Миша вспомнил, что накануне, кроме привычных кошмаров, ему снилась Варя, невеста: как будто бы и она тоже с ним вместе попала в эту не то битву, не то просто перестрелку, не то бедствие стихийное. В эти личные подробности он решил Ивана не посвещать: и без того слишком разоткровенничался. Впрочем, Миша частенько делился со знакомыми, полузнакомыми и даже практически незнакомыми людьми подробностями этой своей, как он называл её, «болезни». Хотелось бы встретить товарища по несчастью: ведь не могло же быть так, что подобным недугом из целого миллиарда людей, населявших Землю, страдал лишь один он, Коржов Михаил!.. Но пока что ему не везло.
— Да ладно «полоумный», — сказал Ваня. — У меня вот сосед по казарме сказал, что царя надо свергнуть, а землю и баб сделать общими. Вот полоумный-то кто! А ты что? Ты нормальный. Вон и пол-то как мы ровно положили — прям ни щёлочки нигде! Это же надо: такая работа, такие деньги — и всё только лишь для выставки какой-то...
— Это да, — сказал Миша. — Тут деньги немалые вложены.
Он взглянул на плод своих трудов. Пол и вправду получился на заглядение. Сейчас, в лучах заката, на нём очень интересно отражались витражи, по новой моде украшавшие полукруглые, напоминавшие крылья бабочки, окна Нефтяного павильона. Один витраж изображал нефтеперегонный куб, другой — портрет его знаменитого изобретателя Менделеева, третий — виды Кавказа, четвертый — пейзаж городка в тех краях... Что за город это был, Миша не знал, и про себя именовал его Тифлисом, поскольку других поселений Кавказского края всё равно не мог припомнить. Оставалось только представлять, как великолепно будет выглядеть павильон, когда инженеры наладят здесь ток, и зажгутся электрические свечи в потолке!
— Ну что, по домам? — спросил Ваня.
Миша хотел сказать «да, по домам», но отвлёкся: с улицы послышались какие-то настойчивые, даже можно сказать, злые голоса. Высунувшись в последнее незастекленное окно, Коржов обнаружил идущих по стройке жандармов. Их было с десяток, и шли они быстро, уверенно — в сторону их павильона.
«Неужели на стройке скрывается какой-нибудь политический?» —успел подумать Миша про себя. Через секунду отряд был уже в Нефтяном павильоне.
— Проверка про приказу Министерства! —объявил один из них. —Тайников нет в полу?
— Каких ещё тайников? — обалдел Иван.
— Каких бы то ни было, — пояснил ему старший из синемундирных. — Сами не закладывали?
— Боже упаси! Зачем нам это?
— Ну, проверим. Так, ребята, начинайте!
После этих слов жандармы дружно начали отдирать свежеуложенные паркетные доски. Стамески и гвоздодёры они, как оказалось, принесли с собой.
— Вы что творите?! — Закричал Проскуряков. — С ума сошли?!
— Сказано: проверка! — Буркнул старший. — Велено изучить, не заложена ли где бомба жидами и нигилистами.
— Какими жидами?! Сатрапы! Мы только что пол уложили! — Ваня попытался налететь на предводителя жандармов, но Миша схватил его за рукав и не позволил наделать грозящих тюрьмою делов. — Представляете, сколько работы?!
— Вы тут на то и поставлены, чтобы работать, — ответил жандарм. — А нам от начальства задание дадено. Вам, мужичью, не понять, чай, какая тут важная стройка! На выставке сам Государь будет! Да гости ещё со всех стран! Да ещё изобретатель гениальный наш, который на весь мир всего один! Смутьяны такого повода Его Императорскому Величеству напакостить нипочём не упустят. Может, под паркет засунут бомбу, может, в стену, может в самый потолок даже... У вас тут потолок, как, разбирается?!
— Ничего не разбирается у нас тут! — крикнул Ваня, не переставая с ужасом смотреть, как идёт прахом его работа. — Прекратите сейчас же! Почти всё готово! Да мы из-за вас к сроку не успеем! Эй, Мишка, скажи ему!
— Это ты кончай орать, — сказал жандарм, не дав Коржову вставить слово. — Не то упеку за противодействие. Ты, что, заодно с террористами?!
— Чего?! — Только и сумел выдавить Ваня, поражённый столь абсурдным обвинением.
— Того. Я вас, шельму жидовскую, чую за десять саженей. Полиция царя православного защищает, а вы скандалите. Вон, —жандарм указал на Коржова, — мужик русский нормальный не спорит. Ему всё понятно.
— Ваня не жид и не террорист, — наконец, вставил Миша. — Вы работу нашу портите без толку, и ему это обидно.
Старший жандарм наградил его разочарованным взглядом, но от продолжения дискуссии воздержался. К этому времени его подопечные разломали уже около половины того, что было уложено, тайников на нашли и тем удовлетворились. Правда, в одном месте обнаружилась неровность вроде ямки, ни синемундирные пару минут обсуждали, не место ли это для схрона, совершенно игнорируя объяснения обоих рабочих, что это дефект, получившийся из-за спешки и привлечения необученных деревенских. Подозрительным жандармам показалось то, что ямка расположена точь-в-точь под той доской, на которую отражается борода Менделеева: в этом виделся им то ли знак, то ли просто удобный ориентир. В конце концов, они всё-таки пришли к выводу, обнаруженная ямка слишком мала, чтобы представлять опасность, и успокоились. На прощание старший велел Ване с Мишей и впредь воздерживаться от устройства под паркетом полостей, могущих стать резервуарами для бомб.
— И кругом смотрите, нет ли нигилистов! А то, вон, сегодня, опять взрыв на улице был! Их Сиятельство Министр Внутренних дел погибли. Да несколько прохожих ещё ранено. Вот так-то!
