иком» [7, с. 60]. Артиллеристы, как видим, были более озабочены экономией боеприпасов и сохранением орудий.
От беззаветно преданного своей социалистической родине и партии Ленина-Сталина летчика-истребителя «Боевой устав истребительной авиации» (БУИА-40) требовал следующих, помимо уже прописанных в уставе 1929 г., качеств воздушного бойца[110]: «…быть смелым, решительным и инициативным; всегда искать боя и с хладнокровной уверенностью в своем превосходстве поражать противника» [39, с. 7]. Констатировалось важное правило, которым доныне руководствуются военные летчики: «Успех боевой деятельности истребительной авиации во многом зависит от личного примера командира, который всегда сам ведет в бой свою часть» [там же]. Так что хоть здесь болтологии о любви и преданности был положен некоторый предел.
Значение политического обеспечения боевой работы поднялось в списке слагаемых боевого успеха с подпункта «ж» (БУИАв-29) до подпункта «б» (БУИА-40). Но это вряд ли можно считать существенным отличием. Но вот что было действительно существенно, так это коротенькая фраза: «Основным боевым средством истребительной авиации является самолет» [39, с. 9]. Если отвлечься от недоумения, невольно возникающего ввиду очевидности факта, который почему-то потребовалось зафиксировать в боевом уставе, то становится ясным, что в нем отразилось отмечавшееся выше характерное для 1930-х предпочтение техники перед людьми. Ни во Временном уставе 1924 г., ни в БУИАв-29 ничего подобного нет. В 1924 году при описании строев авиационных подразделений устав еще именовал летчиков «хозяевами самолетов». Авторов БУИА-40, как видим, уже больше интересовало средство, а не воспитание качеств воздушного бойца, который использует это средство.
Весьма кратко и деловито излагал личные качества летчиков «Устав бомбардировочной авиации» (БУБА-40). Летному составу полагалось быть «безгранично преданным делу партии Ленина-Сталина, своей родине и советскому правительству, обладать крепкой волей и характером, быть смелым, физически крепким и выносливым, тренированным в длительных полетах и на предельно больших высотах и обладать высоким чувством товарищества и взаимной выручки» [15, с. 12]. Без товарищества ни в экипаже, ни в строю эскадрильи обойтись было действительно невозможно, поскольку одиночный самолет, что было отмечено и в уставе, становился легкой добычей истребителей противника.
Во вторую очередь излагались профессиональные качества и «компетенции». Летный состав бомбардировочной авиации должен был быть способным «проявить максимум упорства, находчивости и инициативы… чтобы преодолеть трудности метеорологических условий, пробиться к цели и поразить ее. Для этого он должен в совершенстве владеть всей сложной техникой своего самолета, уверенно, в любых условиях дня и ночи находить цель и метко поражать ее бомбами любыми методами и со всех высот; в совершенстве владеть стрелково-пушечным вооружением и уметь вести воздушный бой, построенный на маневре группой и огнем на взаимной огневой поддержке; уметь применять противозенитный маневр; уметь вести разведку» [15, с. 12–13]. В боевой вылет подразделение должен был вести только командир, которому устав позволял лишь самостоятельно выбрать свое место в строю.
Несколько «формальное» отношение сталинских соколов к тогдашней политкорректности и политграмоте может объясняться тем, что летный состав ВВС был элитой элит, над воспитанием лояльности и боевого духа которой не было большого смысла трудиться. И прежде, например, проект «Устава и наставления для действий казачьих частей лавами» (1893) не пытался заниматься воспитанием, ввиду того, что казачество издревле славилось высокими боевыми качествами природных воинов.
Без ставшего обязательным упоминания о «партии Ленина-Сталина», выражения, неуловимо отдающегося в воображении образом, напоминающим дореволюционный герб, не обошлось и у моряков. «Корабельный устав РКВМФ Союза ССР» (1939) отмечал, что «наилучшее использование в бою оружия и прочих средств корабля возможно лишь при наличии хорошо обученного и правильно организованного личного состава, воспитанного в духе железной революционной воинской дисциплины, и являющегося беспредельно[111] преданным партии Ленина-Сталина, стойким и беззаветным защитником социалистической родины» [98, с. 16]. Но здесь телегу не ставили впереди лошади, отдавая предпочтение обучению и организации перед беззаветностью.
Политическая работа на корабле в боевой обстановке, в отличие от КУ-32, была в полном почете, выделенная в отдельную главу. Но моряки хоть и отдавали должное воспитанию бдительности и ненависти, самоотверженности и готовности немедленно отдать жизнь, но не забывали упомянуть о важности «выработки необходимых командных навыков у младшего командира», традиционно находившегося на периферии внимания советского военного руководства, и о том, что «особое внимание надлежит обращать на выработку волевых качеств командиров и четкости командного языка» [98, с. 127, 129]. Последнее начнут целенаправленно вырабатывать у всех курсантов военных училищ уже в годы Великой Отечественной войны.
