Не из каменного ли века дошла до нас эта привычка — стоять на площади, простерши руку в неведомую даль, и указывать другим путь, по которому сам не можешь сделать и шагу?
Эпоха великого затемнения
В просвещенные неандертальские времена многие неандертальцы пытались выбиться в кроманьонцы. Женились на кроманьонках, заводили дружбу с кроманьонцами и, чтоб казаться выше, надевали туфли с высокими каблуками. Кроманьонцы были выше неандертальцев на целую голову, но неандертальцы удлиняли себя со стороны каблуков.
А потом наступила эпоха Великого Затемнения, и быть кроманьонцем стало небезопасно. Появилось множество анкет, в которых самые удачливые с гордостью писали: происхождение — из неандертальцев, социальное положение — неандерталец, образование — неандерталец, знание языков — неандертальский и никаких других.
Стали укорачивать кроманьонцев, чтоб они не возвышались над неандертальцами. Интересно, что, удлиняя себя со стороны каблуков, кроманьонцев укорачивали со стороны головы, что было наиболее радикальным решением данного вопроса.
Кроманьонцы старались держаться неандертальцами. Они ходили, согнув колени и вобрав в плечи голову, в компаниях напивались, как самые последние неандертальцы, употребляли грубые слова и старались казаться глупей, чем были на самом деле, потому что глупость считалась государственным качеством.
Но тут вдруг кончилась эпоха Великого Затемнения, и все стали массово выходить из неандертальцев. И у многих стали отрастать головы. Но это, конечно, не у всех, а лишь у тех, кто в эпоху Затемнения своевременно вобрал голову в плечи.
Первые изобретения
Рукопожатие первоначально было изобретено не как приветствие, а как своеобразный таможенный досмотр. Пожимая протянутую руку, можно было убедиться, что тот, кто ее протягивает, не держит против тебя в руке камень.
Труднее было с женщинами. Женщины коварней мужчин, поэтому всякий раз приходилось проверять, не держат ли они камня за пазухой.
Собственность рождалась в муках, как и все, что рождается на земле. Главная мука состояла в том, чтобы отличить свое от чужого. Ведь чужое нередко больше нравится, чем свое. Еда в чужой тарелке, жена в чужой постели. А когда чужое становится своим, оно почему-то уже не так нравится.
Есть у чужого и другие преимущества. О нем не нужно сушить голову, сторожить его день и ночь. А чужие болезни? Чужие неприятности? Нужно ли доказывать, что они намного лучше, чем свои?
Ну, если чужое такое хорошее, может, лучше, чтоб все было чужое?
Так возникла общественная собственность.
Колесо очень долго не изобретали. Уже и налог с оборота изобрели, а колесо все не изобретали.
Самые оборотистые, конечно, были недовольны. Да что ж это такое, люди добрые: чем ты больше крутишься, тем больший с тебя взимают налог. А те, которые на месте сидят, вообще ничего не платят.
И тогда они изобрели колесо. Чтоб было с кого взимать налог с оборота. А мы, думают, будем на месте сидеть. Сидеть — и одновременно двигаться, сидеть — и двигаться…
И до чего же хитрый, до чего оборотистый народ!
В наше время без стыда не вынешь и рыбку из пруда, поскольку пруды доведены до того, что перед рыбой стыдно.
А в чем причина? Причину надо искать в том времени, когда еще только изобрели стыд. Потому что изобрели его хоть и верно, но в корне неправильно.
Почему-то с самого начала получалось так, что стыд испытывали совсем не те, кому должно было быть стыдно. Если человека побили, стыдно было не тем, кто побил, а тому, кого побили. Если унизили — стыдно было опять же не тем, кто унизил, а тому, кого унизили.
Так оно и тянется с тех далеких пещерных времен. Было бы стыдно тем, кто должен испытывать стыд, у нас бы была другая жизнь и даже, возможно, совсем другая цивилизация.
Когда совесть не умела говорить
В процессе эволюции первобытным людям не терпелось стать пещерными людьми, но пещер на всех не хватало, приходилось дожидаться очереди. А это не у всех получалось. Некоторые дожидаются, дожидаются, а потом плюнут и начинают осуществлять эволюцию революционным путем: присмотрят подходящую пещеру, выставят жильцов и живут как ни в чем не бывало.
День живут, год живут. И вдруг замечают, что у них внутри что-то лишнее. Что-то тяжелое такое и вдобавок шевелится.
Жена говорит:
— Что-то у меня внутри шевелится. Наверно, я беременная.
А муж отвечает:
— И у меня внутри что-то неладно. Наверно, я что-то съел.
Но он ничего не съел, и жена у него не беременная. Это просто в них зашевелилась совесть. Выгнали людей из пещеры, вот совесть в них и шевелится.
