Мы вышли из кампонга партией в шестнадцать человек. Надо было посеять много западней, и потому мы разбились на группы. Со мной пошли Омар и шесть туземцев. Осмотрев две пустые западни, мы добрались до одной, в которой сидел довольно крупный самец-орангутан. Не успели мы западню опустить на землю, как послышались крики о помощи. Двое туземцев, задыхаясь от быстрого бега, кричали отрывочные фразы, которые я не мог понять. Тела их были изодраны и окровавлены. Они пробились через джунгли, не обращая внимания на острые колючки растений. Я уловил имена Юсупа и Абдулла. Омар перевел их слова: Юсуп и Абдулл были убиты.
Старшина забил тревогу, выкрикивал странные слова, заканчивавшиеся чем-то в роде боевого клича даяков. Это делалось, чтобы призвать всех, кто мог услышать.
В это время запыхавшиеся вестники произнесли несколько фраз на отрывистом наречии даяков, а Омар умудрился понять и передать мне это на малайском. Оказалось, что группа, состоявшая из четырех человек, в числе которых был и Юсуп, нашла занятую западню. Юсуп сразу вскарабкался вверх. Он заглянул в щель и закричал, что там сидит очень молодой оранг-утан. Затем он принялся перерезывать своим парангом веревку, которой была привязана западня. Прежде, чем остальные успели присоединиться к нему на дереве, — орангутан-мать, скрывавшаяся в верхних ветвях дерева, бросилась на Юсупа и вонзила свои зубы ему в плечо. Он уцепился за клетку, которая упала, увлекая за собой и его самого и обезьяну-самку. Голова Юсупа ударилась о землю, и клетка упала на его скрюченное тело. Туземцы бросились к нему на помощь. С криками они воткнули копья в тело самки. Прямо под деревом стоял Абдулл. Вдруг, без малейшего предупреждающего крика, большой самец прыгнул на плечо несчастного, свалил его на землю, глубоко запустил зубы в шею, и затем стал вертеть его голову своими сильными руками и убил Абдулла…
Двое оставшихся в живых решили, что все джунгли кишат оранг-утанами.
Мы сразу же отправились туда: впереди всех шел Омар, я следовал за ним с заряженным скорострельным ружьем наготове.
Вдруг старшина остановился и указал вперед рукой. Я увидел картину, которую никогда не смогу забыть. Под западней, упавшей дверцей вниз, лежало тело Юсупа. Раненая самка трясла решетку клетки, стараясь освободить своего малыша. Самец прыгал взад и вперед по телу Абдулла. Одной рукой он ухватил даяка за густые волосы и, прыгая, приподнимал его голову и плечи над землей.
Я выстрелил, и уложил животное на месте.
Мы починили западню, которая была сильно исковеркана, и взяли с собой молодого оранг-утана. Убитых туземцев вынесли на край джунглей на носилках. Здесь их похоронили в глубокой могиле…
Проф. А. В. Цингер
Оранг-утаны Берлинского Зоосада
Очерк
Рисунки Олега Цингера
За последние четыре года я имел возможность довольно часто посещать Берлинский Зоосад, который по богатству собрания животных и по роскоши обстановки справедливо считается одной из самых интересных достопримечательностей германской столицы. Здесь удалось мне перевидать человекообразных обезьян всех видов.
Осенью 1925 года в качестве проезжего гастролера показывался великолепный экземпляр молодого самца гориллы. Разных видов и возрастов шимпанзе перебывало за это время восемь штук, из которых три до сих пор живы, и их веселая компания является одним из самых интересных достояний Зоосада. Наконец, оранг-утанов удалось наблюдать троих, о которых я и хочу здесь кое-что рассказать.
Хотя в деле ухода за большими обезьянами за последние двадцать — тридцать лет достигнуты значительные успехи, все же оранг-утаны в зоосадах Европы являются редкостью, и случаи их долголетия в неволе представляются лишь счастливыми исключениями.
В годы военного оскудения в Берлине не было ни одного оранг-утана. Лишь три с половиной года тому назад был привезен сюда с Суматры молодой самец «Бэзэк». Это был сравнительно благообразный, еще безусый и безбородый юноша. Пойман он был еще совсем маленьким и вырос в неволе, воспитываясь среди; домашних животных во дворе одной фермы на родной Суматре. Избалованный своими хозяевами, Бэзэк, подростая, сделался озорником, от которого особенно доставалось домашним птицам; он приучился ловить их, мучить и отрывать им головы. Делал он это, надо полагать, исключительно ради забавы, так как оранг-утаны природные вегетарианцы и, в противоположность гиббонам, птиц не едят. За свои жестокие проказы Бэзэк был продан в Берлин.
Здесь, сидя в своей просторной удобной клетке, он вел себя тихо и скромно. Невозмутимо спокойный, задумчивый и очень медлительный во всех своих движениях, он с комической серьезностью развлекался, чем попало. То он целый час прилаживает себе на голову холщевый мешок в виде чалмы, го вместо шляпы старается удержать на голове жестяной тазик из-под молока, то медленно пройдет на средину клетки и долго качается на свешивающемся с потолка канате, то разбирает руками солому и, неизвестно зачем, сыплет ее себе на темя. С одной стороны через решетку клетки глазеет на него публика, с другой стороны из соседней клетки таращат на него глаза и возбужденно ухают молодые шимпанзе; но Бэзэк с презрительным равнодушием косится и на тех, и на других.
