Зато в количестве документов, которые надлежит иметь в батальоне (роте) недостатка нет: «При организации действий в батальоне (роте) разрабатываются и ведутся: рабочие карты командира батальона (роты), заместителей и помощников, расчет времени, боевой приказ, указания по видам всестороннего обеспечения, плановая таблица взаимодействия, схема района обороны (опорного пункта роты) и расположения в районе» [58, с. 15]. Налицо практически удвоение (!) объема документации по сравнению с «Боевым уставом по подготовке и ведению общевойскового боя»: тот хоть устанавливал, что схема взаимодействия составляется только «при решении наиболее сложных задач»[146] и не требовал указаний по видам обеспечения и схем районов обороны и расположения.
И как можно исполнить все эти бумаги в роте? Могут ли при этом у командира роты дойти руки до какого-либо общения с личным составом? Если комбат и имеет возможность спихнуть исполнение хотя бы части документов на заместителей и штаб, то несчастному ротному и воевать-то, верно, будет некогда, если он станет добросовестно заполнять все указанные формы. Но устав, как видим, в этом вопросе непоколебим и не допускает никакой расхлябанности.
Не возникает у авторов сомнений и в священном числе «семь» (количество пунктов боевого приказа) и в его наполнении сакральным смыслом. Методология управления, как и у артиллеристов, обогатилась тремя мертворожденными идеями: методами последовательной и параллельной работы командиров и штабов и их сочетанием. Суть методов прежде выражалась простой фразой: «Подготовка подразделений может осуществляться одновременно с планированием» [52, с. 42]. Для того использовались предварительные распоряжения.
И каким безобразным языком написан устав! Даже из определения разгрома видно – «нанесение ущерба» термин скорее юридический. Разве стоит употреблять его в боевом уставе, разве пристойно бравому военному уподобляться судейскому крючку? Или: «Управление подразделениями заключается в целенаправленной деятельности командира батальона (роты), его заместителей, помощника, штаба батальона по поддержанию постоянной боевой готовности подразделений, подготовке их к выполнению полученной задачи и руководству ими при выполнении поставленных задач» [58, с. 11]. Эпитеты «целенаправленный», «организованный», «систематический», «планомерный» и проч., особенно «целенаправленный», давно стали словами-паразитами военных документов, в том числе и боевых уставов. Пустые словеса, ничего не добавляющие к пониманию сути документа, затемняющие ее ложной значительностью, должны безжалостно изгоняться. И стоит ли растягивать фразу, перечисляя всех должностных лиц, входящих в командование батальона (роты)? Для воинского институционального дискурса как раз характерно предпочтение родовых понятий перед видовыми. Например, город, деревня, село привычно объемлет понятие «населенный пункт»; танк, БТР, БМП – «бронетехника»; автомат, пулемет, гранатомет – «огневые средства» и т. п.
Еще один перл канцелярита: «Успешное продвижение вперед хотя бы только одного солдата должно быть немедленно поддержано другими солдатами и отделением в целом» [58, с. 93]. Ну зачем же было дословно переписывать не самое удачное из БУП-38[147]? То ли дело, как эта простая мысль была выражена в БУП-42: «В БОЮ РАВНЕНИЕ ТОЛЬКО ПО ПЕРЕДНИМ»! Мало того, что «продвижение вперед» по тавтологичности не уступает знаменитому «отступлению назад», так еще и это «в целом», к которому обычно прибегают курсанты первых курсов, пытаясь придать наукообразие и обеспечить видимость рассудительности слабому и бессодержательному ответу. «Солдаты», «солдаты» – как будто нет в русском языке красивого звучного военного синонима «боец», который необоснованно посчитали устаревшим. А сержанты поддерживать продвижение товарищей, что, не обязаны?
И ведь можно же было поинтересоваться, как правильно образуется множественное число от «снайпер». Тогда не пришлось бы употреблять просторечную форму во фразе: «При отходе противника снайпера уничтожают в первую очередь командиров, расчеты пулеметов, ПЗРК…» [58, с. 95].
Зато как лихо описывается атака батальона: «Преодолев минные поля (нет запятой. – С. З.) роты первого эшелона развертываются в боевой порядок и продолжают атаку. Точно в установленное время («Ч») они врываются на передний край обороны противника, уничтожают его живую силу и огневые средства, овладевают опорными пунктами взводов и быстро продвигаются в глубину» [58, с. 83]. Или атака взвода из части третьей устава: «Приблизившись к траншее противника на 25–40 м, личный состав по команде командира взвода «Взвод, гранатами – ОГОНЬ» забрасывает противника гранатами и в точно установленное время («Ч») с криком «Ура» вслед за танками врывается на передний край обороны противника, уничтожает его огнем в упор, овладевает объектом атаки и безостановочно продолжает наступление в указанном направлении» [59, с. 83].
