В это же самое время датский двор успешно провел переговоры о займе в 2 миллиона флоринов, который довел его долг голландским кредиторам до 12 миллионов.
Низкие ставки процентов говорили о том, что капиталы не находят себе более применения на месте в обычных формах. При сверхобилии свободных денег в Амстердаме стоимость кредита упала до двух и трех процентов. Это то положение, в котором окажется Англия в начале XIX века после хлопкового бума: слишком много денег и денег, не приносящих более сносного дохода даже в хлопчатобумажной промышленности.
Именно тогда-то и согласились английские капиталы кинуться в громадные инвестиции в металлургическую промышленность и железные дороги.
У голландских капиталов подобного шанса не было. С этого времени роковым оказывалось то, что любая плата за кредит, немного превышавшая местные ставки процентов, увлекала капиталы очень далеко. Тем не менее, эти займы за границей иногда бывали довольно удачными. В XVIII веке, когда в Амстердаме открылся рынок английских займов (начиная, по меньшей мере с 1710 года), «отрасль» займов значительно расширилась. С наступлением 60-х годов XVIII века все государства являлись к кассовым окошкам голландских кредиторов — саксонские, баварские, датские н шведские, российские, французские правители; даже, наконец, американские инсургенты.
На протяжении всего XVIII века капиталы голландских негоциантов широко участвовали в займах английского государства. Голландцы спекулировали также на других английских ценностях, на акциях Ост-Индской компании, компании Южных Морей или Английского банка.
В Лондоне нидерландская колония была богаче и мно-гочисленее, чем когда-либо. Ее члены группировались вокруг голландской церкви в Остин-Фрайс. Если прибавить к куп-цам-христианам (в том числе было множество гугенотов, первоначально эмигрировавших в Амстердам) еще и еврейских купцов, которые образовали другую могущественную колонию, хотя и уступавшую христианской, создается впечатление голландского вторжения, голландского завоевания.
ЗАКАТ АМСТЕРДАМА
В XVIII веке Амстердам уступил некоторые из своих преимуществ в торговле Гамбургу, Лондону, даже Парижу, но сберег для себя другие, сохранил определенную часть своей торговли, а его биржевая активность была в полном расцвете.
Амстердаму удалось увеличить свою банковскую роль соразмерно громадному европейскому росту, который он финансировал тысячью способов, особенно в военное время, «долгосрочный коммерческий кредит, морское страхование и перестрахование и тому подобное». В конце XVIII века в Бордо говорили как об «общеизвестном» о том, что треть торговли города зависела от голландских займов.
Наконец Амстердам извлекал немалую прибыль из своих займов европейским государствам. Да, подчеркивает Фернан Бродель, быстрой рост банковской активности представлял в Амстердаме процессы видоизменения и ухудшения капитала; да, его социальная олигархия замкнулась в себе, отошла от активной торговли и обнаруживала тенденцию превратиться в общество кредиторов-рантье, взыскующих все, что может гарантировать спокойные привилегии, включая и защиту со стороны правителей.
Наблюдался переход от простых и как бы здоровых задач экономической жизни к сложнейшим денежным играм. Амстердам оказался в тисках судьбы, превосходившей масштабы его собственной ответственности: то была участь всякого господствующего капитализма — оказаться втянутым в уже заметную столетиями раньше эволюцию, которая в силу самого своего успеха оступится на пороге финансовой деятельности.
Если искать причины или мотивы отступления Амстердама, то лучше всего обратиться к кризисам, которые в Амстердаме следовали один за другим на протяжении второй иоловины XVIII века.
Первый кризис 1763 года последовал за Семи летней войной, которая для Голландии, остававшейся нейтральной, была периодом неслыханного торгового процветания. Во время военных действий «Голландия почти в одиночку... ведет всю торговлю Франции, особенно в Африке и Америке, что само по себе огромное дело. И делает она сие с ростом прибыли до 100, а часто и более 200 процентов... Некоторые голландские негоцианты обогатились ею, невзирая на потерю большого числа их кораблей, захваченных англичанами, кои (корабли) оценивают более чем в 100 миллионов флоринов».
Но такое возрождение ее торговли потребовало от Голландии огромных кредитных операций, и, как отметил М.Торсиа, «одни лишь неосторожные приняли тогда крупные обязательства».
Разнообразные кредиты создали в конечном итоге громадный объем бумаг, «столь разбухший, что по точным подсчетам он в 15 раз превышает наличные или реальные деньги в Голландии». При нехватке наличных кризис с его ценной реакцией банкротств ускоряется: он затронул как Амстердам, так и Берлин, Гамбург, Бремен, Лейпциг, Стокгольм и очень сильно — Лондон.
Одно венецианское письмо из Лондона, датированное
13 сентября 1763 года сообщает, что, «по слухам, на прошлой неделе в Голландию будто бы отправили сумму в 500 тысяч фунтов стерлингов в помощь группе купцов в Амстердам, оказавшейся в отчаянном положении».
