Встречались богатые деревенские жители, одетые в черное, без плаща, но «жены их увешаны серебром, а пальцы их унизаны золотыми перстнями».
Наконец, каждую весну «прибывает большое число тощих быков и коров — датских, голштинских и ютландских, каковых тотчас же отгоняют на пастбище; три недели спустя ты видишь их окрепшими и округлившимися». «К середине ноября добрые домохозяева покупают быка или половину его сообразно величине своего семейства, какового быка они засаливают и коптят и едят с салатом и маслом. Каждое воскресенье они вынимают большой кусок говядины из засольной бочки, приготовляют его, делают из него несколько трапез. Сказанный холодный кусок обходит стол вместе с несколькими кусками вареного мяса с молоком или какими-нибудь овощами...» — рассказывал Париваль.
Принимая во внимацие доступное для использования пространство, животноводство и земледелие были обречены делать ставку на производительность. Животных кормили лучше, чем в других странах. Коровы давали до трех ведер молока в день (по свидетельству того же Ж.Н.Па-риваля). Земледелие обратилось к огородничеству, изобретало научные способы ротации культур и получало благодаря удобрениям, включая и поддающиеся использованию городские нечистоты, лучшие урожаи, чем в других местах.
С XVI века прогресс был достаточные явным, чтобы сыграть определенную роль в первых стартах экономики страны. Именно это заставило Яна де Фриса говорить о том, что в Голландии капитализм произрастал из ее почвы.
Верно, что значительный прогресс, хоть и в небольшом масштабе, положил начало земледельческой революции, которая завладеет Англией. Важно было то, что, придя в контакт с городами, деревни не замедлили коммерциализироваться, в некотором роде урбанизироваться и, как и города, стали жить за счет внешнего рынка.
Коль скоро в любом случае зерно для удовлетворения по меньшей мере половины потребления должно было импортироваться, нидерландское земледелие обнаружило тенденцию ориентироваться на культуры, приносящие наибольший доход: лен, коноплю, рапс, хмель, табак, наконец, на красящие растения — пастель и марену; последнюю ввели в обиход беженцы, прибывшие из Фландрии.
Красящие вещества прибыли туда, куда следовало, ибо сукна, которые Англия поставляла суровыми или, как говорили, «белыми», окрашивались в Голландии.
А ведь одни только валяние и окраска стоили вдвое дороже производства сырцового сукна (включая сырье, чесание, прядение, тканье материи). Отсюда и решение Якова I, английского короля, в 1614 году запретить экспорт английских сукон «белыми».
По результатом было полнейшее фиаско: в операции крашения англичане не могли еще конкурировать с голландцами, которым благоприятствовало техническое преимущество и в не меньшей мере — наличие у них непосредственно на месте красителей.
Фернан Бродель подчеркивает, что в той мере, в какой крестьяне вступали в соблазн технических культур, они вынуждены были обращаться к рынку для закупки для себя пропитания, а также дров или торфа. И вот они выходили из своей изоляции. Крупные деревни делались сборными пунктами, порой со своим рынком или даже своей ярмаркой. Купцы, в свою очередь, часто обращались непосредственно к производителям.
Деревня с «продвинутой специализацией» — это, естественно, богатая деревня. «Здесь не диво найти богатых крестьян, — писал Париваль, — с сотней тысяч ливров и более того». Тем не менее, заработная плата в деревне обнаруживала тенденцию к сближению с городской заработной платой.
Питер де ла Кур писал в своих «Воспоминаниях»: «Крестьяне наши вынуждены давать своим работникам и слугам такую большую плату, что они уносят немалую часть хозяйских прибылей и живут с большими удобствами, нежели их хозяева. В городах испытывают те же неудобства с ремесленниками и слугами, кои более несносны и менее услужливы, чем в каком угодно другом месте в мире».
ГОРОДСКАЯ ЭКОНОМИКА
В сравнении с остальной Европой маленькие Содинен-ные Провинции предстают сверхурбанизированными, сверх-организованными в силу самой плотности их населения. В 1627 году путешественник, едущий из Брюсселя в Амстердам, «находит все голландские города столь же полными народом, сколько пусты те, что удерживают испанцы в южных Нидерландах... двигаясь от одного до другого из этих городов, находящихся друг от друга в двух или четырех часах пути», он встречает «такие толпы людей... на римских улицах нет такого числа карет (и Бог знает, есть ли они! — восклицает Ф.Бродель), как здесь тележек, переполненных путниками, в то время канавы, что протекают в разных направлениях по всей стране, покрыты... бесчисленными судами».
Половина населения Соединенных Провинций жила в городах, это был европейский рекорд. Отсюда и множественность обменов, регулярность связей, необходимость полной мерой использовать морские пути, реки, каналы и сухопутные дороги, которые, как и в остальнолй Европе, оживляли крестьянские гужевые перевозки.
