— Смотрите в оба, осторожней! — закричал мне Ананьев.
Я был на чеку. Моя лошадь осторожно переступала передними ногами, искусно тормозя задними. Вот ее ноги уже погрузились в пенившиеся воды реки. Я увидел, как вода достигла брюха коней Ананьева и Тимура, ехавших впереди. Голова кружилась от быстрого течения. Мне казалось, что меня относит в противоположную сторону. Я старался не смотреть на воду и предоставил полную свободу коню. Теперь уж берег медленно полз на меня. Еще несколько усилий моего горнячка, два-три порывистых движения его утомленного корпуса, — и я очутился на берегу.
Я вздохнул полной грудью от пережитых волнений. Животное отряхивалось. Обернулся, чтобы взглянуть на вьючки, и… о, ужас! Одна из вьючных лошадей барахталось по горло в воде. Я видел, как переваливались и кувыркались уносившиеся водой ягтаны Ананьева. Выбравшийся на берег с уцелевшимся вьючном керекеш беспомощно глядел на утопавшее животное, что-то крича на своем гортанном наречии.
Я поспешил к Ананьеву. Тот был совершенно спокоен.
— Ничего не поделаешь, хуже бывает. Хорошо еще, не все потеряли, — сказал он.
Тимуру удалось таки вытащить один из ягтанов, выброшенный на отмель, куда также выплыла и тонувшая лошадь и, отряхнувшись, стояла, как ни в чем не бывало. Другого ягтана так и не отыскали, потеряв, таким образом, половину наших огнестрельных запасов.
— Еще два дня мученья, а там всласть отдохнем у Касыма, — ободрял меня мой неунывающий спутник.
Уже солнце зашло за снеговые алайские вершины, и вся долина внезапно окуталась сумерками, когда мы на рысях под’езжали к четырем юртам, ярко озаренным пламенем пылавшего неподалеку от них костра.
Здесь мы были встречены самим хозяином.
Одет он был в белый чекмень. При свете костра я мог разглядеть его полное, молодое, скуластое лицо, обрамленное жиденькой бородкой. На его гладко выбритой голове красовалась нарядная тю бетейка.
Он бросился навстречу Ананьеву и схватил его руки обоими руками. Лицо Касыма сияло неподдельной радостью.
В один миг мы были окружены всем населением аула обоего пола. Когда я вошел в юрту, то не мог не восхищаться убранством этого жилища алайского охотника.
Каркас складного ее корпуса был убран роскошными киргизскими коврами, на которых висело самое разнообразное оружие. Здесь были и старые киргизские мултуки с сошками, заряжавшиеся с дула и стрелявшие разжеванным свинцом вместо пули, а рядом с ними я заметил армейские берданки и один кавалерийский карабин нового образца. По углам были расставлены черепа памирского барана — архара, открытого в век знаменитых путешествий Марко Поло.
Несколько пар киичьих рогов, небрежно сложенных в кучу, напоминали вязанку дров для костра. На стене был привешен череп тянь-шаньской козули — марала, которой, повидимому, хозяин гордился больше других своих трофеев.
Когда мы, поджав под себя ноги, уселись на ковре вокруг поставленного перед нами подноса со сластями, называемых дастарханом, то две молодые жены нашего хозяина, начали подносить нам чашки с кумысом, а юрта понемногу стала наполняться гостями. Здесь были и члены аульного совета, и старый Кази (судья), и местные охотники, и просто праздные аульные гуляки.
— Мало нынче стало кииков, — жаловался один, — илииков (горных козуль), сколько хочешь, а вот кииков нет. За ними приходится лазить чуть ли не на самые верхушки. Заберется он туда, да и бродит по краям страшных снежных карнизов.
— Трудно брать киика летом, — подтвердил другой.
— Ну, а зимой спускается киик в долину? — спросил я.
— В долину — никогда, — отвечал Касым. — Ниже снежной границы не сходен, в том-то и беда. Архар, так тот хоть спускается в долину, когда чует приближение смерти, почему на Памирах столько разбросано архарьих черепов. Киик же гибнет на вершинах и воду-то он пьет лишь на истоках горных ручьев в ледниках, — закончил Касым свои пояснения.
Весь следующий день мы провели в полном отдыхе и к вечеру лишь стали подготовляться к походу на кииков.
Кроме Тимура и молодого охотника Аслана, Касым не брал с собой никого.
— Только мешать будут, — заявил он.
Не прошли мы и версты, как пришлось уже подниматься на крутую, почти отвесную гору, сначала пролезая через густые заросли арчи[8]), а затем карабкаясь по почти отвесному каменистому скату.
Только к вечеру мы добрались до снеговой линии.
Здесь нестерпимый жар сменила приятная бодрящая прохлада. Пришлось одеть даже полушубки.
Около небольшого горного потока мы увидели стадо горных козуль. При первом же выстреле они шарахнулись во все стороны, а одну меткая пуля Ананьева уложила на месте.
Аслан пошел за добычей, которую притащил на плечах и, натаскав арчевых веток, мы полакомились вкусной, жареной на вертеле козлятиной.
Ночь пролетела без сновидений. Никогда еще не приходилось мне спать таким мертвецким сном.
С рассветом мы снова стали карабкаться в гору.
Теперь с каждым шагом становилось труднее и труднее дышать.
— Где же вершина? — спрашивал я Ананьева, а он лишь кивком головы указывал мне вперед.
