[126], и всегда оказывать в бою помощь товарищу» [181, с. 310].
Что понималось под помощью товарищу, дает понять следующее уставное требование: «В групповом бою и особенно в сложной воздушной обстановке выход из боя из-за отсутствия боеприпасов или неисправности вооружения недопустим. В этом случае летчик-истребитель обязан производить демонстративные атаки в составе подразделения с целью сковать часть сил противника и этим оказать товарищам поддержку» [181, с. 323–324]. Можно себе представить, каково идти в лобовую с пустыми патронными лентами или с отказавшими пушками и пулеметами, принимая на себя огонь врага. Нет ничего удивительного в том, что «иконостасы» летчиков Великой Отечественной были намного разнообразнее и богаче, чем у представителей других родов войск. Тут и самоотверженность приходилась явно к месту – по уставу, она требовалась от истребителей сопровождения, которым разрешалось вступать в бой, только обороняя прикрываемые бомберы и штурмовики[127] – «Сам погибай, а товарища выручай» в действии.
Подвига от летчиков-истребителей решительно требовали в приказном порядке: «Воздушный бой с бомбардировщиками противника должен быть завершен полным их разгромом на подступах к обороняемому объекту. Если в воздушном бою над своей территорией на подступах к обороняемому объекту летчик-истребитель не сбил бомбардировщика противника, он обязан смело идти на таран самолета противника, чтобы не допустить бомбометания по обороняемому объекту, а сам, при необходимости, должен воспользоваться парашютом[128]» [181, с. 312]. И далее – совершенно хладнокровно, уверенно и безапелляционно: «Всякий одиночный самолет противника, пытающийся проникнуть или уже проникший на нашу территорию, должен быть обязательно уничтожен» [181, с. 355]. Если бы этим уставом руководствовались наши летчики 28 мая 1987 года, не знать бы нам вселенского позора, и М. Руст в тот же день закончил бы свою скандальную карьеру.
Можно констатировать, что «Боевой устав Военно-воздушных сил Советской Армии» (1953) несмотря на следующую из самого названия «привязанность» авиации к Сухопутным войскам, представлял собой чрезвычайно интересное и ценное явление в истории отечественных боевых уставов.
Отличительными чертами уставов первого послевоенного десятилетия являлись: содержательная и эмоциональная насыщенность, глубокая психологичность, повышенное внимание к офицеру как организатору боя, разъяснение уставных требований, использование общеупотребительной лексики, неосложненного синтаксиса и преобладание концептов героического пафоса. Тексты уставов были хорошо «подняты» – широко практиковалось выделение основных положений и важных мыслей жирным шрифтом.
XX съезд КПСС сделал выход новых уставов объективно необходимым. В пакет уставов 1959 года вошли «Полевой устав Советской Армии», «Боевой устав пехоты Советской Армии», «Боевой устав артиллерии Советской Армии», «Боевой устав танковых войск Советской Армии» и «Корабельный устав Военно-Морского Флота Союза ССР».
«Полевой устав Советской Армии» (1959) представляет собой интереснейший, единственный в своем роде документ, готовивший командный состав действовать в условиях ядерной войны. Причем ПУ-59 был в этом смысле весьма оптимистичен: «Применение атомного оружия и других средств поражения позволяет добиваться в бою решительных результатов по уничтожению противника. Атомным оружием можно в короткие сроки нанести крупные потери живой силе и технике противника, оказать на него сильное моральное воздействие и создать выгодные условия для полного разгрома врага» [129, с. 8]. К другим средствам поражения относилось в том числе химическое оружие, которое, как и ядерное, устав разрешал использовать с разрешения старшего начальника. Глава «Оборона» хладнокровно констатировала: «Применение атомного и химического оружия способствует выполнению полком (батальоном) поставленных задач» [129, с. 171].
В части, касающейся принятия обоснованных решений, являющихся основой управления войсками, и требующихся для этого командирских качеств, ПУ-59 развивал идеи ПУ-53: «Успех всегда на стороне того, кто смел в бою, проявляет разумную инициативу и постоянно диктует свою волю противнику. Инициатива заключается в стремлении найти наилучшие способы выполнения поставленной задачи, в использовании благоприятно сложившейся обстановки и в быстрейшем принятии наиболее целесообразных мер, не ожидая приказа старшего начальника. В случае резкого изменения обстановки, когда нет возможности своевременно получить указания, командир обязан принять по своей инициативе новое решение и при первой возможности доложить его своему непосредственному начальнику и сообщить соседям. Постоянное стремление выполнить поставленную задачу и готовность взять на себя ответственность за смелое решение являются основой действий всех командиров в бою. Упрека заслуживает не тот, кто в стремлении уничтожить врага не достиг свой цели, а тот, кто, боясь ответственности, проявил бездействие и не использовал в выгодный момент всех сил и средств для выполнения поставленной задачи» [129, с. 9–10]. Про тех, кто заслуживает упрека, понятно, взято из Полевого устава 1925 года. Но очень важно, что в ПУ-59 было предельно конкретно и доходчиво описано, что значит проявлять инициативу в бою. Причем – редкий случай! – инициатива совершенно правильно увязывалась с доминированием на поле боя, подавлением воли противника, навязыванием ему своих решений, а не просто поиском лучших способов исполнения замысла старшего начальника. Ясно, что даже такая ограниченная трактовка инициативы требует от командира сильного характера, умения рисковать и смелости, особенно если принять во внимание известную армейскую пословицу о наказуемости любой инициативы. Судя по всему, она появилась много позже 1959 года.