Кризис начался 2 августа. В Гамбурге обанкротились многие еврейские купцы, 4 банкротства было отмечено в Копенгагене и 35 — в Амстердаме. 19 августа насчитывалось 42 банкротства. Амстердамская биржа сразу же была парализована: «На бирже нечего делать... не производят более ни учета векселей, ни обмена; курса нет, везде одно недоверие».
В 1773 году кризис начался снова. Биржа опять оказалась парализованной. «Многие фирмы, — писал русский консул Ольдекоп, — последовали за крахом господ Клиффорда и сына. Господа Хорнека Хоггер и Ко, которые все делают для Франции и для Швеции... два или три раза были на краю падения. Первый раз для них сумели собрать за одну ночь 300 тысяч флоринов, каковые ИхМ надлежало выплатить на следующий день».
Из Парижа очень кстати прибыла «повозка с наличными в золоте... Господа Рийе, Рич и Уилкисонз, кои суть корреспонденты господ Фридерик в Санкт-Петербурге, доставили из Англии деньги в серебре» (золото, привезенное из Франции, имело ценность 1 миллион, а английское серебро — 2 миллиона флоринов).
Во время кризиса и после него улицы в Амстердаме были беспокойными. «На протяжении полумесяца только и слышишь, что разговоры о кражах но ночам. Вследствие сего удвоили ночную стражу и распределили по разным кварталам буржуазные патрули. Но что дает такая бдительность, ежели не уничтожена причина зла и ежели у правительства нет средств сему помочь?»
В марте 1774 года, спустя год и даже более после кризиса, уныние среди купечества не прошло. «Что нанесет последний удар кредиту всего рынка, — писал консул Майе дю Клерон, — так это то, что пять или шесть первых и самых богатых домов совсем недавно оставили коммерцию; в их числе и фирма Андре Пельса, еще более известная на иностранных рынках, нежели на амстердамском, для коего она зачастую бывала главным источником средств: ежели богатые фирмы уйдут с биржи, крупные дела вскоре из оной исчезнут. Коль скоро она не сможет более выдерживать большие убытки, она не осмелится пытаться получить большие прибыли. Однако же, правда, что в Голландии все еще больше денег, нежели в любой другой стране при прочих равных условиях».
В 80-х годах заявил о себе третий кризис. От предыдущих он отличался не только своей продолжительностью (по меньшей мере с 1780 по 1783 год) и своей вредоносностью (кризис был отягощен 4-й англо-голладской войной), но также и тем, что вписался в более обширный экономический кризис. В ходе англо-голландской войны англичане оккупировали Ланку (Цейлон) и обеспечили себе свободный доступ на Моллукские острова.
Голландия, как и остальная Европа, барахталась тогда в длительном кризисе, поразившем всю экономику в целом, а не один только кредит, кризисе, аналогичном тому, от которого страдала Франция Людовика XVI, вышедшая ис-тщенной, с расстроенными финансами из американской мойны, хоть та и была для нее победной.
«Преуспев в том, чтобы сделать Америку свободной, Франция так истощила себя, что, восторжествовав в унижении английской гордости, чего она желала, она и самое себя разорила. Видела теперь свои финансы исчерпанными, свой кредит уменьшившимся, министерство расколовшимся, а все королевство — в группировках».
Таковы суждения, высказанные Ольдекопом о Франции 23 июня 1788 Года. Но эта слабость объясняется не только войной.
Результатом долгого и всеобщего кризиса, утверждает Фернан Бродель, зачастую бывают «прояснения» карты мира, грубые указания каждому его места, усиление сильных и принижение слабых. Политически побежденной, если придерживаться буквы Версальского договора (3 сентября 1783 года), Англия восторжествовала экономически, ибо с этого времени центр мира находился в ней со всеми последствиями и асимметриями, какие из этого воспоследуют.
БАТАВСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Голландии пришлось столкнуться у себя дома с политической и социальной революцией — революцией «патриотов». Чтобы ее понять и объяснить, можно было бы вывести начало этой революции либо с 1780 года, когда началась 4-я англо-голландская война, либо с 1781 года, с «Воззвания к нидерландскому народу» Ван дер Капел-лена, основателя партии «патриотов»; либо же с 1784 года, начиная с мира, который Англия заключила в Париже 20 мая с Соединенными Провинциями и который был погребальным звоном по нидерландскому величию.
Рассматриваемая в целом эта революция представляет собой череду запутанных, бурных событий, случайностей, речей, разговоров, межпартийной ненависти, вооруженных столкновений. Ольдекопу не было нужно насиловать свой темперамент ради того, чтобы осудить этих людей выступавших против власти, которых он плохо понимал, но инстинктивно отвергал.
С самого начала он порицает их претензии и не в меньшей степени то, как они употребляют слово «свобода», — как если бы Голландия не была свободна! «Самое смешное из всего, — пишет он, — это нарочитая манера держаться этих портных, сапожников, башмачников, булочников, кабатчиков и тому подобное... превратившихся в военных».