в чем убеждать не надо, только жми на газ! Но ведь и эти подвели. Точнее, подвела аберрация зрения самих вождей, ложно уповавших на Число. Наше техническое отставание в авиации, обозначившееся во второй половине 1930-х, возникло не вдруг, оно было прямым следствием самоуспокоенности руководства и подавления конструкторской мысли, сосредоточившейся в знаменитой «туполевской шараге».
Отсутствие сознания войск отчетливо проявилось с началом Великой Отечественной войны, когда советская пехота бежала, бросая все, вплоть до сапог, что отмечал, например, в своем дневнике участник гражданских войн в России и Испании кадровый офицер И. Я. Кузнецов[101]. А техники в приграничных сражениях было потеряно и оставлено столько, что для пораженных, отказывавшихся верить своим глазам немцев это стало лучшим свидетельством в пользу тезиса гитлеровской пропаганды о готовившемся Сталиным «ударе в спину» Германии.
Подозрительностью и нелюбовью не то чтобы к критическому, но просто аналитическому уму объясняется легковесность и излишняя категоричность БУП-38, а также тот факт, что Красная армия в 1930-х гг. так и не дождалась части устава, касающегося организации боя в звене полк – батальон – рота. Пагубное пренебрежение в СССР «интеллектуальным элементом» становится особенно заметным на фоне анализа зарубежных уставов.
В полевом уставе армии туманного Альбиона 1935 года сразу после весьма доступного и ясного изложения принципов стратегии с той же основательностью и рассудительностью, спокойно перечисляются требования к качествам командующих вооруженными силами и командиров: «Главнокомандующий, равно как и другие высшие командиры и штабные офицеры, должны обладать широчайшим кругозором и объемом знаний как в социальных, так и в военных вопросах. Война теперь больше, чем когда бы то ни было, – проблема социальная. Большая война отражается на всей жизни нации и всех классах граждан, что сказывается на ведении военных операций. Высшему командованию придется отдавать должное политическим требованиям даже тогда, когда они противоречат чисто военным соображениям. Ему необходимо также понимать психологию и привычки рядовых штатских граждан, которые, возможно, будут составлять основную массу войск, находящихся под его командованием, и которые успеют пройти лишь сокращенный курс боевой подготовки. В военных вопросах высший командир также должен иметь широкий кругозор. Можно с уверенностью сказать, что всякая будущая война принесет много неожиданностей, много нового, много новых приемов. Новые боевые средства или усовершенствование старых и дальнейшее развитие в области улучшения снаряжения могут потребовать глубоких изменений в организации войск. Командир, который не подготовил своего мышления к неожиданностям, а мыслит только в пределах опыта прошлого, окажется в затруднительном положении. Кроме ясных и конкретных приказов, существенным фактором является личное общение, которое дает возможность командиру передать подчиненным свои намерения и вдохнуть в них уверенность и решимость (курсив мой. – С. З.). Ни один командир от самого высшего до самого низшего никогда не должен забывать, что человеческая природа является решающим фактором, от которого зависят все его планы, передвижения и операции» [2, с. 21–22].
Следует отдать уставу должное: английским генералам и офицерам не надо было больше всего на свете любить Его (Ее) Величество и отечество западного парламентаризма – с этим чувством британцы рождаются по сей день. От них требовали всего лишь быть профессионалами и иметь широкий военный и гуманитарный кругозор. Последний, ценность которого для образования офицеров у нас до сих пор решительно недооценивают, необходим, поскольку каждый командир и работает с людьми, и борется против людей, а значит должен учиться учитывать в вооруженной борьбе прежде всего человеческие сильные и слабые стороны, а не только затверживать ТТХ и руководства по эксплуатации и применению различных образцов вооружения и техники. Профессионализм военного, как явствует из английского полевого устава, сосредоточен не в решимости офицера и генерала безоглядно жертвовать своей жизнью и жизнями своих подчиненных, а в умении нестандартно мыслить, не опираясь на затверженные догмы и шаблоны.
Об этом у нас вспомнят только после тяжелой и кровопролитной Советско-финляндской войны, когда, по словам ее участника генерала армии А. И. Грибкова, «из войскового обихода постепенно исчезли такие понятия, как «думать», «обсуждать», а фраза «это не ваше дело» или «это не мое дело» превратилась в формулу жизни» [86, с. 40]. Разбирая печальные уроки этой войны незнаменитой, обнажившей всю слабость советского командного состава, сам И. В. Сталин добродушно заметил, что «люди, которые живут традициями гражданской войны, дураки, хотя они и хорошие люди» [1, с. 375].