Но Коржов сказал:
– Куда угодно. Я бродяга.
– Тогда пойдёмте ко мне. Хоть переночуете под крышей. Я тут меблированные комнаты снимаю недалеко.
– Я буду вам слишком обязан, – сказал Михаил.
– А, пустое! Вы вовсе меня не стесните.
Коржов согласился.
В этот раз не пришлось ни выживать его из комнаты, ни заставлять воровать дирижабль. Он шёл сам. Правда, не зная ещё, чем закончится эта дорога...
До комнат шли молча.
Зато в голове Венедикта мысли бились, словно клубы пара в перегретом котле.
Вера Николаевна... Учитель и товарищ... Как он мог?!
... А она как могла пообещать с ним связаться и просто бросить?
… Как могла хвататься за оружие, не выяснив предварительно, что и как?
Сама виновата! Революционер не должен игнорировать товарищей! Он должен во всём хорошо разобраться, а после уж действовать!
... Жива ли она всё ещё? Страшно представить, что лежит сейчас на кладбище, ещё дышит и не может позвать на помощь... А если умерла — ещё страшнее!
Чёрт, зачем он?..
... Ради дела. Роза верно говорила: им, революционерам, не стоит рассчитывать на долгую жизнь.
Если план удастся, и публичная ликвидация Михаила действительно даст тот эффект, о котором говорил Нечаев, гибель Веры Николаевны получится не напрасной. Выйдет, что она умерла ради революции — как и готов был любой из них. Жаль, конечно, что она не доживёт до свержения самодержавия... Но если увидит с небес, как толпа пролетариев штурмом берёт Зимний дворец и провозглашает республику в результате действий Венедикта, то наверняка там улыбнётся и простит его...
Глава 35, В которой Варя разоблачает сначала английские планы, а затем и французское надувательство.
– А я говорила, что вся эта задумка с телеграфом — чушь полнейшая! – Заявила Варя авторитетно.
– Кто же знал? Проверить надо было, – рассудила Дуня-мать.
– Надо было хоть попробовать, – поддержала её Дуня-коммунистка.
– Нет, девчата. Можно было догадаться и без драки с полицейскими. Царь-колокол — не звонит, царь-пушка — не стреляет. Чего же вы ждали от царь-телеграфа?! – Сказала Варвара.
Вместе с подружками она уже в третий раз гуляла по Выставке в надежде увидеть явление истинного царя. Ну, то есть, в самого царя она поначалу не шибко верила, но раз уж все решили его ждать, то что уж делать... Видно был в этом всё же резон. Тем более, заняться всё равно было особенно нечем: фабрика стояла, как и большинство заводов в городе. У Дуни справа в руках был её малахольный ребёнок. У Дуни слева — карта Голодая.
– Вроде, тут ещё не были, – объявила коммунистка, ткнув пальцем в точку на карте под названием «сюрпризъ для иностранцевъ».
– Ой, – сказала Дуня-мать, – да я была там! Может, для иностранцев там и сюрприз, а как по мне, так просто чистое надувательство!
– А что там такое-то? – Полюбопытствовала Варвара.
– Да ничего интересного! Клетка, а в ней старый барин сидит! Ряженый он только под крестьянина, да только всё едино, видно же, что барин. У него земля там есть, да плуг игрушечный. Может, если много иностранцев соберётся, то он пашет, я не видела. При мне он всё только ругался из клетки, да выставку хаял.
– Неудивительно, что иностранцам нравится подобная глупость, – заметила Варя. – Они ж все ненормальные!
– Точно, – поддержала коммунистка. – Особенно англичане. Слышали, девчата: они нынче по казармам взялись шариться?
– Зачем им?
– Бес их знает! Говорят ведь: ненормальные! Говорят, их уже до десятка по спальным залам да по рабочим кварталам переловили! Может, они с Голодаем наши казармы перепутали, остолопы? Или у них план какой? Кто знает...
– Может, это они плакатов-то понавешали про то, что забастовщиков Бог в рай не пропускает? – Спросила Варя. – Видели, девчата?
– Как не видеть! – Отвечала коммунистка. – Может, и они, черти. С них станется! Всё бы им русский народ угнетать, негодяям... Ну так что, куда теперь идём-то?
Все русские павильоны девчата, как оказалось, уже рассмотрели. На Варю, честно говоря, мало что там произвело впечатление. В основном, везде стояли непонятные машины да какие-то нелепости. Ну какой смысл смотреть, например, на скачущих словно козлы непристойно разряженных бар в павильоне балета? А похожие на детские рисунки про древних царей и манерных французских господ в павильоне какого-то «Мира искусства» кому интересны? Ну вот, конечно, самарские трёхколёски, да автопеды валдайские были неплохи, но было понятно, что приобрести машину Варе не по карману, и накопить на неё за всю жизнь невозможно; поэтому смотреть на это тоже не хотелось. Каслинское литьё было бесполезным. Кавказские минеральные воды — не зрелищными. Бухарские ковры — неподходящими для казармы. В Павильоне Нефти было просто очень скучно: там стояли колбы с чёрной жижей, керосиновые лампы и большая схема нефтеперегонного аппарата, очевидно не предназначавшаяся для простых мозгов фабричной девушки. С этим павильоном сообщалась деревня кавказских аборигенов. Эти дикари в странных одеждах, с кинжалами в зубах и дикими плясками не вызывали в Варе ничего, кроме желания поскорее ретироваться. Хорошо хоть, от цивилизованных людей аборигенов отделяло ограждение из ещё одной новомодной штуки — колючей проволоки.