Среди людей Бэзэк различал лишь немногих своих знакомых и сторожа Либетрея, заслуженного специалиста по воспитанию человекообразных обезьян. С знакомыми своими Безек здоровался, протягивая свою длиннейшую, лохматую руку и делая приветливо гримасы! то раскрывая рот в широкую улыбку, то вытягивая вперед сложенные в трубку губы. Последнюю гримасу, очень характерную для шимпанзе и оранг-утанов, московская специалистка по зоо-психологии Н. Н. Ладыгина-Котс[8]) считает признаком волнения и беспокойства; но Бэзэк строил иногда эту потешную гримасу и в самом благодушном, спокойном настроении.
Все тело Бэзэка было покрыто длинным темно-рыжим мехом, голое лицо было темно-серое с синеватым отливом; только веки глаз были светло-телесного цвета. Поэтому, когда Бэзэк закрывал глаза, лицо его принимало чрезвычайно странный вид.
Ел Бэзэк очень умеренно и за едой был до-нельзя медлителен. Дадут ему, например, кисточку винограда, он медленно, лениво оторвет ягоду, медленно ее осмотрит, обнюхает, медленно положит в рот; долго, лениво жует и, наконец, аккуратно выплюнет кожуру и косточки. Можно было соскучиться, пока этот здоровый молодой малый с’едал три ягоды.
Однажды с Бэззком случилась беда: он махнул своей могучей рукой с такой силой, что нечаянно разбил толстое стекло своей клетки. Получившаяся трещина его очень смутила и заинтересовала. Пока не вставили нового стекла, он целый день с сосредоточенным, серьезным вниманием смотрел на трещину и тыкал в нее пальцем. На задумчивом лице его было написано полное недоумение.
Вялый, но приятный своим спокойным добродушием, Бэзэк, не смотря на тщательный уход, погиб в конце прошлого лета от воспаления легких.
Месяца за два до гибели Бэзэка в Берлин была привезена очень интересная пара оранг-утанов, живущая в саду до сих пор. Родом они, как и Бэзэк, с Суматры[9]).
Их рыжий мех имеет более яркую и светлую окраску, чем это было у Бэзэка. Они вполне взрослые самец и самка. Его зовут «Хассан», или сокращенно «Хассо», ее — «Клеопатра», или «Клео». Клеопатра очень мало заслуживает быть тезкой прославленной красавицы; но она все же поистине красавица в сравнении с Хассо. Тот прямо — чудовище, жуткое страшилище, особенно отвратительное и отталкивающее своим человекоподобием. По мнению директора сада, Хассану уже за двадцать лет. В этом зрелом возрасте самцы орангутанов сильно отличаются от самок и молодых самцов не только большим ростом и большей силой, но и формой головы.
Основная причина заключается в том, что у самок рост клыков останавливается на втором году жизни, у, самцов же клыки растут едва ли не в течение всей жизни и в зрелом возрасте достигают огромных размеров. Соответственно с этим чудовищно разростаются челюсти и могучие жевательные мускулы; кроме тою, у взрослых самцов образуются по обеим сторонам, лица особые наросты, за которыми не бывает видно маленьких ушных раковин. У Хассо эти; наросты не очень развиты, но очень противно выглядят его усы и борода; может быть, особенно противно потому, что они кажутся причесанными и приглаженными; как будто бы урод этот прифрантился и мнит себя неотразимым красавцем.
Сверх всего этого, у Хассо, как у всех взрослых самцов, под шеей висит огромный надутый зоб. Каково назначение этого безобразного, мягкою зоба, содержащего какую-то жидкость? «Этот вопрос еще невыяснен», — об’яснял мне однажды директор Зоосада, маститый зоолог Гекк. — «В стенке зоба имеется маленькое, как булавочный укол, отверстие, из которого жидкость может капельками выступать. Но для чего все это служит, неизвестно. Во всяком случае, старое предположение, что зоб служит для усиления голоса, надо считать ошибочным». Действительно, по крайней мере в саду, зобастый Хассо совершенно молчалив. Изредка издает ноющие звуки только беззобая самка.
Хассо и Клео— очень дружная, нежная парочка. Задирают они друг друга только ради игры и шутки. Во много раз более сильный Хассо никогда не обижает своей подруги, никогда не проявляет стремления отнять у нее какой-нибудь лакомый кусок.
Это, надо полагать, характерно для больших обезьян, живущих в единобрачии. В этом отношении оранг-утаны резко отличаются от павианов и от разных пород мелких обезьян, живущих стадами и в многобрачии. У тех, зачастую, можно видеть, как за обеденной трапезой сильный самец отбирает себе львиную долю пищи, отгоняя от нее своих жен, детей и младших товарищей самыми бесцеремонными затрещинами; а если какая-нибудь из жен и схватит кусок повкусней, суровый супруг без всякой деликатности раскрывает ей рот и обшаривает пасть руками.