ь же в лесу кучками. Когда ударят первые морозы, собранный ягель смерзается, и такими смерзшимися кубышками его перевозят на санях к дому.
Но так можно собрать килограммов сто. А нам сколько нужно? Ловозерская оленеводческая станция проводила опыты над кормежкой оленей. Оказалось, что не работая, в стойловом состоянии олень съедает в день 14–16 килограммов ягеля. Это — норма, которая только поддерживает его существование. Простой подсчет показывает, что для нашего полуторамесячного (в лучшем случае) рейда, для тридцати необходимых оленей, которые будут работать по многу часов в сутки, нам нужно заготовить свыше двадцати тонн белого моха. Какую же громадную подготовительную работу необходимо провести, прежде чем приступать к самому рейду? Сколько лопарок должны будут ползать на коленях по лесам и тундрам Кольского полуострова, чтобы собрать всю эту уйму моха? Сколько саней должны будут подвозить собранный ягель к железной дороге? Наконец, сколько хороших пастбищ пропадет, если мы решимся на такое расточительное предприятие? Даже если ни одно из указанных обстоятельств нас не испугает, то ведь теперь зима, и ягель скрыт полутораметровым слоем снега.
Что было возразить на все это? — Только то, что не все «специалисты по Северу» являются таковыми. Какой фантастикой предстали теперь перед нами указания наших московских ученых консультантов!
И в ответ на наши телеграммы и протоколы редакция «Всемирного Следопыта» сообщила: «Рейд отменить. Разработать совместно с обществом краеведения интересный маршрут по Кольскому полуострову и проделать его…»
Позднее в Ловозере мы присутствовали на собрании бедняков-оленеводов. Когда оно окончилось, мы попросили остаться нескольких ижемцев, самоедов и лопарей, рассказали им о проекте «Следопыта» и предложили дать нам свои советы и указания. Представители трех национальностей отнеслись к проекту рейда одинаково сочувственно. Развернулись самые оживленные прения. И результат их был совершенно аналогичен результату мурманского заседания.
Олени не могут обойтись без ягеля. Рассчитывать на подножный корм невозможно. Без кормовых баз ехать нельзя. Необходимо «щипать» двадцать тонн моха. Но кто согласится выщипать тундру и оставить свои стада без корма?..
В выработке маршрута по Кольскому полуострову Мурманское общество краеведения нам сильно помогло. Было намечено два варианта возможных маршрутов. Один из них захватывал центральную и восточную части полуострова и Терский берег Белого моря. Другой шел на запад — в дикие, неисследованные районы Лапландии, лежащие на границе Советского Союза и Финляндии.
Восточный маршрут — маршрут известный. По нему проехала не одна экспедиция. В центре и на востоке полуострова в больших селах — погостах живут богатые ижемцы и лопари, которые занимаются оленеводством, то-есть отпускают своих оленей пастись где-нибудь в тундре, а сами сидят дома и пьют чай. Единственно, что говорило в пользу первого маршрута, так это посещение Терского берега. На нем — интересные промыслы и своеобразное в этнографическом отношении население.
Западный маршрут — маршрут неизвестный. Там на сотни километров тянутся места, где не было ни одной экспедиции, — настоящие «белые пятна». Там есть горы более 1000 метров высотой и озера в десятки километров длиной, не нанесенные на карты, Население этих мест — одинокие лопари и финны-охотники, которые живут в крошечных охотничьих избушках и на месяцы уходят на лыжах в леса и горы в поисках пушных зверей; они с успехом могут быть названы «лесными людьми».
Мы выбрали западный маршрут: «Следопыту» не пристало итти по проторенным дорогам. Он должен быть там, где дико, неизведанно, где можно встретить большие неожиданности. Он должен быть пионером.
Маршрут был установлен следующий: Мурманск — посещение Александровска — Пулозеро (лопарский поселок на Мурманской железной дороге) — Ловозеро (самый большой погост центральной Лапландии) — Половник (поселок на восточном берегу озера Имандра) — Монче-губа (охотничья избушка на западном берегу Имандры) и дальше на запад, к финской границе, в неиследованную область…
II
Зимнее полярное небо. — Заснувший порт. — Мурманск — город-гриб. — «По лопарям». — Человек, который просит дать ему по шее. — По фиорду на промысловом боте. — Родился человек. — Бой на льдине.
Тов. К., сотрудник Александровской биостанции, похожий на гнома в своей ушастой шапке колоколом и в больших кожаных рукавицах, убедил нас включить в маршрут Александровск — самый северный город Советского Союза. Ехать туда нужно Кольским заливом. Но зимой пароходы из Мурманска уходят лишь раз в месяц, и нам удобнее воспользоваться каким-нибудь попутным рыбацким ботом. Чтобы найти его, мы идем в порт.
Сейчас декабрь. А в декабре в Мурманске много интересного. В декабре здесь не восходит солнце. Оно только дразнится, оно проходит где-то совсем близко под горизонтом, и в полдень кажется, что оно вот-вот взойдет. В декабре светает в десять и темнеет в два. И в короткий декабрьский день над городом раскинуто удивительное небо. Оно кажется то перламутровым, то сотканным из причудливых цветных облаков, то сложенным из тех редких самоцветов, которыми засыпаны склоны величайших гор Лапландии — Хибин. Изумительными красками загорается небо. Изумрудный, золотисто зеленый, оранжевый, синий, голубой, фиолетовый тона широкими полосами протягиваются по нему, играют, переливаются нежнейшими нюансами.
