[16]), 1220, первой осенней луны 19 числа Темучин Чингиз-Хан покорил столицу Хорезма — Гургандж. Приказав, по обыкновению, вывести ремесленников[17]) за стены, он предал город и жителей огню и мечу. Сам же, на своем покрытом бронею коне Халтыре, поднялся на вершину холма и, глядя на север, негодовал сердцем и произнес следующие слова:
«Я прошел горы, реки и пустыни, я покорил Отрар, Дженд, Бенакет, Ходжент, Нурату, Бухару, Самарканд, Термез, Гургандж и нигде на земле не знал преграды.
«Ты же, страна Согд[18]), с сердцем лисицы и клыками леопарда, хочешь избежать общей участи. Ты, оставив мне туловище, хочешь спасти свою голову у моря.
«Так я отрублю твою голову. Я отрежу голубую жилу твоей жизни и обращу на тебя лицо и проклятие пустыни. Это говорю я, Чингиз-хан Темучин[19]).
Сказав так, он подозвал к себе сыновей и добрых тушемилов (министров) и приказал
……. 10.000 человек.
Через четыре года, в год Мыши, 15 числа первой луны Янгы-дарья повернула к северу от великой плотины и, смыв девять городов и бесчисленное…………
…..записал Джучи,
исполнитель воли отца и повелителя своего, Чингиз-хана, чтобы засвидетельствовать великие дела……
…….грамоту в край
плотины………………
от Яныкента[20]) день……..»
Прочитав письмо и перевод, Андрей Кравков вынул карту и в сотый раз долго изучал голубого аральского краба с его двумя мощными щупальцами, которые, пронизав горячую страну, шевелились где-то под «Крышей Света»[21]). Потом он достал несколько книг и, заглядывая в полученный перевод, что-то разыскивал в них и иногда делал выписки.
Краском Андрей Кравков был человеком горячей хватки. Раз наметив, себе цель, он загорался пафосом преодоления. Его душевные и физические силы тогда собирались в один фокус, и в просторах жизни всегда оставляли за собой четкую струю.
Военная судьба лет пять бросала его по Туркестану. Не раз он пересекал пустыню, пробирался по алайским ущельям до английских ворот у Гульчи, спускался по голубым щупальцам до Арала, рыскал по тугаям[22]) — и всюду он видел, как от гор до моря великая древняя страна жаждет… Жаждет издавна, жаждет сухими песками, обреченным трудом, смертью городов. Кравков видел, с каким отчаянным упорством человеку даются короткие километры жизни около рек. Колеся по краю, он нашел даже целую страну, съеденную песками. Пораженный этой древней тайной пустыни, он начал копаться в песках, книгах и памяти людей. Постепенно эти три пути сходились к одной точке. И тогда в голове Андрея Кравкова родился гигантский план.
— Входи, входи, голубчик! — час спустя приветливо говорил Кравков, кончая второе письмо.
Володя Беликов замялся у двери.
— Не мешаю вам, Андрей Михайлович? Здравствуйте! — сказал он.
— Здравствуй, Володя! Проходи. Я… вот… сейчас кончу, — не отрываясь от письма, говорил Кравков.
— А я словно чувствовал, что вы приехали, — дай, думаю, зайду, — сказал Беликов, неловко садясь против стола.
— Ну, вот и хорошо… — рассеянно поддакивал Кравков. — Ну, вот и хорошо…
— Я все эти дни думало вас, Андрей Михайлович. Удивительный вы человек! — после небольшой паузы добавил Беликов, восхищенно глядя на Кравкова.
— Да что ты? И почему же ты так решил? — спросил Кравков, на минуту подняв голову и; добродушно лучась на собеседника.
— Да как же! — немножечко смущаясь, с жаром сказал тот. Ведь вот возьмите хоть это дело с плотиной. Подойдет к нему один, подойдет другой — незаметно. А взялись вы — и всем вокруг стало как-то горячо и неспокойно. Мысли, чаяния, люди, как бумажки и листья на ветру, так и потянулись за вами. Вот послушайте дехкан…
— Не за мной, Володя, а за новой жизнью, — перебил его Кравков. — За янги турмыш, мой милый! А я только домогатель ее. Вот посмотри-ка, что мне прислали из Монгольской Академии, — прибавил он, передавая Беликову перевод грамоты.
Володя Беликов учился в институте сельского хозяйства и мелиорации и приехал из Саратова на практику по мелиоративному делу. Тут, между Зеравшаном и Аму-дарьей, он и столкнулся с Андреем Кравковым. Столкнулся и зажегся об его кипучие мысли и творческие замыслы.
— Ну, вот и кончил! — сказал, наконец, Кравков, принимаясь запечатывать конверты. И, взглянув на пытливо склонившуюся голову юноши, спросил:
— Разбираешься, Володя?
— Поразительно, Андрей Михайлович! — отозвался тот. — Даже немного жутко. И ведь все точь-в-точь, как вы предполагали!
