Губернаторы утверждались английской короной и являлись официальными представителями королевской власти на континенте. Губернаторы в свою очередь были наделены правом назначения должностных лиц местной администрации.
Несмотря на то, что любое решение законодательного собрания могло быть оспорено губернатором (который обладал правом вето), собрания все-таки имели свои рычаги воздействия: они вотировали средства на содержание губернаторов и таким образом держали их в известной зависимости от себя.
Естественным кажется то, что между губернаторами и законодательными собраниями шла постоянная ненрекращаю-щаяся борьба. Согласно документальным свидетельствам тех времен, победа чаще всего оставалась все-таки за собраниями.
Ничтожное меньшинство населения колонии практически монополизировало политические права. В то время как в XVII в. избирательным правом пользовалось все мужское белое население, перед революцией уже повсюду существовал высокий имущественный ценз для избрания в законодательные собрания и для замещения должностей. Имущественный ценз дополнялся цензом оседлости.
Поэтому в Пенсильвании, например, нравом голоса пользовались лишь 8% сельского населения и 2% городского. В колонии фактически господствовала квакерская олигархия города Филадельфии. В Массачусетсе власть находилась в руках двух влиятельных семей — Гатчинсонов и Оливеров, опиравшихся на пуританскую церковь. В Нью-Йорке царила олигархия земельных магнатов Ливингстонов Де-Лансей.
В 1754 году крупный ученый, писатель и политический деятель Бенджамин Франклин предложил созвать конгресс, который содействовал бы политическому, экономическому и военному объединению колоний.
Главной побудительной силой к этому послужило, конечно, развитие экономической общности, но свою роль сыграла и борьба Англии и Франции за овладение землями на североамериканском континенте.
Конгресс собрался в Олбани. Увы, по сути, он был провален метрополией. И хотя эта попытка не увенчалась успехом, первый робкий шаг колоний навстречу друг другу был уже сделан.
ТОРГОВОЕ СОПЕРНИЧЕСТВО
Совокупность тринадцати колоний была еще страной, главным образом, земледельческой: в 1789 году «количество рук, занятых в земледелии в Соединенных Штатах, взятых в целом, составляет самое малое 9 из 10, а стоимость капталов, которые в него вкладываются, в несколько раз больше вложений в прочие отрасли промышленности, вместе взятые».
Но приоритет земли, распашек целины, земледелия, не помешал тому, что колонии поднялись на восстание, прежде всего из-за возраставшей активности мореплавания и торговли северных областей, в особенности Новой Англии.
Торговая активность не была там преобладающей количественно. И тем не менее она оказалась определяющей.
Адам Смит, лучше понявший американские колонии, которые он сам не видел, нежели промышленную революцию, начинавшуюся у него под носом в Англии, — высказал, быть может, главное относительно причин американского восстания, отзвуки и течения которого он почувствовал.
Его работа «Исследование о природе и причинах богатства народов» вышла в свет в 1776 году, два года спустя после «бостонского чаепития». Объяснение Адама Смита нашло отражение в одной небольшой фразе.
Воздав, как и полагается хвалу английскому правительству, гораздо более щедрому по отношению к своим колониям, чем другие метрополии, он подчеркивает, что «свобода английских колонистов... ничем не ограничена», но вынужден все же добавить оговорку:
«...решительно во всем, за исключением внешней торговли».
Исключение немалое, оно прямо и косвенно стесняло всю экономическую жизнь колоний, обязывая их действовать через лондонского посредника, быть привязанными к его кредиту, а главное — держаться в пределах торговых рамок английской империи.
Однако рано пробудившаяся для торговли Новая Англия, с ее главными портами Бостоном и Плимутом, могла на это соглашаться лишь ворча, мошенничая, обходя препятствия. Американская торговая жизнь была слишком оживленной, слишком стихийной, чтобы не забрать вольности, которые ей предоставлялись случаем.
Все это так. Но успеха в этом она добилась половинчатого. Новая Англия построила себя заново между 1620 и 1640 годами, с исходом изгнанных Стюартами пуритан, имевших первейшей целью основание замкнутого общества, защищенного от греха, от несправедливости и неравенств мира сего.
Но этой стране, бедной в природном отношении, море предлагало свои услуги. Довольно рано здесь сложился весьма активный купеческий мирок. Потому, быть может, что Север из всей совокупности английских колоний скорее был способен связаться с матерыо-родиной, к которой он был расположен ближе всех?
Или еще потому, что побережье Акадии и отмели Ньюфаундленда предлагали неподалеку «манну небесную» даров моря? Именно от рыболовства колонисты Новой Англии получали «всего более денег... Не копаясь в недрах земли и предоставив дело сие испанцам и португальцам, они извлекают эти деньги посредством рыбы, каковую они им доставляют».