В декабре вокруг Мурманска огромными сугробами вспухают старые, растрескавшиеся, рассыпавшиеся на груды обломков скалы. На их кручах мягкий чистый снег прорван острыми углами камней. Словно кто-то ножом кромсал снежные склоны гор и вырезал в них эти ломанные черные треугольники и многогранники.
Среди снега незамерзшая вода залива и порта кажется грифельно черной. По заливу плывут маленькие льдинки, у берегов отстаивается хрупкое ледяное сало. Когда поднимается ветер и на берег начинают вереницами набегать густые черные волны, — брызги замерзают на камнях и галечнике тонкой скользкой ледяной корочкой.
В порту, нахмурившись, стоят большие черные пароходы. Их палубы засыпаны снегом. Лохматыми шапками он виснет на крышах рубок, на рулевых будках, заваливает выходы из кают. Обмерзли борта, и на крутых боках пароходов лед налип целыми пластами. Большой пловучий док со всех сторон обвешан сотнями сосулек— настоящими ледяными сталактитами.
У засыпанного снегом порта очень сонный вид. Его одолела тяжелая зимняя спячка, и обмерзшие пароходы кажутся беспомощными, ослабевшими и покинутыми. Когда какой-нибудь из них начинает выбрасывать из трубы медленные черные клубы дыма, отчаливает и уходит из порта, кажется — будто это громоздкое существо было потревожено в своем сне и, недовольное, отправилось досыпать в другом месте.
В залив на высоких сваях вдвинулся деревянный помост. Здесь стоянка мелких судов. Всевозможные боты, парусные и моторные, одномачтовые и трехмачтовые, стоят, причаленные к толстым тумбам или к пловучим, бултыхающимся в волнах как дельфины причальным буям. На ботах никого не видно. Лишь на одном в каюте топится печка, и искры вместе с дымом летят из трубы. Мы останавливаемся против него и кричим:
— Эй, там, на боте!
Дверца каюты открывается, и на палубу поднимается человек. У него кривые ноги, как будто надломанные в коленях, и очень длинные руки. Туловище его наклонено вперед, и кажется, что на ходу он упирается руками в пол. Мы быстро сговариваемся. Завтра бот идет в Александровск и захватит нас. Нам только нужно получить разрешение капитана порта.
Мы идем обратно в город. Темнеет. На пароходах, на маяках зажигаются огни. Яркие электрические фонари горят в городе, и совсем крошечные, еле заметные светлые точки мигают с противоположного берега залива. На потемневшем небе чувствуется движение: в разных краях его полощутся неясные световые пятна, а на севере время от времени появляется слабая серозеленая дуга сполохов и быстро исчезает. Исподволь начинается пурга. «Идет пыль» — как говорят мурманцы.
Мурманск — город с короткой историей. Совсем недавно центром всего округа была Кола. Теперь — это тихое северное село в одиннадцати километрах отсюда на юг по заливу. На месте Мурманска был лес и несколько землянок рыбаков. Сюда в теплые летние вечера приезжали на лодках из Колы жители собирать морошку.
И не раз случалось, что, углубившись в лес, они вдруг бросали свои корзинки и сломя голову бежали обратно к лодкам, потому что за кустами их встречал медведь.
В то время здесь не было железной дороги. Чтобы добраться до Колы, нужно было совершить длинное и трудное путешествие «по лопарям», поперек всего Кольского полуострова. Летом здесь пробирались на лодках по озерам, вытянувшимся сплошной вереницей от Кандалакши до Колы, а по тайболам — междуозерьям — шли пешком по гатям и мосткам, проложенным через болота. Зимой проделывали тот же путь на оленях. Тогда здесь еще не было саней. Ездили в кережках — длинных узких лодках с килем, превращенным в единственный полоз. В такую кережку запрягался один олень, и каждый седок должен был сам править. Если где-нибудь на озере кережка попадала в подмокший снизу снег, она безнадежно застревала, и приходилось вылезать из нее прямо в воду и вместе с оленем тащить этот первобытный экипаж.
Железную дорогу провели здесь в четырнадцатом году. Тогда война закрыла балтийские и черноморские порты и у России оставался один выход в море — незамерзающий Кольский залив. Построили Мурманскую дорогу в один год. Эта необыкновенная быстрота стоила многого, и не даром здесь говорят, что «Мурманка» проложена не по шпалам, а по человеческим костям. Непривычные к полярным условиям рабочие гибли сотнями. Самым страшным бичом были комары. Вот что рассказывал нам один из уцелевших рабочих, теперь мурманский житель:
«— Это было настоящее бедствие— эти комары. Ни ночью, ни днем мы не знали от них спасения. Сеток нам не полагалось и не позволялось даже отмахиваться от надоедливых насекомых, потому что это замедляло бы работу. И вот держишь обеими руками тяжелую рельсу и чувствуешь, как комары облепили шею и лицо и сотнями жал впиваются в кожу. От боли и зуда плачешь. Проходит мимо рабочий — просишь: «Дай, товарищ, по шее». Он размахнется, ударит ладонью, и вся рука у него в крови. Самых терпеливых комары доводили до истерики. А бывали случаи — опухнет человек как бочка, леж