рения у этих людей и прогнала их.
– Уж не сообщники ли это того самого самозванца?!
– Скорее всего, так и есть. Кажется, они собирают доказательства для того, чтобы представить его миру...
– Нужно спрятать мисс Моррисон! Наверняка они захотят сделать к ней ещё один подход! Но мы этого не допустим! Выставим жандармский караул у её квартиры! А саму её давайте отправим в Сибирь! Или в Англию!
– Если мы так сделаем, то все газеты разом закричат, что, раз я пытаюсь отгородить об общественности единственную свидетельницу, значит, Михаил и правда жив.
– Мы закроем те газеты.
– Тогда другие газеты немедля решат, что те, которые закрыты, писали правду.
– Мы закроем и эти.
– Пустое, – сказал Государь. – В наше время газет слишком много. И грамотных тоже. Нужно действовать хитрее. Навестите мисс Моррисон и передайте ей вот что...
Глава 26, В которой Миша катается на колесе обозрения снова и снова.
Варя не подвела: проснулся утром Михаил уже в новой квартире, угол в которой нанял благодаря невесте. Здесь было привычно, примерно так же, как и у Скороходовой: тоже девять человек в комнате, такой же густой запах тела, табака и грязной одежды, те же двенадцать копеек за день... Только разговоры в первый вечер вышли странные какие-то, как будто политические. Один из жильцов принёс на квартиру листовку: такие, как он сказал, разбросали у них на заводе на проходной. В листовке говорилось: «Те, которые хочут помочь воцарению истинного скрытого государя Михайла Александровича нашего рабочего царя который даст народу землю и оплачиваймый отпуск от работы приходите завтра в чайную у Выборгской заставы». По поводу этого послания в комнате случился горячий спор. Один из постояльцев был уверен, что разбрасывает листовки никто иной, как полиция, с тем, чтобы перед выставкой переловить неблагонадёжных. Другой сказал, что агитация исходит от настоящих борцов за народное счастье, да только поддерживать их ни к чему, потому что без толку: «не жили богато, так не стоит и начинать», а «господь терпел и нам велел». Третий жилец сообщил, что желательно было бы передавить всех царей — и рабочих, и нерабочих, поповской кишкой раз и навсегда. На него все зашикали, впрочем, не слишком активно: видимо, с подобными речами этот жилец выступал не впервые.
Миша от участия в дискуссии воздержался. Он понятия не имел, кто это созывает народ для его поддержки. Да и вообще — для его ли? Недавние разговоры с энэмами, вера в особое происхождение, чувство избранности, долг перед народом — всё это теперь, среди рабочих, казалось ужасно далёким и уже не вполне настоящим. Должен ли он становиться царём? Миша больше не был в том уверен.
Рядом с кроватью лежала принесённая Варей вчера газета с большой фотографией дома в Свято-Егорьевском: зияющие чернотой окна третьего этажа, большие пятна копоти над ними, всё ещё поваленный фонарь... «Жандармы разгромили штаб-квартиру разбойников-анархистов», – гласил заголовок. В тексте сообщалось, что именно здесь располагалась основная база террористов, взорвавших Синюгина и предыдущих министров внутренних дел. «При штурме было уничтожено пятнадцать бандитов, но, увы, при этом героически погибли три жандармы», – сообщалось в тексте дальше. На примере сообщения о своей гибели Коржов уже знал, что газеты, случается, врут... Но слова про трёх жандармов были правдой: он сам видел три трупа, один из который был сделан таковым Верой Николаевной прямо на глазах Миши. Выходит, остальное тоже верно. Выходит, внутри здания его ждала целая толпа отпетых бандитов, и кто знает, что бы было, если бы не Охранка... А главное, получается, ответственность энэмов (или кто они там есть такие) за взрыв возле Клейнмихельской — тоже правда!
Значит, это всё-таки они чуть не убили его мать! Венедикт, Вера, Герман, Егор... Может, кто-то из них самолично и бросил из поезда ту злополучную бомбу! А потом врал в лицо... Ведь Коржов же их спрашивал! Спрашивал специально, и не один даже раз!
А они обманули.
Если врали в этом — в чём ещё тогда?
Думать об этом было обидно и вообще не понятно, в какую сторону.
Так что Миша решил пока выбросить из головы энэмов со всеми их штучками и заняться более насущным делом — сходить на стройку и узнать, уволили ли его. За двухнедельный прогул скорее всего должны были, но если и так, Коржов собирался затребовать причитающееся ему жалование. А, может, и устроиться обратно, если выйдет.
Золотой крестик, который он на всякий случай не стал показывать даже Варе, по-прежнему висел на его шее вместе с собственным, привычным.
***
Стройка сильно изменилась с тех пор, как Миша был здесь последний раз. Если сильно не присматриваться, можно было бы сказать, что всё готово. «Обратно уже не возьмут, – печально подумал Коржов. – До открытия осталось десять дней. Впрочем, и так было ясно, что в конце июля надо будет подыскивать новое место...».
Недалеко от конторы начальства попался Сапожников.
– Мишка! Привет! – крикнул он. – Раскусил я тебя в прошлый раз-то!
– Что значит — раскусил?
– Да то и значит. Под арестом ты был всё-таки. Признайся! Убежал?
