— Да я только туда и обратно! В больницу — и к вам! В один день! — Уверял Михаил.
— Дня царским ищейкам вполне хватит, чтоб с вами разделаться.
— Да нет же! Я быстро!
— Это вам сейчас так кажется. А потом окажется, что надо ещё сходить на квартиру, навестить невесту...
— Я ей через мать просто записку передам.
— И всё же нет. Мы должны обдумать, как связаться с вашей матерью и узнать о бывших при вас царских вещах, но вам ехать в Петербург, тем более, одному — опасно слишком.
— Можно подумать, все жандармы России за мной охотятся, — скептически отозвался Коржов. — Я всё ж, чай, не Ванька-Каин. У них, небось, и без меня работы хватает...
— А вот я как раз подозреваю, что на ваши поиски брошены весьма существенные силы, — сказал Герман Александрович. — И они ещё всё больше с каждым днём.
Это утверждение показалось Михаилу очень спорным, но ответить он не успел, потому что в ту комнату, где они находились, вбежал один из революционеров — молодой румяный парень, которого Миша видал в первый день нахождения здесь, а теперь уже знал, что его звать Егором. Егор был весь растрёпан и размахивал газетой.
— Нечаев! Нечаев сбежал! — закричал он с порогу.
— Что?! Как?! Быть не может! Покажи! — засуетился Герман Александрович.
— Вот же! Чёрным по белому писано! Сбежал из Акатуйской каторжной тюрьмы неделю назад и скрылся в неизвестном направлении! — Зачитал Егор торжественно. — Вот человечище!
— Ну, Нечаев! Ну, хорош! Ну, сукин сын!
— Ни в одном каземате его не удержишь!
— И верно! Небось, снова, как тогда, свою стражу всю распропагандировал, да, Герман Александрович?
— Мы не знаем, здесь такого не написано...
— Написано, что всю охрану Акатуйской тюрьмы скопом поувольняли — и под арест! Ни единого солдата не оставили! Ох, чую, развёл там Нечаев у них агитацию! Вот ведь кудесник!
— Да, кудесник, это точно.
— Что же, Герман Александрович, должно быть, в Петербурге нам его ждать теперь? Небось, аккурат к выставке поспеет?
— Ох, Егорка, он там шуму наведёт! Да-а-а-а... Неужто Фортуна решила совсем повернуться лицом к исстрадавшейся русской интеллигенции? Сперва — царь, теперь — Нечаев...
Миша кто такой Нечаев не знал, а если и слышал когда, то не помнил. Он хотел было спросить, за что такое сидел этот человек и чем его побег так замечателен, но решил не пока не соваться к Егору и Герману, не мешать их ликованию, пока его не вспомнили. И лишь когда один из них заметил, что такого важного человека, как Нечаев, сейчас, наверняка всеми силами станут искать и полиция, и Охранка, залез в беседу:
— А что, Герман Александрович? Ежели сейчас все за этим Нечаевым станут гоняться, так, может, не до меня им теперь окажется? Может, можно теперь в Петербург? На денёк? А?
— А тебе это зачем? — спросил Егор.
Коржов объяснил.
— Ну, про царские вещи и правда узнать надо. Может, отпустим? Кажется, сейчас для этого и правда подходящий момент, — рассудил молодой революционер.
— Ладно, — Герман улыбнулся. — Раз Нечаев на свободе... Мы подумаем.
— Подумаем, — подержал его Егор и подмигнул Коржову. — Ты ведь, Миша, теперь осознал, какова наша цель, да? Сбежать не захочешь? Ты с нами?
— Я с вами. Осознал... Ведь мою мать не вы взорвали, верно?
— Разумеется, — сказал Егор. — Не мы.
Глава 21, В которой Николай Львович выявляет нехватку спортсменок, а потом сам частично ее ликвидирует
Может, Николай Львович и дал маху с отпущением Нечаева на свободу. По пути обратно в Петербург он думал об этом вновь и вновь, но в конце концов решил, что сделанного всё равно не воротишь, а что «клин клином вышибают» придумали ещё древние латиняне, которые в интригах знали толк. Основная надежда министра была на немолодых годы и подорванное тюрьмою здоровье Нечаева: несмотря на все свои таланты негодяя, тот — министр знал — был сильно болен и вряд ли должен был прожить на свободе столько, чтоб успеть существенно напакостить... Впрочем, если это всё-таки случится, и вольный воздух излечит его паче чаяния, ответственность за побег опасного преступника всё равно несёт охрана Акатуйской тюрьмы, которая уже в полном составе пересела по ту сторону решётки...
Путь обратно отнял ещё семь дней. И, хоть это в это потерянное время и удалось вместить инспектирование некоторых сибирских учреждений, а телеграф позволял сообщаться с министерством и делать кое-какие дела прямо из поезда, работы к приезду Николая Львовича в столицу всё равно накопилось немеряно.
Прямо с вокзала министр отправился на Фонтанку, в свою контору.
Там его уже ждали доклады.
— В Свято-Егорьевском переулке ликвидировано гнездилище террористов, без сомнения тех самых, кто убил господина Синюгина. Так что это дело можно считать полностью раскрытым, — докладывал вскоре один из чиновников министерства. — Их притон находился ровнёхонько над притоном каких-то сектантов и колдунов. Очень злачное место! Наши бравые ребята ворвались туда и смело вступили в бой с анархистами. Уложили пятерых. Правда, эти черти привели в действие свой запас взрывчатки, и устроили в квартире адский пожар, ввиду чего тела их опознать и предъявить не представляется возможным. И ещё трое наших погибли в неравном бою...