Вот разве что разноцветные ситцы из Павильона Хлопка произвели впечатление на Варю. На вологодское масло было тоже, в принципе, приятно посмотреть — жалко, попробовать не давали. Ну а единственные павильоном, который понравился Варваре целиком, был Хлебный: там приятно пахло; всякие филипповские булки, караваи, калачи с ручками, бублики, баранки и папушники не только демонстрировали, но позволяли откусывать; снаружи же павильон был украшен загадочный фразой «Не доедим, но вывезем!» – она была Варе не очень понятна, зато здорово светилась электричеством.
В общем, в этот раз работницы отправились в иностранную часть выставки — посмотреть, чем смогут удивить эти хвалёные иностранцы, которые так любят богатые баре.
Не сказать, чтобы там было что-то эдакое.
Видели девчата и брюссельские кружева, и венские мозаики, и германские дирижабли в миниатюре, и схемы английских дредноутов, и заокеанские хлопкосеятельные, хлопкособирательные и хлопкоочистительные машины; глядели на французские пирожные и нюхали австрийские булочки; тряслись в муляже пулмановского вагона, смотрели фотографии восточного экспресса и фильм про постройку багдадской железной дороги; оценили пулемёты и торпеды, обещавшие предохранить грядущий век от всяких войн... И всё же не сказать, чтоб это было впечатляюще. Более того, в некоторых иностранных павильонах вообще демонстрировалось сомнительное непотребство. Например, в павильоне Франции какая-то баба показывала святящиеся порошки в пробирках да камни, якобы засвечивающие фотографические пластинки, образующие подобие ожогов на свиной туше и испускающие некие незримые «урановые» лучи. То, что это надувательство, козе было понятно. У немцев стояло приспособление, просвечивающее человека насквозь, позволяющее видеть его косточки и деньги по карманам: кому как, а лично Варе это было отвратительно. Хуже этого было только «изобретение» какого-то доктора из Австро-Венгрии: к голове помещавшегося на кушетке человека присоединяли шланг таинственной паровой машины, сообщавшейся с кинопроектором, и тот транслировал на экран картинки, якобы составляющие самые потаённые мысли лежащей особы. Мысли на картинках были все одна другой похабней: аж плеваться захотелось! На глазах у Вари один барин вскочил с кушетки и принялся уверять, что он вовсе ни о чём таком не думает, на что изобретатель хладнокровно сообщил, что разумеется, ведь его машина транслирует неведомое разуму, «бессознательное».
Самым интересным из иностранных был павильон США. Там светились, щёлкали, дрожали, испускали молнии различные электрические машины. К тому же работницам повезло попасть туда как раз в момент необычного представления: два изобретателя сражались между собой на шипящих электрических мечах. Имён их Варя не запомнила: ухватила лишь из речи комментатора, что один изобретатель был постоянный, а второй переменчивый. Что и говорить, постоянные мужчины ей нравились больше, так что болеть она стала за первого. Он проиграл. Оттого и впечатление от американского павильона тоже оказалось испорчено.
В целом вся выставка оставляла у работниц ощущение какой-то бестолковости, бессмысленности. В ней чего-то не хватало. Но чего?
Очевидно, царя Михаила!
В этот день Варя и Дуни его так и не увидели. Но покинули мероприятие в ещё большей, чем ранее, уверенности, что царь просто обязан там появиться.
Глава 36, В которой Венедикт выступает гостеприимным хозяином, но плохим посыльным.
Все те дни, что Миша жил у Венедикта, у того не шла из головы Вера Николаевна. И, хотя Нечаев, узнав о случившемся на кладбище и том, что благодаря этому Коржова удалось заманить к себе, остался весьма доволен, мрачные мысли и чувство вины не оставляли души Венедикта.
Впрочем это, как ни цинично звучит, но тоже, кажется, помогло укрепить доверие между ним и Мишей. Видя, в каком мрачном настроении пребывает приютивший его человек, Коржов несколько раз порывался узнать, что случилось, и успокаивать. Венедикт ответил, что на днях будет годовщина смерти его матери. Коржов хотел узнать, что с ней случилось. Пришлось выдумать падение на голову бедной женщине дирижабля жандармского корпуса: якобы именно после этого он, Венедикт, и возненавидел Охранное отделение, и решил стать революционером — до тех пор, пока не выяснил, что падение летательного устройства было вызвано выстрелом с крыши какого-то нигилиста. Мишу эта история впечатлила.
Ещё, чтобы вызвать доверие, Венедикт честно признался ему в том, что подбросил Скороходовой записку, приведшую к выселению из квартиры. И этот план тоже удался: Коржов, естественно, и так догадывался, чьих это рук дело, но нарочитая искренность вызвала в нём дополнительную симпатию. Кроме того, Венедикт весь рассыпался в извинениях и сказал, что за стол и за кров Миша не должен ему не копейки, ведь всё это компенсация за прошлые делишки.