После этого жандармы удалились: видно, двинулись ломать павильон Хлеба.
— Ё-моё, — сказал Иван, когда они опять были вдвоём. — За весь день работа насмарку! Наделали дырок, сатрапы! Да сколько доски поломали! Придётся до конца всё разбирать, да снова класть... А что ты молчал-то, а, Мишка?!
— А что б я сказал-то? Они б всё равно не послушали.
— «Всё равно бы не послушали»... Эх ты! Этак, если ломать каждый день будут, мы никогда не закончим!
— Каждый день они ломать не будут, — сказал Миша.
— И что?! Мне от этого легче?! — Завёлся Проскуряков, словно это его напарник был виноват в разрушении паркета.
— Десятнику завтра утром расскажем, что приключилось. Он всё поймёт.
— Поймёт он, конечно! Он головы нам поснимает! Мы у него и виноваты будем, вот увидишь!
— Но они ж не только в нашем павильоне поломали, — продолжал Миша пытаться успокоить Проскурякова.
В ответ Иван послал его по-матерному и предложил, коли тот так спокойно воспринимает жандармские выходки, остаться на стройке на ночь и восстановить, что было сломано. Миша, как ему подумалось, резонно отвечал, что жандармов наслал не он, но готов остаться на пару-тройку часов и исправить пол, чтоб десятник с утра не ругался, но при условии, что Ваня останется тоже. Они уже готовы были разругаться и стать врагами, когда в павильон заглянул незнакомый мальчишка лет десяти.
— Который тут из вас Михаил Коржов? — спросил он бесцеременно, не поздоровавшись.
— Ну я, — сказал Миша.
Он тут же занервничал. Приятных поводов отправлять к нему посыльного на работу быть не могло.
— Невеста твоя кланяться велела, Варя Липкина. Говорит, твоя мать помирает...
— Чего?!
— Её взрывом поранило... На Фонтанке, в Александровской больнице для рабочих. К ней ступай...
Михаил в бессильном ужасе пошарил глазами вокруг. Что творится? Ещё один страшный сон? Он остановил взгляд на Иване и воззрился на него, словно взывая о поддержке и вопрошая — реальное всё или нет?
— Ступай к ней, — ответил Иван. — Пол я сам переделаю.
Глава 3, В которой Николай Львович остаётся без гурьевской каши, зато получает нечто гораздо более ценное.
Николай Львович с утра был не в настроении. Во-первых, повар Санька забыл вовремя запечь сливочных пенок, так что и гурьевской каши на завтрак не вышло. Пришлось довольствоваться кяхтинским чаем, обычными расстегаями с сёмгой, холодной телятиной, булками из пекарни мадам Дворжецкой и вареньем из крыжовника. Во-вторых дочка, Зиночка, снова чудить начала: объявила, что желает поступить на высшие женские курсы. Было понятно, что это она не всерьёз, а от скуки, но всё-таки неприятно: ещё не хватало потомице гетмана Разумовского, дочери действительного статского советника учиться всяким глупостям заодно с сомнительными девицами из мещан! В-третьих, убили министра Синюгина. Это был уже третий с тех пор, как Николай Львович получил место в Совете министра внутренних дел...
Вообще он был спокойным человеком. Добродушным. Дурным чувствам ходу не давал, держал в себе. Саньку не стал увольнять и не выпорол (тем более, пороть-то и нельзя теперь, дворня свободные люди считаются) — просто снял с него недельное жалование. Дочку тоже не ругал, а объяснил ей, что курсы нужны тем, кто без средств, либо дамам сомнительного поведения, а к ней, Зиночке, не относится ни первое, ни второе. Но вот убийство министра внутренних дел совсем выбило Николая Львовича из колеи. Теперь, на белой скатерти, между сахарными щипчиками и молочником с рисунками Кустодиева, перед ним была газета с фотоснимком того, что осталось от министерской коляски. Сцена гибели начальника, вчера ещё живого и ругавшегося, буквально стояла перед глазами у Николая Львовича даже тогда, когда он смотрел не в газету, а на Зиночку, сидящую напротив, или на руки заваривающего чай слуги, или на висящую в столовой картину Репина «Государь Александр II открывает Земский собор». Кажется, работа министра внутренних дел Российской империи становилась самой опасной профессией в мире: даже прокладка железных дорог через горы при помощи динамита или ловля скорпионов в Кохинхине не шли с ней в сравнение...
После убийства позапрошлого министра Николай Львович на совете предложил тому, кто займёт его место, впредь ездить не на коляске, а в паромобиле: он быстрее, значит, бросить в него бомбу не так просто. В Совете это предложение отклонили: сказали, мол, топливо для котла может усилить пожар при теракте и таким образом снизить шансы следующей жертвы покушения на выживание. После следующего убийства Николай Львович повторил своё предложение, присовокупив к нему идею установить на паромобиле устройство, метающее динамит, чтобы, если придётся, ответить смутьянам их же оружием. В Совете на это ответили, что смерти нигилисты не боятся, а возить с собою динамит слишком опасно. Теперь было бы неплохо вновь поднять этот вопрос. Недавно Николай Львович прочёл, что англичане в Южной Африке используют бронемобили, в которых есть перископы и пулемёты... А ну как купить у них несколько штучек? Небось, не будут жадничать! Как-никак Виндзорская старуха — это бабушка российской государыни. Могла бы и подарить родимой внучке пару-тройку этих блиндированных экипажей, если не хочет, чтобы Елизавета Федоровна повторила судьбу своей австро-венгерской тёзки... Нет, конечно, это не дай Бог, но от нигилистов ждать можно всего, чего угодно! А если повелеть разрисо