Закономерно, что ПУ-59 оценивал значение личного общения командира слово в слово так, как БУП-42 и ПУ-53.
Анализ уставов родов войск показывает, что в этот период политработников основательно ущемили. Тексты уставов стали много суше, лаконичнее и по-фронтовому деловитее. Например, БУП-59 жестко заявлял: «Цель боя – уничтожение врага. Верность военной присяге, непреклонная воля к победе, высокая политическая сознательность и отличная боевая выучка, твердая воинская дисциплина и боевая сплоченность всего личного состава являются важнейшими условиями достижения успеха в бою. Успех всегда на стороне того, кто смело и храбро ведет себя в бою, настойчиво проводит в жизнь принятое решение, проявляет инициативу и, не боясь взять на себя ответственность, добивается разгрома врага даже меньшими силами. Каждый солдат, сержант и офицер должен быть проникнут непоколебимой решимостью выполнить боевую задачу во что бы то ни стало, невзирая ни на какие трудности и даже угрозу самой жизни. Командир обязан внушить эту решимость своим подчиненным» [51, с. 7]. Заметны аллюзии к дореволюционным уставам и БУП-42.
«Боевой устав танковых войск» обязывал танкистов «проявлять в бою смелость, стойкость, разумную инициативу, находчивость и непреклонную волю к победе» [60, с. 8]. Эти же качества требовались и от их командиров, главное для которых заключалось в готовности принять смелое решение и с непреклонной решимостью осуществлять его, не смущаясь численным превосходством неприятеля. Подход, как видим, вполне традиционный для советских уставов, по принципу «смелость города берет». Смелость вообще, можно сказать, была ключевым словом в уставе танковых войск.
Из вторых глав «Боевого устава артиллерии» и «Боевого устава танковых войск», освещавших обязанности командира по управлению подразделениями, исчезает обязанность командира знать, каково политико-моральное состояние подчиненных. Полностью исчезают параграфы о воспитании в духе беспредельной преданности, вообще все, что касается воспитания, а также упоминания о необходимости личного общения командира с подчиненными.
Глава «Политическая работа в боевой обстановке» состоит всего из трех страниц, в отличие от БУА-53, где она занимала в три с лишним раза больше места. В первый же параграф, о том что непрерывная и целеустремленная политическая работа с личным составом является важнейшим условием достижения успеха в бою, была введена цитата Ленина: «…Где наиболее заботливо проводится политработа в войсках… там нет расхлябанности в армии, там лучше ее строй и дух, там больше побед» [9, с. 48]. Обращение и подчеркнутое внимание к ленинскому наследию после XX съезда, как известно, стало символом борьбы с культом личности.
Из всех уставов исчезают обязанности заместителей командиров по политической части. Предпринимается попытка преодолеть давно намечавшееся «разделение труда» между командирами и политработниками, предоставляя первым всю полноту ответственности за выполнение боевых и служебных задач, а вторым – заботу о личном составе. При всей внешней привлекательности идеи высвобождения рук командира и сосредоточения его на организации службы и боевой работы, такой подход, поскольку ответственность с единоначальника за личный состав, естественно, не снималась, приводил фактически к дублированию структуры управления и нерациональному раздуванию штатов офицерского состава. Необходимость постоянно доказывать свою полезность и незаменимость, соединенная с избытком свободного времени и твердой уверенностью в поддержке партийной организации, а при Сталине еще и могущественных «органов», превращали некоторых замполитов в нештатных пристрастных наблюдателей за действиями командования, что прекрасно описано в романе В. Гроссмана. Поэтому в уставах 1959 года решительно заявлялось, что «командиры подразделений обязаны лично повседневно заниматься политическим и воинским воспитанием подчиненных, опираясь в своей деятельности на партийные и комсомольские организации» [9, с. 49]. Таким образом, была предпринята великая попытка освободить командиров и подчиненный им личный состав от средостения политических работников, т. е. вернуться к традициям русской армии с ролью командиров, выраженной в бессмертном лермонтовском определении: «Слуга царю, отец солдатам».