Подобная легковесность, напомним, была характерна для БУСВ-64, который писался под условия ведения ядерной войны; в этом случае задерживаться в опорных пунктах противника, подвергшихся воздействию ОМП, действительно не стоило. Опыт локальных войн и военных конфликтов современности свидетельствует, что овладение даже непрофессионально укрепленными опорными пунктами мятежников и НВФ – задача не из легких. К чему же воспроизводить в уставе явно гипотетическую ситуацию полувековой давности?
И к чему такая трогательная забота о соблюдении точно установленного времени «Ч»[148]. Ну а что если противник, каким-то чудом оказывая наступающим сопротивление, внесет свои коррективы в блестящие планы нашего командования? Или если славные чудо-богатыри чуть-чуть поднажмут и окажутся во вражьей траншее секундой раньше установленного командиром времени? Атака переднего края это все-таки не забег на средние дистанции.
В какую глубину предлагает устав быстро продвигаться в первом фрагменте? Очевидно, в глубину обороны противника. Ну а про наступление в указанном направлении в свое время хорошо писал еще австрийский полевой устав 1896 года (см. главу 1).
Один из параграфов устава называется «Основы работы командира и штаба батальона (роты) по управлению подразделениями». Остается загадкой, откуда у командира роты взялся свой штаб.
Характерной особенностью устава стало появление главы «Действия батальона (роты) во внутреннем вооруженном конфликте». По объему она занимает места не меньше, чем традиционные главы, посвященные обороне и наступлению, и это невольно наводит на тягостные размышления, навеянные ассоциациями с главой «Уличный бой» Полевого устава 1918 года.
Судя по оглавлению устава, мы по-прежнему собираемся играть от обороны, – соответствующая глава предшествует главе о наступлении, – хотя элементарно военнограмотному человеку ясно, что такой подход в воспитании командиров и войск ни к чему хорошему не ведет.
Даже в параграфе о морально-психологическом обеспечении боя, занимающем всего пару страничек, напрасно искать указаний о важности личного общения, хотя бы в целях поддержания боевого духа. Устав, как и его непосредственный предшественник «Боевой устав по подготовке и ведению общевойскового боя», больше напирает на «утверждение в сознании военнослужащих идей патриотизма, самоотверженной защиты родины, боевого братства, ненависти к врагу». Интересно, зачем потребовалось это неуклюжее выражение об идеях патриотизма, ясного понятия о которых наверняка нет у самих авторов? Почему не написать просто о воспитании патриотизма? Про пагубность утверждения в сознании военнослужащих ненависти к врагу было уже сказано достаточно. Заметим, что писать о воспитания ненависти в 2004 году воздержались. Почему же ненависть опять в тренде? Об этом предоставим судить и делать выводы заинтересованному читателю.
Похоже, что в вопросе о содержании МПО у разработчиков российских уставов сегодня нет единого мнения. Иначе как понимать такую трактовку содержания информационно-пропагандистской работы (ИПР) в «Боевом уставе войск радиоэлектронной борьбы» (2014): «Основными формами информационно-пропагандистской работы являются: общественно-государственная подготовка военнослужащих и гражданского персонала (проводится только в мирное время. – С. З.); устное информирование (а что письменного, хотя бы в рукописных листовках, передаваемых по цепи, не бывает? – С. З.); прослушивание и просмотр информационных телерадиопередач, видеоаудиоматериалов (язык сломать можно. – С. З.); тематические вечера; собрания личного состава; встречи личного состава с командованием; обмен опытом личного состава, ранее участвовавшего в боевых действиях (разве нельзя написать просто: обмен боевым опытом. – С. З.); работа офицеров в подразделениях (а что, они на войне еще и на стороне подрабатывать успевают? – С. З.); индивидуально-воспитательная работа; доведение приговоров военных судов об осуждении военнослужащих за воинские преступления, трусость, невыполнение боевых приказов и др.» [35, с. 106].
Последнюю, самую устрашающую форму ИПР пытались применять на начальном этапе Великой Отечественной войны, грозя в приказах карами небесными трусам и паникерам, пока не поняли, что страх перед немцами всегда победит страх перед военным трибуналом. И что априорное предположение, что в рядах есть слабые духом, только умножает, когда дело дойдет до драки, число действительных трусов и паникеров, поскольку подобными приказами в сознание войск заранее был внедрен факт, что от неприятеля, случается, и бегают. После этого больше старались воспитывать у командиров и красноармейцев понятие о воинской чести, заговорили о славе и победе, и это принесло желаемые плоды. Надо же когда-то начинать учиться на уроках прошлого!
К основным формам психологической работы авторы относят