Н. Г. Кузнецов
К сожалению, выработке четкости командного языка уделяется недостаточно времени и сил в современной Российской армии. Вопрос это не праздный. Речь и мышление, как известно тесно взаимосвязаны, и военнослужащий, не демонстрирующий владения коммуникативными качествами речи, знания и умения правильно использовать военную лексику и терминологию, не обладает и в полной мере сложившимся профессиональным мышлением. Это не может быть терпимо, особенно в среде сержантского и младшего офицерского состава, многие представители которого склонны компенсировать недостатки профессионализма резкостью, грубостью и изобильным употреблением ненормативной лексики.
Нельзя не отметить и похвальное знакомство авторов устава с трудами С. О. Макарова. В частности утверждение, что «лучшая помощь своим терпящим кораблям – усиление атаки противника, чем ослабляется удар по пострадавшим кораблям»[112] есть калька с макаровского «лучшая помощь своим есть дружное нападение на чужих» [103, с. 123].
Корабельный устав, единственный из советских предвоенных уставов, уделял внимание вопросам подготовки начальствующего состава. Причем, не напирая на марксистско-ленинскую теорию и труды классиков марксизма-ленинизма, а как бы воспринимая ее как неизбежную дань существовавшему строю, рекомендуя для изучения в последнюю очередь, после вопросов, связанных с боевой деятельностью и боеготовностью корабля, с его боевыми возможностями и особенностями театров военных действий.
Такое прогрессивное внимание к повышению качества и уровня подготовки командного состава и обеспечило, на наш взгляд, то, что советский ВМФ никогда не пытался покрыть недостатки в профессиональном мышлении и боевой подготовке лживым тезисом о внезапном нападении фашистской Германии и с первых дней войны встретил его во всеоружии.
Успешность действий флота во многом была обеспечена и поразительным предвидением временного «Боевого устава Морских Сил РККА» (БУМС-37): «Развертывание наших сил должно учитывать, что… противник будет стремиться к внезапному началу действий и особенно к неожиданному появлению на рассвете[113]. В этом случае его удары будут направлены в первую очередь против сил, не развернутых для боя и находящихся в базе» [186, 264]. Соответственно, устав предписывал: «Готовность отражения внезапного удара противника должна предусматриваться еще в мирное время. Командир может считать себя подготовленным к бою только тогда, когда он ясно понимает свою задачу и способ ее выполнения, намерения и план начальника, не ожидая, что на все изменения обстановки в ходе боя он получит указания сверху» [186, 29–30]. Вот и не ждали люди, воспитанные на этих замечательных чеканных строках, пока Великий Вождь и Учитель осчастливит их соответствующей директивой, но спокойно и деловито заблаговременно приводили силы флота в боевую готовность.
Но не только уставным предвидением был обеспечен успех. Это все же частность. В основе же системы работы флотских командиров лежала прославенная еще во времена первой севастопольской обороны, воспитанная М. П. Лазаревым активность, инициативность и самостоятельность, закрепленная и в БУМС-37: «В современном бою управление успешнее всего будет тогда, когда, командиры всех ступеней воспитаны в духе смелой инициативы. Частная инициатива имеет решающее значение. Искусство управления старшего начальника заключается: в ясной и четкой постановке задания, в правильном выборе направления для главного удара, в своевременном, сосредоточении и развертывании необходимых сил на выбранном направлении, в организации их взаимодействия, в поощрении и использовании всякого проявления (курсив мой. – С. З.) частной инициативы, в поддержке и развитии всякого частного успеха» [186, 36]. Пожалуй, единственный раз в советских уставах, говоря об инициативе, не употребили эпитета «разумная». Делу это, однако, никак не повредило.
К качеству управления устав предъявлял требования, которые и сегодня можно употреблять в качестве слогана, призванного определять работу нашего забюрократизированного, управленческого аппарата: «МЕНЬШЕ РАЗГОВОРОВ, МЕНЬШЕ ДОКУМЕНТОВ, КОРОЧЕ ДОКУМЕНТЫ (разрядка моя – С. З.)». Требование базировалось на глубоком понимании факта необходимости для этого прочной внутренней связи между командирами и подчиненными как единомышленниками, обеспечивающейся единством мышления всех участников боя (операции). Повторимся, ввиду важности: оперативно-тактического мышления, а не идеологии. На этом основании, а не какой-то там волюнтаристской «уверенности в поддержку начальника»[114]