Я напрягал все силы, чтобы скорее добраться до видневшейся вышки. Но только забирался на нее, как перед моими глазами выростала новая, еще более высокая и отдаленная.
В полдень сделали привал. Надо было выждать, чтобы к сумеркам подойти к намеченному Касымом пункту.
В этот день закат солнца был необыкновенно величественным.
Все окружавшие нас горы вдруг сразу порозовели, затем, как бы налившись расплавленным металлом, сделались ярко красными, раскаленными и, остывая, стали принимать сначала лиловый, а потом чугунно-бурый опенок.
Внезапно спустившиеся сумерки застали нас под нависшим сугробом ледника. Здесь царила горная зима.
Одна за другой зажглись на небе звездочки; луна огромным желтым диском выплыла из-за соседнего хребта. Снег скрипел под нашими ногами, а уши начинало изрядно пощипывать.
Касым ушел на разведку, и мы ждали его возвращения. Вернулся он неслышно, с серьезным озабоченным лицом.
— Киики неподалеку отсюда, — тихо заявил он Ананьеву. — Я напал на следы целого стада. Штук двадцать их бродит неподалеку. По следам заметно, что они ночевали тут в прошлую ночь. Нынче вернутся на то же место. Киики всегда по нескольку ночей проводят на том же самом месте, — прибавил он.
— Да есть ли со стадом козлы? — спросил Ананьев.
— Есть, есть, — отвечал Касым… и не договорил. Глаза его вдруг засверкали.
Не отдавая себе отчета, я схватился за ружье. Что-то огромное, серое выросло передо мной, мне показалось, что на меня мчится на всех парах шипящий локомотив… Я приложился и выстрелил. Я видел, как серая масса взвилась кверху и рухнула на землю. Мы бросились к ней. Сердце сильно стучало у меня в груди, я задыхался от волнения и бега. «Убил киика — я, на глазах у лучшего алайского охотника», думал я.
Вдруг что-то поднялось над белой снежной пеленой. Раздались сухие удары об обледеневшую поверхность, какая-то странная тень мелькнула передо мной. Сзади прогремели два выстрела, и все стихло.
Я был в полном недоумении.
— Ушел, — услышал я роковое заявление Ананьева.
Я готов был плакать от досады, рыданья подступили к моему горлу.
— Как же это так? — недоумевающе спрашивал я.
— Это ничего, — успокаивал меня Касым, — киик очень хитер. Ты немного рано стрелял, и он успел отскочить, затем грохнулся в снег, а когда ты к нему подошел, он дал тягу. Он от нас не уйдет. Вернется к стаду. Ну, а теперь нечего терять времени, — прибавил охотник. — Ты, Ананьев, и ты, приятель, ступайте за мной, а Тимур с Асланом останутся здесь, под карнизом, и зажгут костер, как только услышат наши выстрелы, для того, чтобы мы не сбились с дороги и могли отыскать место нашей стоянки, — пояснил Касым.
Мы молча последовали за Касымом. Не более версты отошли мы от нашего бивуака, как Касым вдруг остановился.
— Видишь следы? — спросил он.
— Да, — отвечал Ананьев.
— Здесь поблизости есть ручеек, — снег что-то уж очень мокрый, — они непременно придут сюда на водопой. Ты, — обратился ко мне Касым, — оставайся здесь и; смотри, не сходи с места, кто его знает, что за местность вокруг, а как увидишь стадо, стреляй. А мы с тобой, — обратился он к Ананьеву, — зайдем в тыл козлам и спугнем их сюда, я знаю теперь, где они, — прибавил он.
Возражать мне уже не приходилось. Я видел, как потонули в ночном мраке силуэты моих спутников. Еще в течение нескольких мгновений до моего слуха долетал удалявшийся скрип снега.
Прошли томительные два часа. Луна лила с вышины свой тихий, холодный свет. Я сильно промерз и начинал уже терять терпение…
Вдруг до моего уха долетел звук отдаленного выстрела, вслед за ним раздался другой, подхваченный перекатистым эхом в ущельях, и все стихло.
Прошло несколько томительных минут ожидания, и мне показалось, что где-то слева пронеслись какие — то тени.
Не отдавая себе отчета, я бросился к ним наперерез…
Вдруг треск и звон раздался в моих ушах, что-то царапнуло меня по рукам и по лицу, и мне показалось, что какая-го сила поволокла меня вниз.
Очнулся я от сильного холода и никак не мог дать себе отчет, где я и что такое случилось со мною.
«Неужели я ранен криками», промелькнуло в моем возбужденном мозгу. Какой позор! Я хотел протянуть руку, но опа уперлась о что-то твердое, холодное. Что это такое? Я с беспокойством сделал поворот всем своим телом. Оно повернулось, словно форма с мороженым в кадке со льдом.
— Да где же это я на самом деле? — вырвалось из моих уст.
Закинув назад голову, я взглянул на верх. Надо мной виднелся кружок темного неба, усеянного яркими звездами. Лунный свет освещал верхушку моей темницы.
Теперь для меня стало совершенно ясно, что я провалился в сугроб талого снега сквозь покрывавшую его тонкую ледяную кору. Все мои усилия выбраться из этой западни не приводили ни к чему. Я безрезультатно скреб снежные стены моей темницы, старался устроить нечто вроде лесенки. Как только моя нога упиралась на устроенный мною лаз, он не выдерживал и скатывался вниз. Яма была узка, и стенки ее быстро стали подмерзать от притока морозного воздуха.