В наше время совесть бы в них заговорила. Или не заговорила б. Одно из двух. А в то время совесть еще просто не умела говорить, она только шевелилась, тяжело переворачивалась. Ну, люди и не понимали, что это такое: то ли они переели, то ли беременные. Только чувствовали: что-то внутри тяжело.
Позднее ученые установили, что совесть вообще не имеет веса. Она тяжелая лишь тогда, когда шевелится, переворачивается или, допустим, заговорит. А когда она не шевелится и не говорит, она такая легкая, будто ее вовсе нет. А если совести нет, но внутри все-таки тяжело, тогда можно с уверенностью сказать: либо вы что-то съели, либо беременные.
Первобытный коммунизм
Во времена первобытного коммунизма каждый человек на земле был коммунист…
На смену первобытному коммунизму пришло рабовладельческое общество. Из бывших коммунистов получились отличные рабовладельцы, а из менее удачливых — неплохие рабы.
Коммунизм был детством человечества. Поэтому повториться он мог лишь как впадение в детство.
Когда человек пришел к власти…
Когда человек пришел к власти, обезьяна ушла в оппозицию. Но время от времени она возвращается, и тогда в оппозицию уходит человек.
Условия жизни
Для того, чтобы стать человеком, обезьяне понадобились нечеловеческие условия.
Те же условия годятся и для обратного процесса.
Реплика обезьяны
Иногда опасно уходить от достигнутого — даже вперед.
Две стороны прогресса
Когда обезьяна взяла в руки палку, она еще не знала, что палка имеет два конца.
Первая дверь
Когда человек изобрел дверь, он искал не входа, а выхода.
Ностальгия
А старые обезьяны все еще вспоминают о том, как они жили до эволюции.
Раздел второй:Анекдотическая древняя история
-
— Жаль, что Отец Истории рано умер и не смог позаботиться о ее судьбе.
Анек Дот, наследник Геро Дота.
Легенда о будущем
Легенда о потопе — это легенда не о проклятом прошлом, а о светлом будущем, О чем можно мечтать в безводной пустыне? О том, чтоб напиться, умыться, в случае чего даже выкупаться. Но если мечтать по большому счету, то, конечно, нужен потоп.
Люди шли через пустыню — год за годом, десятилетие за десятилетием. Было так жарко, что уже мечтали не о потопе, а о всемирном потопе. Ничего, мечтали, вот наступит всемирный потоп, вот тогда мы заживем: напьемся умоемся, в случае чего даже выкупаемся. И ковчег построим, чтоб спасать на нем всякой твари по паре. Вот такой у нас будет всемирный потоп.
Но время шло, поколения сменяли друг друга, а потопа все не было. Сначала говорили: нынешнее поколение будет жить при потопе. Потом говорили: следующее поколение будет жить при потопе. А потопа все не было.
И тогда возникла версия, что он уже был, что все они живут не до потопа, а после потопа.
Вспомнили великого кормчего, который построил ковчег и привел весь народ в светлое послепотопное время. А темные стороны светлого времени объясняли тем, что в ковчеге было всякой твари по паре, и они, эти твари, загубили дело великого кормчего.
Если б не эти твари, мы бы уже давно были там. Мы, собственно, и так уже там, но тогда б мы были немножко не там, а немножко в другом месте.
Помните, как мы говорили в допотопные времена:
— Следующее поколение будет жить после потопа!
Потом мы говорили:
— Следующее поколение будет жить после!
А сегодня мы заявляем:
— Следующее поколение будет жить!
Правда, в этом нет абсолютной уверенности.
Хеопсовна
Однажды за обедом фараон Хеопс заговорил о своих финансовых трудностях. Из-за нехватки средств на строительство пирамида кверху сужается, хотя по проекту сужаться не должна.
— А панель у подножья уже проложили? — спросила дочка, о которой известно лишь то, что по отчеству она была Хеопсовна, что, впрочем, естественно для дочери Хеопса.
— Панель — это еще не пирамида, — грустно вздохнул Хеопс.
Но дочка считала, что это больше, чем пирамида. Потому что на пирамиду деньги тратятся, а на панели зарабатываются. И главное — товар остается при тебе.
— Что-то я не понимаю, — напрягся Хеопс. — Ведь тогда получается, что один и тот же товар можно продать два раза?
— Да хоть тысячу раз. Если, конечно, товар не потеряет товарного вида.
Хеопс отодвинул тарелку:
— В таком случае все идем на панель.
Очень чистый был человек, морально не испорченный.
— Папа, не горячись, — остановила его Хеопсовна. — Я одна пойду, а вы с мамой пока оставайтесь.
И стала Хеопсовна зарабатывать папе на пирамиду.
Зарабатывала, зарабатывала… Так сильно зарабатывала, что не только товар потерял товарный вид, но и панель потеряла панельный вид, — до того ее исходила Хеопсовна, зарабатывая на пирамиду Хеопса. Недаром эта пирамида — самая большая из всех пирамид.