(по М. Н. Тухачевскому) и произрастала «максимальная решительность, смелость и инициатива, направленные к наиболее быстрому и полному достижению поставленной цели боя»[115], характерная для лучших флотских командиров.
Недаром изданный после войны «Боевой устав Военно-Морского Флота Союза ССР» (БУ-45) констатировал, что основные положения БУМС-37 являлись правильными.
Боевые уставы Великой Отечественной войны
Грянувшая война очень быстро все расставила по своим местам. Уже к 1942 году оказалось, что прежние пехотные уставы «стали уже устаревшими и требуют пересмотра, причем ряд пунктов этих уставов до того устарел, что они могут принести Красной Армии большой вред, если не отменить их немедленно»[116], как о том уведомляли в Боевом уставе пехоты, введенном приказом наркома обороны № 347 от 9 ноября 1942 года (БУП-42).
И хотя тут же разъяснялось, какие именно недостатки грозят принести вред Красной армии, – плотные боевые порядки при наступлении, организация огня, не позволяющая использовать все огневые средства, местоположение командиров в бою и др. – главное скрывалось все же за многозначительным «и др.» Ибо ни в одну из частей БУП-42 не вошла глава, трактующая вопросы организации политической работы в боевой обстановке, эта «священная корова» предвоенных советских боевых и полевых уставов. Признать, что уставы пишутся не марксистскими методами, в открытую, конечно же, было нельзя – признание это привело бы к демонтажу идеологической основы советской государственности, что во время войны было абсолютно недопустимо. Но молчание порой говорит красноречивее всяких признаний.
Действительно, разве можно было навредить Красной армии больше всяких шпионов и вредителей, против которых так истово наставлял командиров и красноармейцев ПУ-36 и БУП-38, нивелируя значение командирских качеств до уровня преданности двухголовой гидре «Ленина-Сталина» и низводя роль сознательности войск до беззаветности и самоотверженности? Разве могло стать равноценной заменой воинской чести требование исполнения долга, хотя бы даже и революционного? Разве можно было подменять воспитание духа воинственного разжиганием ненависти?
В 1942 году все это было не так очевидно, но БУП-42 смог учесть и попытаться компенсировать очень многие просчеты в довоенном воспитании войск.
1. Прежде всего, это касается устранения недооценки роли командира; БУП-42 решительно констатировал, что «командиры являются центральной фигурой боевых порядков, что сохранение командира является залогом успеха в бою и, наоборот, выход командира из строя ведет к уменьшению возможностей нашего успеха» [44, с. 6]. Командира стали беречь. Его, за исключением командира отделения, оттянули за линию боевого порядка и поставили ему задачу руководить боем, а не увлекать за собой бойцов примером личной беззаветности и самоотверженности.
2. Произошли изменения в структуре обязанностей командира – из десяти пунктов только в двух вскользь упомянуто о совершенствовании собственной военной и политической подготовки и обеспечении высокого политико-морального состояния подчиненных и в одном – о необходимости заботы о нуждах последних. Все остальные пункты касались обязанностей командиров в бою. Отмечалось, что основой управления командиром своими подразделениями являются:
– правильное понимание полученной задачи;
– правильная оценка обстановки;
– твердое, определенное решение и настойчивое проведение его в жизнь;
– отдача коротких, простых и ясных приказов (приказаний);
– наблюдение за работой штаба и за выполнением подразделениями поставленных им задач.
Почти так же лаконично, как во французском уставе 1940 года: «Командовать – это значит: четко понимать поставленную задачу; ясными приказами ставить задачу подчиненным, точно указывая средства, которыми они располагают; контролировать выполнение отданных приказов» [174, с. 7].
Отдельным параграфом почти теми же словами, что англичане в своем уставе 1935 года, подчеркнули, что «личное общение командира батальона и командира полка с подчиненными имеет первостепенное значение. Оно дает возможность командиру непосредственно передать подчиненным свою волю и указания, а подчиненным почерпнуть из общения с командиром уверенность. Личное общение особенно необходимо перед началом боя и при резком изменении обстановки» [45, п. 14]. В действительно важном с психологической точки зрения требовании отразился опыт первых месяцев войны, показавший, что советские командиры и политработники очень неохотно посещали передний край, пытаясь руководить по карте, а то и «по глобусу». Приказание маршала С. К. Тимошенко от 28 июля 1941 г., например, требовало приблизить командование корпусами, дивизиями и полками к войскам, а грозный приказ Г. К. Жукова от 3 августа под Ельней и вовсе ставил командиров и комиссаров высокого ранга командовать ротами. Да и приказ Ставки № 270 от 16 августа 1941 г. намекал на ту же болезнь высшего комсостава. Так что веление устава командирам общаться с подчиненными читается еще и как недвусмысленный намек на необходимость почаще лично наблюдать поле боя.
