Однако то, что произошло, укрепило меня в убеждении, что журавль занимает особое место среди птиц. Вместо того, чтобы закричать и улететь сломя голову, как сделали бы любой вальдшнеп или дикая утка, журавлиха помедлила минуту-другую, словно обсуждала создавшееся положение, и затем спокойно, осторожно направилась через болото прямо ко мне. Что я пережил — без камеры — при медленном приближении птицы, легче себе представить, чем описать. Увы, какие дивные снимки мог бы я получить, когда журавлиха приближалась ко мне в ярких лучах солнца, во всем блеске своего свинцово-серого оперения!..
Я ожидал каждую секунду, что птица увидит меня через дыру, в которую был вставлен объектив. Журавлиха приблизилась ко мне на расстояние трех метров. Я прижался как можно плотнее к стене, стоя в воде выше чем по колено. В конце концов я уже не видел ничего, кроме длинных ног птицы. Затем исчезли и они. Я боялся пошевельнуть пальцем, чтобы себя не выдать. Прошла целая вечность… Когда я потом взглянул на часы, оказалось, что прошло три четверти часа, прежде чем я снова увидел птицу. Повидимому, она за это время прогулялась по крыше моей засады, несколько раз обошла холмик кругом, то и дело останавливаясь, чтобы хорошенько расследовать в чем дело. Когда я снова увидел птицу в маленьком поле зрения, которое мне открывалось через дыру в стене, она кончила обследование и длинными шагами удалялась от холмика. Подойдя к гнезду, она несколько раз перевернула клювом яйца и спокойно на них уселась.
Только тогда решился я признать положение спасенным и стал заделывать мхом опасное отверстие в стене, осторожно выбирая те мгновения, когда зоркий карий глаз птицы был обращен на что-нибудь другое. Только когда дыра была заткнута, я смог засучить рукава, чтобы выудить камеру. Я ее достал, но в каком она была виде — это я мог лишь подозревать в темноте моего убежища. Несмотря на все мои предосторожности, журавлиха, вероятно, заметила какое-нибудь движение. Она опять поднялась, вытянула шею (поистине, она была ростом почти с человека!) и тем же уверенным шагом стала приближаться ко мне, не спуская глаз с подозрительной кочки.
Это повторялось несколько раз в течение дня. Полчаса, час или больше журавлиха спокойно сидела на яйцах и подолгу не смотрела в мою сторону. Но внезапно подозрения снова пробуждались в птице, даже без всякого повода с моей стороны. Тогда с глазами, «строгими, как у прусского полицейского», журавлиха направлялась к кочке, останавливалась, оглядывалась по сторонам, потом изчезала из поля моего зрения. Немного погодя она снова появлялась и шла обратно к гнезду.
Прошло довольно много времени. Вдруг мне показалось, что от долгого глядения через щель у меня задвоилось в глазах. Нет, это было действительно два журавля: самец следовал за самкою. Повидимому, все это время он находился тут же, но стоял позади моего холмика, где я не мог его видеть. Прогулки журавлихи к холмику и обратно, очевидно, совершались по молчаливому соглашению с самцом. И вот они вдвоем жеманно и важно разгуливали передо мной в ярком солнечном свете — а у меня не было камеры. Проклятье!..
Прогулявшись некоторое время, самец остановился, наполовину скрытый деревьями, а самка снова направилась к гнезду. Я получил, наконец, возможность привести себя в некоторый порядок, после чего принялся внимательно рассматривать этих удивительных птиц. Самец все время вел себя одинаково. Он не совался вперед, и я ни разу не видел, чтобы он садился на яйца или ими занимался.
Я все время говорю «самка» и «самец», однако, не могу привести в подтверждение этого никакого доказательства, хотя вполне уверен, что заботилась о гнезде именно самка. Птицы походили друг на друга, как две капли воды, только самец казался чуточку меньше самки. Признак, по которому я научился их различать в эти немногие дни, заключался в том, что самец держал шею более прямо и граница между черным и белым оперением на шее была у него несколько других очертаний. Однако краснобурое поле на их спине было совершенно одинаковое. Об этой особенности журавлиного оперения следует сказать несколько слов.
Почти каждый вид животных обладает той или иной особенностью, над которой ученые ломают себе голову. У журавля особенность эта заключается в бурой окраске спины. Давным-давно замечено, что летом у взрослых журавлей вся спина покрыта ржаво-бурыми перьями. Каким образом появляется эта окраска перьев? Один австрийский ученый уверял, что самка журавля вымазывает себе спину болотной грязью, чтобы не так бросаться в глаза врагам, когда она сидит на яйцах.
В те несколько дней, которые я провел у гнезда, я видел, как журавлиха натирала себе спину илом. Создаваемая ею таким образом красно-бурая окраска перьев походит на тот защитный цвет, в который окрашены птенцы в течение всего периода их роста. Возможно, что подобная окраска сидящей на яйцах журавлихи служит защитой гнезда от разных врагов.
Наблюдая за моими журавлями, я несколько раз убеждался, что они действительно боятся своих врагов. У самца, который по нескольку часов под ряд простаивал дозором поблизости от гнезда, был особый язык из глухих воркующих звуков различных тонов, при помощи которых он, повидимому, сообщал самке то, что считал нужным.