Соединенные Провинции — Голландия, Зеландия, Утрехт, Гелдерн, Оверэйссел, Фрисландия, Гронинген — были объединением семи крохотных государств, которые считали себя независимыми и чванились тем, что поступают соответственно.
В действительности, каждая из этих провинций была более или менее плотной сетью городов. В Голландии к шести старинным городам, имевшим право голоса в Генеральных Штатах, добавилось двенадцать других, в том числе Роттердам.
Каждый из этих городов имел самоуправление, взимал свои налоги, отправлял правосудие, внимательно следил за соседним городом, неустанно защищал свои прерогативы, свою автономию, свою фискальную систему. И, в частности, именно по этой причине имелось столько дорожных пошлин, на самом деле «бесконечное количество различных дорожных сборов» и придирок из-за городских ввозных пошлин.
Тем не менее, такое раздробление государства, эта неправдоподобная децентрализация создавали также и определенную свободу индивида. Патрицианская буржуазия, которая управляла городами, распоряжалась правосудием. Она карала по своему усмотрению, изгоняла кого пожелает из своего города или из своей провинции окончательно и фактически без права обжалования. Зато она защищала своих граждан, давая им гарантии против вышестоящих судов.
Поскольку нужно было жить, нидерландские города, как справедливо замечает Фернан Бродель, не могли избежать необходимости общих действий. Питер де ла Кур говорил, «что их интересы сцеплены друг с другом». Сколь бы они ни были сварливы, как бы ревностно ни относились друг к другу, но «улей» навязывал им свои законы, заставлял объединять свои усилия, сочетать их активность, коммерческую и промышленную. Они образовывали могущественный блок.
НАСЕЛЕНИЕ
Города — это потребители рабочей силы. Городской комплекс Соединенных Провинций процветал лишь благодаря росту населения: 1 млн. человек в 1550 году, 2 млн. — в 1650 году, и так далее.
Такой успех был достигнут не только за счет прироста местного населения. Взлет голландской экономики призывал, требовал иностранцев. Отчасти он сам был их созданием.
Естественно, не все они нашли там землю обетованную. Нидерландское процветание не переставая плодило огромный пролетариат, скученный в трущобах и вынужденный питаться худшими продуктами.
Лов тощей сельди в ноябре «запрещается объявлениями властей, но его терпят, коль скоро он служит для пропитания бедняков». Как и в Генуе, все покрывалось активной благотворительностью, которая умиряла возможные вспышки классовой борьбы.
Тем не менее в Голландии XVII —XVIII вв. богатые были богаче, нежели в иных странах, а бедняки столь же многочисленны и, быть может, более несчастны, чем в других местах, хотя бы уже в силу неизменной дороговизны жизни.
Однако не все иммигранты приезжали искать в Голландии призрачного богатства. Многочисленны были и те, кто бежал от войн и религиозных преследований, бывших бичом XVI — XVIII вв.
После перемирия, подписанного с Испанией в 1609 году, Соединенные Провинции были на грани разрыва своего согласия и разрушения того, что им служило государством, из-за жестоких распрей, религиозных и политических, но эта волна насилия, отмеченная победой протестантской ортодоксии на Дордрехтском синоде в 1619 году, не была продолжительной. Она не могла продлиться долго в стране, где были многочисленны католики.
В конечном счете установилась и укрепилась терпимость одновременно с индивидуальными свободами, которым способствовало раздробление политической власти.
«Служители протестантской религии, в конце концов, имели очень ограниченный успех в своих попытках превратить республику в протестантское государство, в некотором роде по женевской модели».
Терпимость заключалась в том, чтобы принимать людей такими, какие они есть, коль скоро они — рабочие, купцы или беженцы — вносили вклад в богатство республики. А впрочем, разве можно вообразить себе «центр» мира, который не был бы терпимым, обреченным быть таковым, который не принимал бы людей, в которых нуждался, когда они в него приезжали?
Конечно же, Соединенные Провинции были убежищем, спасательным судном. Как следствие «великий приток народа, который сюда пригнали войны... как рыба у норвежского побережья, когда она чует появление какого-нибудь кита».
Утвердилась, сделалась правилом свобода совести. Один англичанин писал в конце XVII века: «В этой республике никто не может обоснованно жаловаться на ущемление своей совести».
Более поздний пример (1705 год) гласит: «Все народы мира могут там служить Богу по велению сердца и сообразно своей совести. И хоть господствующая религия — реформатство, каждый там волен жить в той вере, какую исповедует; там насчитывается до 25 римско-католических церквей, в коих приходят совершать моления столь же открыто, как и в самом Риме».
Историки-демографы лучше других знают, что такое это разнообразие вероисповеданий, ибо они оказываются при своих подсчетах перед десятком разных реестров гражданского состояния (реформаторы нидерландские, шотландские, валлоннские; пресвитериане, сторонники епископальной церкви, лютеране, ремонстранты, меннониты, католики и иудеи».