Не считая матросов, что обучались этому суровому ремеслу, и кораблей, которые для них надо было строить, в 1782 году в Новой Англии рыбной ловлей были заняты 600 судов и 5000 человек.
Но колонисты Новой Англии не удовлетворились этой деятельностью у себя под боком. «Их называли голландцами Америки... Говорят, что американцы занимаются мореходством еще экономнее, чем голландцы. Это свойство, а также дешевизна их съестных припасов сделали бы их превосходящими всех в том, что касается фрахта».
В самом деле, они мобилизовали к своей выгоде каботаж колоний Центра и Юга и распределяли их продукты: зерно, табак, рис, индиго.
Они взяли на себя снабжение Антильских островов — английских, французских, голландских или датских: они везли туда рыбу, соленую скумбрию, треску, китовый жир, лошадей, солонину, а также лес, дубовую клепку, доски, даже, как бы мы сказали, сборные дома, «целиком изготовленные, а отправленные материалы сопровождал плотник, дабы руководить сооружением».
Возвращались американские моряки с сахаром, патокой, тафией (водкой из сахарного тростника). Купцы и торговцы северных портов, не говоря уже о Нью-Йорке и Филадельфии, распространили свои плавания на всю Северную Атлантику, на острова вроде Мадейры, на побережье Африки, Португалии, Испании и Франции, и, разумеется, — Англии.
Они доставляли даже в Средиземноморье вяленую рыбу, пшеницу, муку.
Правда, такое расширение торговли до мировых масштабов, создавшее торговлю по «треугольной» схеме, не вытесняло Англию из игры.
Хотя американские корабли приходили непосредственно в Амстердам, Лондон почти всегда был одной из вершин этих треугольников, и именно на Лондон (с других рынков Европы) американская торговля делала свои ремиссии п из Лондона она получала свои кредиты.
Она также оставляла там значительную долю своих прибылей, ибо баланс между колониями и Англией был в пользу последней.
В 1770 году, до восстания колоний, один наблюдатель писал: «Посредством закупок и комиссионных все деньги этих поселений (то есть колоний) уходят в Англию, а то, что остается им из богатств, заключено в бумаге (то есть в бумажных деньгах)».
Тем не менее, считает Бродель, вполне определенно Америка рано оказалась в соперницах Англии. Процветание колоний шло в ущерб процветанию острова и причиняло беспокойство купеческим состояниям Лондона. Что и вызывало раздражение и малоэффективные репрессивные меры.
В 1766 году Гроссли писал: «Англия ныне создаст бесполезные законы, дабы стеснить и ограничить промышленность своих колонистов. Она приглушает болезнь, а не исцеляет ее». Она «в такой торговле — экономичной и построенной па реэкспорте — теряет на таможенных пошлинах, складских издержках и комиссионных и часть оплаты труда в своих плаваниях. И в случае прямого возврата в оные колонии (что ныне всего более принято) разве навигаторы, особливо Бостона и Филадельфии, где мореплаванием занято более 1500 кораблей, не снабжают не только свои колонии, но также и все прочие английские колонии европейскими товарами, погруженными в иностранных портах? А сие не может не нанести громадного ущерба как коммерции Англии, так и ее финансам».
Конечно же, между колониями и метрополией возникали и другие конфликты, и, может быть, оккупация англичанами французской Канады в 1762 году, узаконенное на следующий год по условиям Парижского договора, ускорило ход дел, обеспечив английским колониям безопасность на их северной границе. Они больше не нуждались в помощи.
В 1763 году победоносная Англия и побежденная Франция, обе повели себя, как отмечает Фернан Бродель, неожиданным образом.
Англия предпочла бы Канаде (отобранной у Франции) п Флориде (которую уступила ей Испания) обладание Сан-
Доминго. Но плантаторы Ямайки оставались к этому глухи. Они отказывались делить с другими английский сахарный рынок, который был их заповедным угодьем.
Их упорство вкупе с сопротивлением Франции, желавшей сохранить Сан-Доминго, царицу сахаропроизводящих островов, привело к тому, что «снежные арпаны» (арпан — старинная мера площади, равная 0,422 га) Канады отошли
к Англии.
Однако есть неопровержимое доказательство английских вожделений, устремленных к Сан-Доминго. Когда в 1793 году война с Францией возобновится, англичане потеряют шесть лет на дорогостоящие и безрезультатные экспедиции ради овладения островом.
«Секрет английского бессилия на протяжении этих первых шести лет
войны (1793— 1799 гг.) заключен в этих двух роковых словах — Сан-Доминго», — писал Е.Вильямс.
Во всяком случае сразу же после заключения Парижского мира (1763 год) напряженность между колониями и Англией стала нарастать. Последняя хотела «образумить» колонии, заставить их нести какую-то часть огромных расходов на только что завершившуюся войну.
Колонии же в 1765 году дойдут до того, что организуют бойкот английских товаров, совершив настоящее преступление оскорбления величества.