3. Обратились к «старорежимным» ценностям героического пафоса – стали стремиться укоренить в сознании командиров и войск понятие воинской чести. Фраза «стойкая оборона дело чести пехоты»[117] один раз встречается в первой части устава и дважды – во второй. В этом внимании к обороне, безусловно, нашел отражение трудный опыт первого периода войны, когда Красная армия вела преимущественно оборонительные бои, судившие советскому командованию убедиться, что безоглядное требование БУП-38 о непреодолимости обороны независимо от сил противника является чистейшим боевым идеализмом. Вместо этого записали в устав, что «нерадивость, лень, беспечность в организации и выполнении оборонительных работ должны караться как тягчайшие воинские преступления» [45, п. 642].
4. Стали более реально оценивать противника. Война показала, что гордая декларация ПУ-36 о ведении будущей войны на уничтожение обернулась против нас. Во-первых, несмотря на все усилия пропаганды, устами Совинформбюро трижды уничтожившей германскую армию еще на подходах к столице нашей Родины – Москве, собственные потери свидетельствовали против столь оптимистических прогнозов. Привлекать к ним излишнее саркастическое внимание было явно нецелесообразно. Во-вторых, данный лозунг прочитывался передовыми подразделениями очень уж буквально, что приводило к большому дефициту информации о противнике. Захват же «языков» разведывательными группами был делом чрезвычайно трудным и затратным. Поэтому, требование безоговорочного уничтожения противника в уставе было несколько изменено. От бойца потребовали «неуклонно стремиться к встрече с противником, захвату его в плен или уничтожению» [44, с. 27]. Во вторую часть устава, касающуюся командиров, вписали, что «главная цель наступательного боя – уничтожить или захватить в плен противника» [45, п. 422].
5. Из обязанностей военнослужащих убрали всякую «политику». Обязанности бойца, например, в мельчайших подробностях рисуют суровую и очень реалистичную картину боя: «…вести огонь в бою спокойно и метко; израсходовав половину патронов, доложить командиру; отбирать патроны и гранаты от убитых и раненых; подбирать патроны и гранаты на поле боя; возвращаясь из тыла, брать с собой боеприпасы, при остановках немедленно самостоятельно окапываться и маскироваться… при ранении сделать себе перевязку и продолжать бой»[118] и т. п.
Прописными буквами стали набирать не тезисы о любви и преданности великому делу, а более приземленные и актуальные требования: «НИЧТО – В ТОМ ЧИСЛЕ И УГРОЗА СМЕРТИ – НЕ МОЖЕТ ЗАСТАВИТЬ БОЙЦА КРАСНОЙ АРМИИ СДАТЬСЯ В ПЛЕН»[119]. Эта фраза не хуже статистики о количестве потерь пленными в первые годы войны свидетельствует о непрофессионализме командования и отсутствии сознания войск, которым Красная армия в немалой степени была обязана подходам, прописанным в ее предвоенных уставах.
6. Избавились от всякой беззаветности и почти от всей самоотверженности – последней было более чем достаточно на полях сражений – целью БУП-42 было научить воевать, а не тому, как отдавать жизнь – «неисчерпаемых» людских ресурсов к тому времени уже не хватало, иначе не стали бы призывать в армию женщин. Беззаветность встречается только раз на страницах устава – при описании боя в окружении: «Полк, вынужденный вести бой в окружении, должен беззаветно выполнить поставленную боевую задачу» [45, п. 796]. Надо признать, что здесь хоть какие-то основания для применения этого выражения были, учитывая горький опыт многочисленных «котлов» первого периода войны. Но устав и тут потребовал компенсировать недостаток сил и средств стойкостью и упорством, активностью действий, искусством маневра и военной хитростью, что вселяло надежду на возможность деблокады или самостоятельного прорыва из окружения.
7. Обратились к историческому опыту и попытались заимствовать лучшее из уставов русской армии. Например, фраза «решение разбить врага должно быть бесповоротным и доведено до конца. Стремление к победе должно быть в голове и сердце каждого начальника; он обязан внушить эту решимость всем своим подчиненным»[120] представляет собой прямое цитирование положения Устава полевой службы 1912 года.
8. Устав до определенной степени развернулся лицом к основному труженику войны – солдату. На войне дошли до того, что на марше разрешили нарушать форму одежды: «расстегивать воротники, снимать головные уборы» и идти «ровным шагом» [45, п. 833]. Неслыханное дело для уставов – БУП-42 что-то