– Да не был я вовсе ни под каким арестом, – ответил Миша. – И с чего ты это взял-то?
– Вчера к нам жандармы нагрянули почти сразу после твоего ухода.
– Да ну? Кого искали?
– Да тебя же и искали, бестолковый! Других нигилистов у Скороходовой отродясь не квартировало. Она-то им как на духу сразу и выдала: был, мол, тут такой подрыватель общественного спокойствия, похититель дирижаблей и кружковец. Но я, говорит, как узнала, кто он такой есть, так и выгнала сразу же...
– Да что вы все повторяете одни и те же глупости, – пробормотал Миша, беспокойно оглядываясь. – Никакой не нигилист я. Это выдумки.
– А мне нравятся нигилисты, – вдруг выдал Коля.
– Да ну?
– Ага, нравятся. Они за законного царя Николая, Богом, а не людьми предназначенного на царство! Ты слыхал про такого?
– Николая? В смысле, Палыча?
– Да нет же! Николая Александровича! Вот ты, Мишка, тёмный! Пропустил в арестном доме столько важного! Да про этого царя теперь все только и болтают! – Ответил Сапожников с какой-то безосновательной залихватской весёлостью. А потом пустился в объяснения: – Николай Александрович это внук Александра II и сын Александра III, процарствовавшего всего один день! Добрые люди предупредили его, что в Петропавловской крепости на Романовых произойдёт нападение, и в последний момент один героический отрок заменил Николая собою. Так он выжил. И скоро вернётся!
– Не болтал бы ты про политику прямо тут, при честном народе, – ответил Миша, про себя гадая, превратилась ли легенда о нём в легенду о его старшем брате или великих князей правда выжило несколько. – Лучше расскажи мне про вчерашнее.
– А что ещё рассказывать? Явились к нам жандармы. Сказали, что разыскивают опасного преступника по фамилии Коржов. Когда оказалось, что искать тебя в этой квартире нет смысла, они перерыли все вещи, оставшиеся от тебя и от твоей матери. Тулуп тот трясли, за который ты с Лапиной торговался... Похоже, искали там что-то... За что ты под арестом был? За кражу?
– Я что, похож, на вора? – Попытался обидеться Миша.
– А что тут такого? Неправедно нажитое бедному человеку украсть не грех. У меня дед тоже, когда ещё при крепостном праве служил лакеем, так тоже у барина крал помаленьку. Подумаешь!
– В общем, я не воровал и вообще не совершал ничего преступного, – подытожил Коржов. – Передай это и Лапиной, и Скороходовой, и вообще всем, кто будет интересоваться. А если будут обвинять меня в каких-нибудь преступления — не верь никому.
– А сидел ты за что? – Спросил Коля.
– Да я не сидел, говорю же! Меня в плен взяли. А после отпустили.
– Что ты мелешь? Я к тебе со всей душой, а ты мне чушь городишь! За дурака, что ли держишь?! – Обиделся Коля.
– Да правда! Вот те крест!
– Кому другому ври... Правду говорят, что вас, сидельцев, что горбатых, до могилы не исправишь!
И Сапожников ушёл.
Миша не стал догонять и переубеждать его. Можно сказать, что он даже выдохнул с облегчением, избавившись от Колькиной компании: уж слишком опасные речи водил тут посредь бела дня, среди кучи народу. Раньше Коржов не особенно задумывался о таких вещах, считая, что жандармы забирают только нигилистов, врагов рода человеческого, а ему как честному рабочему и подданному царя беспокоиться не о чем. Теперь всё стало выглядеть иначе... Сначала этот филёр, пытавшийся выхватить крестик и поехавший с ним вместе на «метро», теперь жандармы... Кое в чём энэмы не соврали: они ведь говорили, что Сергеевым ищейкам хватит и суток, чтобы выследить и схватить Михаила в столице. Кстати, суток ещё не прошло...
Ситуация для Коржова обрисовалась, конечно, очень неприятная, но что с нею делать, он всё равно не имел понятия. Так что решил сделать то, зачем пришёл: потребовать своё жалование за последнюю неделю работы.
***
Дежурный приказчик в конторе, услышав фамилию Михаила, посмотрел на него так, словно увидел привидения. Впрочем, через несколько секунд он успокоился и спросил причину двухнедельного прогула.
– Запой, – сказал Миша.
– Мы вообще-то увольняем за запой, – сказал приказчик. – А последнюю зарплату удерживаем в качестве штрафа.
– Ладно вам, – сказал Коржов. – Я пошутил. Это один мой товарищ сказал, я в запое. Хотел поддержать его байку. Вы же видите моё лицо. Разве это лицо пьющего человека? Я болел на самом деле.
– За болезни то же самое.
– А если я скажу, что у меня были неотложные семейные дела? – полюбопытствовал Миша.
– Всё одно. За прогул увольняем, зарплата — в счёт штрафа.
Слова приказчика по самому их содержанию должны были звучать неумолимо и сурово, но произносил он их, напротив, как-то робко, неуверенно. Это придало Коржову наглости:
– Да как-так получается?! Я на вас, стало быть, горбатился, столько дней, а стоило несчастью приключиться в моей жизни, что не смог прийти на стройку, так вы, стало быть, и рады обокрасть меня?! Где это видано, чтоб человека зарплаты лишать?! За честно отработанные дни!