— Да, теперь несомненно скоро выступим в поход, — сказал Кравков и раздумчиво добавил — А грамота, Володя, дала мне очень много — во-первых, она отчетливо сказала мне: да, плотина есть, и, во-вторых, эта плотина под Яныкентом. Собственно, теперь остались только развалины Яныкента. Вот смотри сюда— и Кравков развернул карту — эти развалины вот здесь, против Кзыл-Орды, километрах в тридцати от левого берега Сыр-дарьи… Когда-то это была цветущая страна. Но Чингиз-хан превратил ее в пустыню. Ее древнее название Согдиана. Там я видел чудесную Барак-калу…[23]) Барак-кала!.. Какая же это красота! Понимаешь? За пятьдесят километров мы делали засечку[24]), и было видно ее. Кругом пустыня и в ней — это одинокое, колоссальное здание. Громадный куб! И вверху чистейшие голубые купола — нет, голубые в бирюзу, чуть зеленоватые. И эмалью под ковер разделаны стены. Классическая лестница к озеру, а по бокам — мраморные сползающие львы — чудо искусства! Подземные строения — точная копия того, что над землей. Идешь, идешь спиралью вниз, бесконечными переходами и пустынными анфиладами, и там, в самой глубине — нечто вроде залы, и в ней — драгоценные нетронутые ковры. А кругом — ни души, пустыня…
— Андрей Михайлович, возьмите меня с собой! Я, ведь, как раз по плотинам, — вырвалось у Беликова, и его глаза заискрились влагой порыва.
Кравков пристально посмотрел на юношу и разглядел в нем беззаветную готовность к подвигу. Этот бескорыстный огонь Кравков ценил в людях, а потому и не мог отказать своему юному приятелю в его неожиданной просьбе.
Кравкова крайне волновал каждый уходящий весенний день. Он чувствовал, что экспедиция тем самым отодвигается в лето, в безводье, в угрожающие жары. А колесо необходимых согласований и разрешений поворачивалось медленно, иногда и поскрипывало. Надо было получить средства от Центрального Бюро Исследований и выхлопотать длительный отпуск по военной службе[25]).
Была и еще одна забота у Кравкова. Он с университета сохранил в себе склонность к натуралистическим наблюдениям. За годы военных скитаний эта склонность не только не потухла в нем, но нашла себе богатую и разнообразную пищу в пылающих просторах Средней Азии. Задумав свой поход к плотине Чингиз-хана, Андрей Кравков постарался заботливо обставить его и с этой стороны. Он списался с Географическим Обществом и другими советскими учеными учреждениями по ряду вопросов, касавшихся исследования жизни в центральных песках пустыни Кызыл-кум.
И только к середине июня все было улажено. Перед Кравковым теперь встала задача: или отложить запоздавшую экспедицию до зимы и будущей весны, поставив тем самым под новые вопросы ее организацию, или пуститься в поход летом, не теряя с трудом достигнутой слаженности в деле, но с риском встретить двойные трудности в пути.
Кравков выбрал последнее.
Экспедиция была разбита на два отряда. В первый вошли: сам Кравков — начальником экспедиции, инженер-специалист по гидравлическим сооружениям, геодезист, два проводника и Володя Беликов. Этот отряд, выйдя из Дурт-куля по Иркибайской дороге, с самого же начала должен был заняться наблюдениями.
Во второй отряд вошли двадцать туземцев из обреченных песчаной смерти кишлаков под предводительством старого Эмро — певца из Чаюглы-куля. Этот отряд, вооруженный лопатами и кирками, представлял из себя основную рабочую силу для предполагавшихся значительных раскопок. Он должен был выступить на трое суток позднее и. двигаться от Кипчака на северо-восток, до выхода на Иркибайскую дорогу у колодца Ун-кудук. Здесь обе группы соединяются и, сделав два перехода по дороге, сворачивают с нее и двигаются вдоль русла Янгы-дарьи. По пути производятся съемки, измеряется в русле толщина песчаного покрова, исследуются грунты под песками и пр. Близ развалин Яныкента происходят крупные раскопки с целью выявления объемов древней плотины, изучаются ее положение, материал и ряд других технических вопросов, связанных с ее разрушением.
В зыбких туманах будущего, за рядом лет и преодолений, Кравкову виделся тот единственный день, когда каменный нож Чингиз-хана будет разрушен и ожившая жила снова набухнет голубою кровью жизни. Сыр-дарья встанет тогда на колоссальную двуногую дельту, и пустыня будет побеждена.
17 июня Андрей Кравков выступил с отрядом из Дурт-куля. Голубой опрокинутый ковш неба был безукоризненно чист. В его стеклянной глубине ликующе-угрозно крутился огненный диск солнца. Шесть верблюдов, надменно неся свои головы, бодро уходили на северо-запад.
Некоторое время путь шел вдоль Аму-дарьи. Навстречу попадалось много кишлаков, которые трудолюбиво закидывали в причесанную зелень посевов сложные сети арыков и рукавчиков. Вокруг них ширились изумрудные платы верблюжьей колючки. Розовыми метелочками по-петушиному топорщился гребенщики