Но самка отвечала ему лишь изредка — до тех пор, пока оба птенца не вывелись. Тогда обе птицы «заговорили» весьма горячо.
Когда прилетал сарыч, — что случалось по нескольку раз в день, — оба журавля внимательно следили за ним глазами, а самец издавал предупреждающий самку звук.
Тоже самое происходило, когда в кустах появлялась ворона. Случалось также, что самец делал несколько шагов, чтобы посмотреть, не село ли это подозрительное существо где-нибудь в таком месте, где за ним нельзя хорошенько следить. Но если к гнезду приближалась какая-нибудь безобидная птица, ни журавль, ни журавлиха не обращали на нее обычно ни малейшего внимания.
Самец кукушки, подобно журавлям считавший этот болотистый лес своим владением, целый день перепархивал с дерева на дерево или сидел в кустах, кукуя без устали. Я на него смотрел как на своего союзника, так как, пока он сидел в кустах над моею засадой, журавли должны были считать мой холмик вне подозрений. Случалось, что он садился на березовую ветку прямо над журавлихой и куковал так, словно хотел ей спеть серенаду, но важная птица не удостаивала его даже и мимолетным взглядом…
Денька через два после этого неудачливого дня я снова сидел с двумя камерами в своей землянке; на этот раз я был лучше подготовлен к различным случайностям. Первый, кто подошел к журавлиному гнезду, после того как лодка отъехала и все успокоилось, был маленький кулик-перевозчик. Он жил под кустом можжевельника на ближайшем сухом бугре и охотился в кочках и лужах торфяного болота. Найдя что-то съедобное поблизости от гнезда, он стоял около самых яиц, когда журавлиха показалась между березами. По сравнению с куликом она была великаном, раз в сто сильнее его, однако он спокойно оставался около яиц. Только когда журавлиха приблизилась, кулик тихонько отошел, словно для того, чтобы уступить ей место. А журавлиха даже не подумала ударить его клювом, несмотря на то, что один из птенцов вот-вот должен был вылупиться. Не обращая на кулика никакого внимания, она спокойно начала возиться с яйцом. Потом она все так же заботливо и осторожно опустилась на свое сокровище, подогнув под себя длинные ноги, и долго неподвижно сидела на яйцах.
Вдруг журавлиха почему-то заволновалась. В первую минуту я подумал, что она заметила что-нибудь подозрительное в моей засаде. Но, повидимому, это было не так. Она поспешно встала с гнезда и скрылась среди берез. Немного времени спустя она вернулась, повидимому, совершенно успокоенная. Что встревожило ее? Этого я так и не узнал.
Я часто замечал у самых умных птиц аналогичное явление: после того, как они часами ведут себя спокойно, случается, что внезапно их охватывает чувство тревоги, совершенно так же, как нас, людей. Тогда они сломя голову бросаются навстречу невидимой опасности, но вскоре успокаиваются и возвращаются обратно как ни в чем не бывало. Это явление я не могу объяснить иначе, как тем, что птицы подобно человеку иногда «нервничают».
В тот день вылупился из яйца первый журавленок. Поистине, я пришел как-раз во-время! Но зато мне и выпало огромное счастье — наблюдать все это событие, развертывавшееся при великолепном освещении перед моею камерой.
Уже утром я заметил, что клюв одного из птенцов выглядывает из грубой скорлупы. С какою заботливостью помогала мать пробиваться птенцу на белый свет! И раньше она по нескольку раз на день вставала, чтобы перевернуть яйца на другой бок. Это делают все птицы. Но теперь уже все внимание птицы было направлено на то, чтобы малютка правильно лежал в скорлупе, чтобы он не оказался в гнезде головкою вниз или чтобы его не поранило стебельком травы. В это утро она только и делала, что приподымалась, чтобы посмотреть, как далеко зашло дело. При этом она необычайно осторожно двигалась вокруг гнезда, чтобы не причинить своими ногами вреда маленькому «гражданину».
Журавленок уже так громко пищал, что я мог это слышать в моей землянке, в пятнадцати шагах от гнезда. Обойдя гнездо кругом, журавлиха несколько долгих минут стояла с опущенной головой, не сводя глаз с вылупливавшегося птенца, словно прислушивалась к его голоску и размышляла, как ей теперь поступать дальше. Время от времени она поворачивала яйцо, но всегда таким образом, чтобы головка птенца была наверху. Проделав это несколько раз, она с величайшей осторожностью принималась отламывать клювом кусочки скорлупы у края пробитого отверстия.
Около полудня, когда журавлиха поднялась, вероятно, в двадцатый раз, чтобы посмотреть, в каком состоянии яйцо, в нем оказалась большая перемена. Скорлупа распалась на две части, и между ними торчала половина птенчика. Тут мать совсем засуетилась. Она то и дело переступала с ноги на ногу. Из горла этой обычно столь молчаливой птицы вырывались странные полуподавленные звуки, выражавшие участие и любовь к этому удивительному детенышу, такому крохотному по сравнению с ней самой. С нежной заботливостью стала она удалять кусочки скорлупы с его мокрого пухового платья и оттаскивала их в сторону, чтобы они не причинили ему вреда. Это была чудесная картина! Маленький рыженький птенчик рядом с высокою грузною птицей!..