— Так, стало быть, я теперь могу ездить по улицам, ничего не опасаясь? — С мрачной насмешкой поинтересовался министр. Что-то подсказывало ему, настолько геройский отчёт вряд ли может быть полностью правдивым.
— Ну... — Смущённо ответил чиновник. — Я бы не рекомендовал пока полностью расслабляться... Кстати, ваш броневик уже прибыл.
— Отлично. А что насчёт выставки? — Николай Львович повернулся к другому своему подчинённому.
— Павильоны достроены все, остаётся лишь внутренняя отделка, — принялся докладывать тот, хаотично выкладывая перед министром отчёты строителей, письма иностранных делегаций, сообщения таможни о ввезённых экспонатах и счета за материалы и работу. — Царь-Телеграф уже прибыл. Только что встретили домик из Каслинского литья — прямо сейчас его размещают внутри павильона. Клетка для графа Толстого готова...
— Какая клетка? — Удивился Николай Львович.
— Хорошая клетка, красивая, модная, в стиле модерн. Проектировал Шехтель, — бесстрастно ответил чиновник.
— А, то есть, он всё-таки тоже будет выставляться! — Вспомнил министр. — А что с иностранными павильонами?
— Павильоны иностранных держав практически все уже тоже готовы, вот только Китай свой достроить не может. Пришлось направить на помощь китайцам наших рабочих. Правда, а месте оказалось, что там уже помогают японцы, и возникла небольшая потасовка...
— Потасовок не допускать! Впредь следить, чтобы японцы не мешали нашей помощи Китаю! — Распорядился министр. — А что с Олимпийскими играми?
— Спортc-мэн`ов сверстали. Вот только в крокет игроков не нашлось ни единого. Но это ничего, жандармов выставим. Мы уже сформировали команду из самых ленивых: если плохо служат Государю на основной работе, пусть на Играх отдадут ему сей долг!
— Разумная мера! — Николай Львович склонился над переданным ему списrом атлетов. — В велогонках дворяне Тамбовской губернии... В плавании статский советник и князь... Ух ты, князь!.. В дирижабельных гонках почётные граждане... В беге купец первой гильдии...
— Все приличные люди, Ваше Превосходительство! Вот только перетягивать канат записалась артель бурлаков. Господа в таком деле участвовать погнушались.
— Ладно, пускай бурлаки. Только проследите, чтоб их отмыли как следует, — решил министр. — Послушайте, а почему у вас тут только мужские фамилии?
— А какие ещё, Вашепревсх... Женщин, что ли ставить? — Удивился подчинённый.
— Ну а как, по-вашему? — Разозлился Николай Львович. — Иностранные бабы с нашими мужиками соревноваться станут?!
— Я не думал, что бабы участвуют... Вы не сказали...
— Всё вам надо, остолопам, разъяснять! Ясно, участвуют! Что ж вы за люди?! До начала всего ничего, а у вас ни велосипедеток, ни пловесс нет, никогошеньки! Болваны! А-ну быстро всех сверстать чтоб! Уже к завтрему!
— Так точно!
— Выполнять!
Чиновник удалился. Николай Львович выдохнул и вспомнил, что и сам узнал о том, что Игры 1900 года будут первыми с участием женщин только неделю назад в Чите, из местной газеты, публиковавшей переводные японские и английские колониальные новости. Впрочем, это, разумеется, не повод забывать субординацию...
***
Дома Зина бросилась ему на шею:
— Папенька!
— Соскучилась, дочурка? — Ласково спросил Николай Львович.
— Соскучилась-то соскучилась, однако ж и поважнее у меня к вам дело есть, — сказала Зина, отлипая и делая серьёзное лицо.
— Поважнее? Неужто тебе уже кто-нибудь предложение сделал?
— Это, папенька, нет ещё. Дело у меня к вам другое. Дозвольте велосипедный костюм заказать в лавке Штейера!
— Костюм? Велосипедный? Для чего тебе?
Тут вышла Софья. Вид у неё был как обычно сухой и унылый, но взгляд благосклонный, довольный — кажется, на братних харчах ей жилось неплохо.
— Вы, братец, велели Зиночке увлечение подобрать, — произнесла она. — Так вот мы с нею велосипедировать решили. Потому что, как древние говорили, mens sana in corpore sana. Нынче модно быть спортивной. А как педали накрутишь, намаешься — так уж и глупости думать и сил не останется! Я рассудила, что это полезное дело.
— Бициклеты мы сами купили, да ездим в обычной одежде! — Добавила Зиночка. — Тётушка сказала, что костюмы велосипедеток неоднозначные и не всеми одобряются, так что на них дозволение нужно от вас.
— Даже прямо специальные костюмы... — Проговорил Николай Львович, слегка растерявшись от неождианной новости. В стредствах он стеснён, конечно, не был, но раскидываться ими не любил, а в памяти тут же всплыло то, что перед отъездом он заказал Зине дюжину белых блузок с бельгийскими кружевами, юбок полдюжины разных цветов, новый зонтик от солнца, пять дюжин пар перчаток (для запаса), шляпку с вуалеткой, шляпку с эгреткой и... — Этот костюм в самом деле так нужен? Вы часто катаетесь?